Максим Шраер - Бунин и Набоков. История соперничества
Стихи Бунина – лучшее, что было создано русской музой за несколько десятилетий. Когда-то, в громкие петербургские годы, их заглушало блестящее бряцание модных лир; но бесследно прошла эта поэтическая шумиха – развенчаны или забыты «слов кощунственных творцы», нам холодно от мертвых глыб брюсовских стихов, нестройным кажется нам тот бальмонтовский стих, что обманывал новой певучестью; и только дрожь одной лиры, особая дрожь, присущая бессмертной поэзии, волнует, как и прежде, волнует сильнее, чем прежде, – и странным кажется, что в те петербургские годы не всем был внятен, не всякую изумлял душу голос поэта, равных которому не было со времен Тютчева[75].
То, как Набоков оценивает место Бунина в русской поэзии, отражает и его собственные предпочтения и пристрастия конца 1920-х годов. Нетрудно заметить в целом отрицательное отношение к поэзии русского символизма. В то время как Набоков назвал поименно двух из ведущих поэтов-символистов, Брюсова и Бальмонта, приведенная им стихотворная цитата отсылает к стихотворению Блока «За гробом» (1908): «Был он только литератор модный, /Только слов кощунственных творец».
Мало что могло польстить Бунину больше, чем противопоставление символистам, особенно Блоку. Благодаря этой рецензии сближение писателей на первом этапе их заочного знакомства продолжилось – и кульминацией сближения стала их встреча в 1933 году, к которой мы обратимся в следующей главе. Набоков неизменно давал поэзии Бунина высокую оценку, а возможность высказаться по этому поводу в течение 1930–1950-х годов представлялась ему не раз. В 1938 году, в письме американскому ученому Елизавете Малоземовой (Elizabeth Malozemoff), работавшей тогда над диссертацией о Бунине, Набоков назвал Ходасевича и Бунина величайшими поэтами своего времени[76].
Поэзия Набокова эклектична; в ней нелегко проследить отчетливую бунинскую ноту. Глеб Струве, с которым Набоков в молодости был дружен, пожалуй, переоценил бунинские корни в поэзии Набокова, когда писал об этом в «Письмах о русской поэзии»: «<…> В. Сирин еще очень молод, но тем не менее у него уже чувствуется большая поэтическая дисциплина и техническая уверенность. Если доискиваться его поэтических предков, надо прежде всего обратиться к очень чтимому им Бунину, отчасти к Майкову и к классикам»[77]. Тем не менее в раннем периоде стихотворчества Набокова заметны отголоски стихов из сборника Бунина «Листопад» (1901) и заимствования характерных образных и тематических структур бунинской поэзии. Более того, с периодом набоковского «частного кураторства» («private curatorship”)[78], когда он в стихах исследовал библейские и византийские мотивы, связано появление нескольких стихотворений на религиозно-мифологические темы, отчасти сработанных по образцу виртуозных библейских стихов Бунина[79]. Набоков перенял два конкретных бунинских приема. Первый – часто используемый в его стихах прием – повтор слова или словосочетания с целью рифмовки или эмфазы. Естественно, это не изобретение Бунина. Однако Набоков в своей рецензии на «Избранные стихи» отметил такого рода повтор именно как бунинское достижение – и к тому времени и сам взял на вооружение. В ряде стихотворений Набоков пользуется коронным приемом повтора – вот как в этом, написанном еще в Крыму в 1918 году:
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звездной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине[80].
(курсив мой. – М. Д. Ш.)
Второе проявление влияния Бунина относится к тому, что Набоков позднее определил как бунинский мощный дар цветовидения. Он называл Бунина «цветовидцем» и особенно отмечал его умение использовать лиловый цвет, который Набоков ассоциировал с «ростом и зрелостью литературы»: «Бунин видел лиловый в основном как крайнюю степень интенсивности морской и небесной синевы»[81]. В своих догадках о «цветовидении» Бунина и об употреблении им лилового цвета Набоков был совершенно прав. Оттенки лилового (лиловый, сиреневый) постоянно возникают и в стихах самого Набокова: «вся улица блестит и кажется лиловой» (1916); «туча белая из-за лиловой тучи» (1921); «на пляже в полдень лиловатый» (1927).
В стихотворении 1922 года, посвященном Бунину, Набоков прибегает к эпитету «лиловый», чтобы обозначить бунинские поэтические образы, вызывающие у него восхищение:
Ты любишь змей, тяжелых злых узлов
Лиловый лоск на дне сухой ложбины[82].
Вот начало стихотворения Набокова «Весна» (1916):
Улыбки, воробьи и брызги золотые…
Сегодня все с весной веселые спешат…
Осколки от теней на лужи голубые
Упали и дрожа отчетливо скользят.
