Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии
Впервые с момента задержания Зверев вспотел от страха. Как мог узнать о полушубке эта жердина, капитан Фёдоров?..
— Вы, Зверев, будем пока так вас называть, — опавший лист. — Генерал раскрыл папку уголовного дела. — Листопад миновал, а дерево растёт. Вы для России отпали. Она — живёт и борется! Это-то вы хоть понимаете? Понимаете, мнимый Зверев-Аркатов?
Зверев понимал одно: пришёл конец! Красные расплели его плетёнки. На Кубани его призвали в царскую армию, в пластуны попал сын станичного мельника Пантелея Синегузкина. На фронте с германцем зачислили в отряд полковника Бориса Анненкова. Партизанил в немецком тылу. Анненков приблизил его к себе за удаль и твёрдую руку. После Октябрьской революции Советская власть распорядилась: «Казачий отряд Анненкова разоружить и направить в Омск на переформировку». Полковник не разрешил сдавать оружие. В Омске местный Совет казачьих депутатов вновь предложил разоружиться. Анненков вывел отряд за Иртыш и перешёл на «партизанское» положение, обслуживая контрреволюцию. В его сподвижниках ходил и урядник Харитон Синегузкин…
— Поправляйте, урядник, если допущу ненароком ошибку. — Чугунов листал бумаги в папке. — Красочная ваша биография!
— Давность времени, господин генерал! — выдохнул Зверев.
— Как смотреть, урядник. Одиннадцатого сентября 1918 года атаман Анненков привёл вас в Славгород и приказал изрубить шашками 87 делегатов крестьянского съезда. Вы, Синегузкин, были в личном конвое атамана. Командовал вами Фёдор Черкашин. На площади против Народного дома вы лично секли невинных людей. Вырывали глаза, отрубали языки. Последнего обречённого, крестьянина из селения Чёрный Дол, живым закопали в землю. Вы лично танцевали на могиле. Земля под вами шевелилась, потому что жертва, задыхаясь, пыталась выкарабкаться на свет.
Синегузкин охватил покалеченной рукой колени, другой — поглаживал бок. Его пробирала дрожь.
— В селе Черкасском вы рубили крестьян. Сперва руку, ногу, разрезали животы. Заскочили в дом батрачки. Насадили на штык выхваченного вами из колыбели младенца, а со штыка бросили в горящую печь!
— Всё это задокументировано, Синегузкин, — вновь вмешался Фёдоров. — По фотографии вас опознали десятки человек как исполнителя зверских расправ…
— Нашлись снимки: вас фотографировали в Омске, Семипалатинске, в Сергиополе, ныне называется город Аягуз. Узнаёте себя, Синегузкин? — Тарас Григорьевич с папкой подошёл к Харитону Пантелеевичу, показал старые фотографии. Тот мельком глянул на снимки и отчуждённо отвернулся.
— Откуда у вас жестокость, Синегузкин? — спросил Фёдоров.
— Я выполнял приказ! — выкрикнул урядник. Короткая шея его покрылась красными пятнами.
— Напомню вам переход китайской границы. — Генерал вернулся за стол, разгладил листки в папке. — Атаман Анненков, сидя на кауром жеребце, обратился к братам. Так обращались друг к другу, Синегузкин?
— Так приказал атаман.
— Вот его слова. — Чугунов читал признания рядового, который дал показания, сдавшись красноармейцам. — Со мною пойдут только сильные, здоровые браты-борцы. Тех, кто устал, кто хочет назад, в Советскую Россию, я не держу и зла на них не попомню. Кто со мною — налево. Кто возвращается — вправо. Многие откололись вправо.
— Слушайте, Синегузкин! — сердито прикрикнул Фёдоров, заметив отсутствующий взгляд арестованного. — Слушайте! Вы позвали людей, сбивая партии по двести человек. Было такое?.. Некоторые перед уходом целовали стремя седла атамана. В партиях были китайцы, сербы, афганцы, дунгане, русские…
— Вы повели их в урочище Ак-Тума, Синегузкин. Правильно освещаю? — спросил Чугунов.
— Так приказал атаман Анненков! — Урядник выбивал дробь ногами, как в ознобе.
Тысячи бывших сподвижников-братов атамана втянулись в ущелье. Тогда за пулемёт легли вы, Синегузкин. Ударили в упор. Так было?
— Приказал атаман!
Советский консул в Чугучаке 5 августа 1927 года вскрыл пять могил в местности Ак-Тума, в трёх верстах от озера Ала-Куль. Судмедэксперты установили: убиты свыше трёх тысяч восьмисот солдат, казаков, офицеров.
— Сколько на вашей совести, Синегузкин? — пристукнул кулаком Фёдоров. — Сами, небось, ускакали с киргизом через границу. Помните?..
