Марк Олшейкер - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц
На питчерской горке до меня довольно быстро дошло, что сильно и точно посылать мяч — ещё полдела. У меня была твердая рука и хороший крученый удар, но теми же качествами обладали многие мои одноклассники. Хитрость заключалась в том, чтобы вывести из равновесия отбивающего в «доме». Я достигал этого, напуская на себя уверенный вид, а его, наоборот, заставляя нервничать. Этот же принцип я замечательно использовал через много лет, разрабатывая методику допроса.
В старших классах мой рост уже составлял шесть футов и два дюйма, и я старался использовать себе на пользу это обстоятельство. Азартные игроки, мы были посредственной командой в хорошей лиге, и я понимал, что именно питчеру следовало стать заводилой на поле и задать команде победный тон. Для школьника я обладал замечательным самообладанием, но решил, что бетсменам противника незачем об этом знать. Пусть считают меня безрассудным и непредсказуемым и не окапываются в «доме», опасаясь, что этот бешеный, который стоит в шестидесяти футах, может их напрочь снести, а то и того хуже.
Хэмпстед славился приличной футбольной командой, в которой при своих 188 фунтах веса я играл в линии полузащиты. И в этой игре я сразу понял значение психологического фактора. Мне удавалось справляться с игроками крупнее меня, если я орал, вопил и вообще вел себя как полоумный. Вскоре мою манеру переняли все защитники. Позже, когда я стал регулярно участвовать в судебных разбирательствах, где сумасшествием пользовались в качестве способа защиты, я уже из собственного опыта давно знал, что ненормальный на первый взгляд человек может прекрасно понимать, чего он добивается.
В 1962 году мы играли против Уантагской школы в чемпионате за звание лучшей школьной команды на Лонг-Айленде на приз Торпа.[6] Каждый противник был тяжелее любого из нас фунтов на сорок, и все шансы были за то, что нас просто сметут, прежде чем мы доберемся до голевой линии. Тогда перед игрой мы разработали прием, который должен был запугать противника: выстроились в две линии и первый игрок одной налетел, буквально снеся игрока другой. Все это сопровождалось всяческим валянием дурака и душераздирающими криками боли. По лицам уантагских футболистов мы заметили, что добились того, чего хотели — судя по всему, они про себя прикидывали: если эти шуты вытворяют такое друг с дружкой, бог знает чего можно ждать от них противнику.
На самом деле все было тщательно отрепетировано. Мы долго отрабатывали падения, чтобы не ушибиться, но произвести впечатление, что крепко ударились о землю. А выйдя на поле, так накалили атмосферу безумия, что показалось, будто нас всего на одну игру выпустили из сумасшедшего дома, куда нам предстоит вернуться после финального свистка. Счет все время был равным, но когда пыль на поле осела, мы выиграли 14:13 и завоевали приз Торпа за 1962 год. Мой первый опыт охраны порядка и составления настоящего психологического портрета пришел ко мне в восемнадцать лет, когда я получил работу вышибалы в баре хэмпстедского клуба «Гэзлайт ист». Я оказался настолько хорош в этой роли, что позже меня пригласили на эту же должность в «Серф-клуб» на Лонг-Бич. И в том и в другом месте моей основной обязанностью было не впускать юнцов, не достигших возраста, с которого официально разрешалось употребление спиртного, — то есть всех, кто был моложе меня, — и не позволять или пресекать неизбежные в барах драки.
Я должен был стоять в дверях и требовать документ у всех, чей возраст вызывал сомнение, а потом переспрашивать его владельца, чтобы сравнить ответ с указанной датой. Так обычно поступали все вышибалы, и любой входящий в бар был к этому готов. Вряд ли человек, пользующийся фальшивым удостоверением, мог оказаться настолько безалаберным, чтобы не удосужиться выучить проставленный в нем день своего рождения. Спрашивая, следовало смотреть входящему прямо в глаза. На некоторых, особенно на девушек, у которых в юном возрасте чувствительная совесть, это производило желаемый эффект. Но те, кто непременно хотел пройти, могли взять себя в руки и сыграть. Я же, изучая стоящую у входа группу подростков, незаметно осматривал задние ряды: как они готовятся к моим вопросам? Нервничают или нет? Не напряжены ли?