Вся улица блестит и кажется лиловой…
Прорвали белый сон лазурью небеса…[83]
А вот начало знаменитого «Листопада» (1900) Бунина:
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой…
Легко заметить параллели, особенно в цветовой палитре. В обоих стихотворениях преобладают оттенки золотого, лилового, голубого и лазурного цветов. Можно привести и другие примеры именно внешнего сходства как в образной, так и в тематической структуре стихотворений Набокова и Бунина. К примеру, в стихотворении «Мать» (1924) Набоков перенял нечто из обработки евангельских мотивов в стихотворении Бунина «На пути из Назарета» (1912), которое ранее публиковалось именно под названием «Мать»[84].
Наконец, Набоков перенял и одну черту, отличавшую состав сборников Бунина от многих книг его современников. Уже в 1910-е годы Бунин стал публиковать рассказы под одной книжной обложкой со стихами[85]. Так же поступил и Набоков со своим сборником «Возвращение Чорба». Решение публиковать рассказы и стихи вместе послужило сигналом перехода к новому этапу, на котором он «иллюстрировал принцип создания короткого стихотворения, обладающего сюжетом и рассказывающего какую-то историю»[86].
Итак, хотя Набоков и считал Бунина одним из своих поэтических предшественников, в стихах он немногому научился у старого мастера, дословно переняв лишь некоторые приемы. В то время как Набоков менял свои поэтические координаты в 1920-е и начале 1930-х годов, усваивая традиции то одной, то другой литературной школы (в том числе и веяния советской поэзии), Бунин вел свою поэтическую линию с поразительным постоянством. Выработав, еще в 1900-е годы, уникальную, самобытную поэтическую интонацию, Бунин продолжал писать прекрасные стихи в течение 1910-х годов и в эмиграции, хотя количество их неуклонно уменьшалось. Стихи Бунина трудно спутать со стихами его предшественников и современников. Русскоязычные стихи Владимира Набокова похожи на попурри из поэтического репертуара XIX и XX веков: реминисценции из Пушкина, Фета, Бунина, Бальмонта, Блока, Ходасевича и Пастернака[87]. (Пожалуй, исключение составляют несколько стихотворений поздних 1930-х, прежде всего «шишковский цикл»[88], а также несколько послевоенных стихов, написанных Набоковым по-русски в США и в Европе.)
Юрий Тынянов в 1924 году отмечал, что «каждое новое явление в поэзии сказывается прежде всего новизной интонации»[89]. Наделенный от природы стихотворческим даром, но не обладающий в стихах своей собственной неповторимой интонацией, в глазах Бунина Набоков как поэт никогда не был и не мог быть литературным соперником. В этом отношении показательны слова Бунина, пересказанные журналистом Яковом Полонским 23 июня 1945 года, через четверть века после того, как Бунин познакомился с поэзией молодого Набокова: «Я его крестный отец. Был приятелем с его отцом, он мне как-то прислал тетрадь стихов, подписанную “Сирин”, с просьбой дать свой отзыв. <…> Я сказал, что слабовато, но есть хорошие. Вообще в стихах он лучше, чем в прозе»[90]. Неудивительно, что реакция Бунина на раннюю прозу Набокова была гораздо более сложной и многогранной. Только в начале 1930-х годов он опознал реального соперника в Набокове-прозаике.
Однако обратимся к весне и лету 1926 года – времени публикации первого романа Набокова «Машенька». Это апогей бунинского периода в творчестве Набокова. В апреле 1926 года в брюссельском журнале «Благонамеренный» появляется рецензия на «Машеньку», подписанная инициалом А. Ее автор, Дмитрий Шаховской, будущий Иоанн, архиепископ Сан-Францисский и Западно-Американский, дает следующую оценку влияния Бунина на Набокова: «“Типы” Сирину не вполне удались (кроме, пожалуй, самой Машеньки, которая живет за кулисами романа), но это хорошо, что не удались. Здесь Сирин отходит от Бунина, которому следовал в насыщенности описаний, и идет в сторону Достоевского. Нам кажется, что это правильный путь в данном случае»[91]. 16 июля 1926 года, прочитав очередную книгу парижского журнала «Современные записки», где соседствовали рассказ Бунина «Солнечный удар», начало романа «Заговор» Алданова и «Джон Боттом» Ходасевича, Набоков пишет жене: «В “Современных записках” великолепный рассказ Бунина и недурной отрывок из многологии Алданова. Есть тоже очаровательная баллада Ходасевича»[92]. Оценки расставлены молодым Набоковым точно и безоговорочно. В июне 1926 года Набоков отправил Бунину экземпляр своего первого романа с трепетной надписью (илл. 1):
