Олег Куваев - Избранное. Том 3: Никогда не хочется ставить точку
Интересно читать размышления о том, каким образом могли в этой бесплодной стране жить огромные мамонты, кости которых изумляли первых путешественников. Предлагаются два варианта: либо эти кости были занесены сюда всемирным потопом, либо сами мамонты "жесточайшего естества были".
У палатки нас ждет человек. Крохотная одноместная резиновая лодочка приткнулась рядом с нашей "Чукчанкой", Парень молод, худощав. Среди чукчей редко встречаются сухие узкие лица. Может быть, эскимос?
— Отец эскимос.
— Куда?
— Из стада за продуктами.
— Не с Элыытгына?
— Нет, мы на Эльхкаквуне.
Редкие фразы падают как камни в стоячую воду. Слр-ва дороги. Хорошо помолчать с понимающим тишину человеком.
Старик исчезает в кустах, чтобы подстрелить на обед зайца, а я без особого желания начинаю расспросы.
Нет, про серебряную гору ничего не слыхал. Возможно, знают старики. Но слышал другую интересную вещь. В верховьях Анюя, на одном из притоков, есть большой красный камень. Старики говорят, что еще совсем недавно со всей Чукотки приезжали люди молиться к этому камню, приносить жертвы. Около камня очень много всяких предметов: старых бубнов, посуды, одежды, винчестеров, чайников, нарт. Каждый молился как мог. Сам Николай не видал этого, камня, да и никто из молодыхребят им особенно не интересуется, но камень есть…
Еще одна загадка. Я вспоминаю о необходимости научного подхода. Кое-какие основания есть. Этнографы пишут, что все тундровики, попадая в непривычную для них обстановку, старательно приносили обильные жертвы лесным духам. Тот же капитан Биллингс рассказывает об одном из таких обрядов. Может быть, этому камню повезло и он попался как раз на пути оленеводов из тундры в лес? Или на знаменитой ярмарке в Островном?
Часа через три потомок эскимосов уплывает на своем, похожем на веселую лягушку судне, а мы вытаскиваем "Чукчанку" на берег.
Готовим рюкзаки на завтра. Палатку мы оставляем. Берем продуктов дней на десять, немного сухого спирта, патроны, теплую одежду. Погода начинает портиться. Холодный северный ветер дует с низовьев. В той стороне темно и мрачно, как в заброшенном сарае.
Ночью идет дождь вперемешку со снегом. В конце июля такое бывает нередкоЯ вспоминаю слова одного небри
того любителя афоризмов: "Погода на Чукотке что лотерейный выигрыш. Номер совпал — серия не та, серия есть— номер не вышел".
Мокрые кусты безнадежно машут ветками, между ними бледные полоски снега. Серая вода смотрит угрюмым затравленным волком. К воде не хочется подходить. Чаун-ская долина летом старательно маскируется под безобидные европейские пейзажи, под джунгли, под пампасы: под что угодно — было бы воображение. Но вот немного дождя, немного снега., и, как после ловкой смены декораций, на сцену выступает Север.
Мы уходим, согнувшись под рюкзаками. "Чукчанка" сиротливо темнеет в кустах. Среди неуютных галечнико-вьгх кос и мокрых кустов она кажется нам сверкающей гостиной со стильными рижскими "мебелями", кухней со всяг кими никелированными штучками и ласковым мамкиным диваном одновременно.
— Трогай, — .Старик выпячивает квадратную челюсть.
— Нам бы пару ешачков, — говорю я.
— Ешачки здесь ноги поломают, — ворчит в ответ Старик. — Вездеходик бы, — добавляет он.
Его перебивает треск кустов. Кто-то огромный рывками спасается от нас. Медведь? Старик скидывает рюкзак, хватает винтовку. Шум в кустах стихает, и мы слы-щим только клацанье копыт по невидимому нам сухому руслу. Олень!
Я с удивлением замечаю, что тоже держу в руках двуг стволку. Так и есть: в обоих стволах жаканы. Когда я успел их туда загнать — остается загадкой.
И снова мы бредем, продираясь сквозь кусты, переходя протоки. Кустов становится меньше. Острова временами похожи на запущенные футбольные поля. Воды Чауна во время паводков выгладили их.
Наш стиль переправ через протоки очень древен. Многие протоки глубоки даже для болотных сапог. У нас к тому же естественное нежелание каждый раз раздеваться и лезть в воду. Мы обманываем судьбу ровно на пятьдесят процентов: раздеваемся и переносим друг друга по очереди. Со стороны это очень смешно. Старик выигрывает в процентах: он тяжелее.
К вечеру приближаемся к холмам Теакачин. За двенадцать часов мы прошли менее тридцати километров и вымотались до предела на бесчисленных обходах, переправах, в кустарниках, в кочках.