Разнимать драки оказалось делом более серьезным, и в нем я полагался на свой спортивный опыт. Если дерущиеся читали в моих глазах непредсказуемость, а я вел себя явно как чокнутый, то даже здоровые парни думали дважды, прежде чем со мною связываться. Им казалось, я настолько рехнулся, что не пекусь о собственной шкуре и от этого становлюсь вдвойне опасным противником. Лет через двадцать, занимаясь изучением серийных убийств, я пришел к выводу, что серийный убийца намного менее опасен, чем политический. Первый выбирает жертву по силам и долго готовится, чтобы не оказаться пойманным. Второй одержим желанием любой ценой, даже ценой собственной жизни, выполнить «миссию».
Еще одно важное соображение следует принимать во внимание, если хочешь, чтобы люди поверили в твою «чокнутость» и стали опасаться, как бы ты не выкинул чего-нибудь непредсказуемого: надо вести себя таким образом постоянно, а не только тогда, когда думаешь, что на тебя смотрят. В федеральной тюрьме в Марионе, штат Иллинойс, я опрашивал печально известного грабителя и угонщика самолета Гарри Трэпнелла, и тот похвастался, что может ввести в заблуждение любого тюремного психиатра, симулируя какое угодно психическое заболевание. Хитрость заключалась в том, что он притворялся постоянно, даже когда был один в своей камере. Тогда на допросах ему не приходилось соображать, что делать, и это его не выдавало. Я же задолго до того, как получил совет столь квалифицированного «эксперта», уже обладал некоторым инстинктом преступника.
Если не удавалось предотвратить драку угрозами, применяя свои любительские способности к психоанализу, я старался не дать ей вспыхнуть и разрастись. Пристально наблюдая за людьми, я вскоре обнаружил, что по позе, по поведению человека могу предсказать, что у него на уме и что он может выкинуть в следующий миг. И в случае угрозы или сомнения, используя элемент неожиданности, всегда выталкивал потенциального драчуна из бара, прежде чем тот успевал сообразить, что с ним произошло. Я всегда утверждал, что большинство сексуальных маньяков и серийных насильников овладевают методами контроля над людьми и управления ими — теми же самыми, которым обучался я, но для иных целей.
После окончания средней школы я по-прежнему мечтал стать ветеринаром, но мои оценки оказались ниже тех, что требовались для поступления в Корнеллский университет. Максимум, на что я мог рассчитывать, был аналогичный курс в Монтане. И вот мальчик из Бруклина и с Лонг-Айленда отправляется в сердце страны Большого неба. Культурный шок, который мне пришлось там пережить, был огромен.
«Привет из Монтаны! — писал я в одном из первых писем домой. — Здесь мужчины — это мужчины, а овцы ужасно нервные». Монтана воплощала для меня все возможные стереотипы и клише западноамериканского приграничного образа жизни. И с этими мерками я, человек с Востока, предстал перед её людьми. Я вступил в местное отделение общества «Сигма Фи-Эпсилон», которое состояло почти из одних местных ребят, и выделялся среди них, как оттопыренный из-за болячки большой палец. Нарочито носил черную шляпу, черный костюм и черные ботинки, отпустил длинные бачки, как у героя «Вестсайдской истории». Такими в то время представляли нью-йоркцев.
И я пользовался этим на полную катушку. На всякие общественные сборища местные жители одевались по-западному и танцевали тустеп, а я в последние несколько лет с религиозным обожанием смотрел все подряд телепередачи с Чабби Чекером и знал самые немыслимые разновидности твиста. Сестра Арлена, которая на четыре года была старше меня, давно записала брата в свои постоянные партнеры по танцам, а я, в свою очередь, обучал все школьное общество. И теперь чувствовал себя миссионером, заехавшим в такую глушь, где никогда не слышали английского слова. Я и раньше не особенно славился успехами в занятиях, а теперь, из-за того что занимался чем угодно, только не учебой, стал получать оценки и вовсе ниже некуда. К тому времени я успел поработать вышибалой в барах Нью-Йорка, но в Монтане употребление спиртного разрешалось только с двадцати одного года, и это показалось мне настоящим унижением. Но, к сожалению, не остановило.
Мое первое столкновение с законом случилось, когда мы с приятелем по братству пригласили двух шикарных девиц, которых встретили возле дома для незамужних матерей. Они выглядели явно старше своего возраста. Мы остановились у бара, и я пошел покупать упаковку с шестью бутылками пива.
— Ну-ка, покажи ксиву! — потребовал бармен, и я показал фальшивую, но отлично сделанную карточку «Селектив сервис».[7] По своему опыту вышибалы я знал, каких ошибок и подвохов следовало опасаться при предъявлении фальшивых документов.