Как не помнить?! Он тогда кричал по-киргизски: «Чап-кыпа! Чап-кыпа!». Гони скорее! И стегал своего жеребца камчой. Спутник вторил: «Чап-кыпа!». Заночевали в какой-то роще. Гнойные выпоты в углах лошадиных глаз и ввалившиеся бока свидетельствовали, что путь был очень тяжёлым и что всадники скакали без остановки. Синегузкину было так же ясно, что дальше запалённые лошади потеряют прыть. Костёр не разводили, опасаясь стражи. Ночью он заколол ножом своего спутника, снял с него увесистый пояс с золотом. Имея запасного коня, Синегузкин без помехи удалился от опасной границы…
— Потом вы попали в банду другого атамана, — донёсся до Синегузкина голос генерала Чугунова. — Омывали свои руки рабоче-крестьянской кровью. Вы участвовали в расправе над троицкосавскими большевиками. Позади вас оставались пустыня и море крови. Теперь вы в услужении японцев! Они послали вас на диверсию против своего народа. Я правильно, Синегузкин, изложил ваше прошлое?
— Меня расстреляют? — выдавил из себя урядник. — Это всё Ягупкин да Тачибана. Пошлите под пули… искупить кровью…
Тарас Григорьевич захлопнул папку.
— Меру наказания определит военный трибунал. Если по-человечески, будь моя воля, я не оставил бы вам ни единого шанса ходить по белу свету!
* * *Вернувшись в Распадковую, Фёдоров первым делом отправился на стройку. Помещения хранилищ были накрыты, ворота утеплены. Часть складов была заполнена. На территории сновали автомашины, встречались незнакомые интенданты…
По первым сумеркам Семён Макарович пришёл на квартиру. Хозяйку нашёл зарёванной.
— Что случилось, Маргарита Павловна?
— Увезли Грушу! Как варначку каку!
— Кто увёз?
— Подкатила машина. Два милиционера — собирайся! Петька только со школы. Груня успела крикнуть: «Пригляди за избой!». Умчали куда-то с узлом…
Семён Макарович накинул на себя шинель, нацепил портупею с кобурой. Шапку — на себя!
— Ну-у, Голощёков!
Утром следующего дня очутился в приёмной генерала.
— По чьему приказанию прибыли? — Перед Чугуновым лежало представление майора Васина о переводе капитана Фёдорова в отдел.
— По велению своей совести! — отчеканил Фёдоров.
— А мы, выходит, без совести? Мы — палачи! Один Фёдоров имеет сердце! — гремел голос генерала. — Есть военная необходимость, товарищ капитан! Мы, люди в серых шинелях, отдали себя службе до последней капельки нашей крови. Это вы понимаете?
— Нет, товарищ Чугунов! Не понимаю! Я жил одним правилом: не навреди соседу! Тебе, Семён, не может быть хорошо, если рядом человек плачет от горя! Так считал и считаю! Ни в какое ярмо свою шею не подставлял! Никакой пакости от Голощёкова и ему подобных не потерплю!
Чугунов трудно дышал, справляясь с волнением. Наклонился к окну. У входа в штаб стоял часовой в тулупе. Притопывал ногами в валенках. Катила легковушка, оставляя сизый дымок позади. Утреннее солнце посверкивало на кончике штыка часового у входа…
— Пришёл запрос из Главного управления военной контрразведки «Смерш» на одного оперативника для использования в действующей армии. Не возражаете, Семён Макарович?
— Есть отбыть на фронт! — Длинный, нескладный, в помятой гимнастёрке с полевыми погонами, Фёдоров принял стойку «смирно». Заветренное лицо полыхало румянцем.
Генерал резко обернулся, обнял капитана, притянул его на мгновение к себе, похлопал ладонью по спине.
— Удачи тебе, сердечный мужик! А с Заиграевой разберусь. Слово старого кавалериста!
Семён Макарович ткнулся пылающим лицом в жёсткий воротник кителя Чугунова.
— Спасибо… Тарас Григорьевич. — Голос сорвался на хрип.
…Вечером, отчитавшись перед командующим войсками фронта, Чугунов вышел на берег Ингоды. Пихты уже сбросили иглы. Лишь отдельные ветки желтели хвоинками. Соседки их — сосны — красовались в тёмно-зелёном убранстве. Генерал подставил лицо тугому ветру. Тарас Григорьевич припоминал неласкающие слова командующего. Чем закончится анализ отражения забайкальцами атак противника по Распадковой, там, в Москве, загадывать трудно. Могут шарахнуть коротко: «Неполное служебное соответствие». И поделом: многое можно было предотвратить! И в действиях группы «Тайга» в Харбине случился сбой. Могут и отстранить. Но останутся оперативники Васин и Сидорин, Фёдоров и Голощёков… Страшно, когда позади никого. Страшно, если вслед идёт пустыня. А почему он посчитал, что уже всё предопределено? Противник знает объект. Он следит за ним. Кто исключил возможность нахождения в Распадковой вражеского агента? Ведь каждая акция по-своему запутана. Каждый лазутчик — загадка. Он — человек. В мире же нет и одного человека, похожего на другого. Он сам по себе. Он — самость. Нет, исключить вероятность того, что выловлены пескари, а щука затаилась, — никак нельзя! Мысли генерала обрели новое направление: что ещё не учтено в охранной зоне Распадковой?..