Мы спим на куске брезента, втянув руки внутрь кухлянок и тесно прижавшись друг, к другу. Светлая полярная ночь еще в силе, но легкие белесые сумерки уже спускаются на тундру. Огромной туманной змеей уходит на юг Чаун. Через переход или через два мы будем уже в горах. Старик слегка похрапывает, я лежу с открытыми глазами.
— Пи-и, пи-и, — тоненько тянет в кустах страдающая бессонницей птаха. Я отлично знаю ее голос. Её зовут птицей одиночек. Птичка эта появляется только в сумерки и только одиноким людям. Тонким равнодушным голосом она толкует человеку, что все на свете трын-трава, радоваться особенно нечему, но и унывать тоже не стоит. Между прочим, она водится и в высокогорных, заросших осокой долинах Тянь-Шаняг
А может быть, все это выдумки? Только я суеверно думаю, что если растолкать сейчас Старика, птичка мгновенно смолкнет, потому что нас будет ужедвйе. -
Мы бредем по зарбсшим пушицей берегам, чертыхаясь, проваливаемся между кочками. Осклизлые мутные линзы льда торчат в береговых обрывах. Временами вода "выедает" лед, и тогда над рекой нависают беззубые черные пасти-пещеры.
Любопытства ради в прежнее время мы заплывали в эти пещеры. Вода темными клубами уходит куда-то в промозглую ледяную сырость. Однажды на наших глазах рухнул многотонный кусок берега, чуть не прихлопнул резиновую лодку с ребятами. С тех пор мы перестали туда заплывать. -
Линные гуси, отчаянно работая лапами, разбегаются по озерам. Наклоняясь, Старик поднимает обветшавший огромный мамонтов клык.
Было время, когда предприимчивые люди наряду с охотой специально занимались добычей мамонтовой кости! Хорошо сохранившийся в земле клык не уступает слоног вой кости по крепости и качеству. Но зато уступает современной пластмассе.
Мы бредем, бредем и бредём.
Друг Кимка с разными глазами
Анадырское нагорье встречает нас мягкими очертаниями предгорных увалов. Синие, зеленые, красноватые по
токи лавы, промытые ручьями, лежат дремотно и молчаливо. Как древние замки громоздятся кекуры. Мы в последний раз оглядываемся на разбрызнувшийся веером проток Чаун.
Огромный плоский поднос Чаунской долины лежит в тихой дымке. Олеций, комариный, гусиный, куликовый мир. Мы входим в горы, и широкая долина Ураткина проглатывает нас равнодушно и незаметно. Здесь нет гусей, очень мало зайцев, все ниже и незаметнее делается с каждым километром кустарник. Чтобы вскипятить чай, нам уже приходится вдвоем собирать редкие сухие веточки.
Когда-то мы летали здесь на самолете, собирая оставшиеся от прежних времен бочки с продуктами. Ветер свистел в забитых снегом долинах. В долине Трех Наледей пастухи помогали нам отдирать от снега пристывшую "Аннушку". Но сейчас долина просто заполнена теплой, сочувствующей нам тишиной. Это не тишина пустого театрального зала или ночной площади. Это просто первобытное отсутствие шума. Евражки отдают нам честь по команде "смирно".
Евражка — колымский суслик. Я не биолог и не знаю, какие миграционные волны занесли сюда этого симпатичного зверя. Евражка меньше своего степного собрата и, соответственно, живее характером. Пестрая глянцевитая шкурка и косые очаровательные глаза. Евражка приветствует гостей, и только подергиванье хвоста выдает, что ей все же здорово боязно.
Мы располагаемся пить чай у сухого откоса. Из соседней норы выползает очередной косоглазый засоня. Несколько минут он в страхе верещит, потом начинает меланхолично почесывать живот и голову, потом просто начинает есть. После сна, знаете ли, неплохо закусить.
Старик все же очень быстро устает. Жалуется на пояс ницу. Чаще взбадриваем нервы и мускулы крепким чаем, "травим" бесконечные анекдоты, чтобы скрасить дорогу. Когда Старик начинает в пятый раз рассказывать о том, как муж уехал в командировку, я останавливаю его. Мы долго смеемся.
Сегодня наконец-то встретили пастухов. Оленье ста- до разбрелось по склонам и издали похоже на драный чер- но-белый ковер. Легконогие темнолицые люди выходят нам навстречу. Булькает в кастрюле оленье мясо. Снова слушаем рассказ о красном камне, снова ничего не слы-
шим о Пилахуэрти Нейке. Приходит бригадир. Он стар, угловат, морщинист. Вспоминаем общих знакомых.
— Пилахуэрти Нейка? Нет, не знаю.
— А знаете, есть такая река Кувет?
— Знаем, ноэто далеко. Это не в ту сторону,
— Так вот там есть горка Пильгурти Кувейти Нейка. Это значит: "горка, стоящая между трех речек". Понимаешь, три речки впадают в Кувет, а между ними одна горка. Пастухи так объясняют друг другу.
