Станислав Куняев - Жрецы и жертвы Холокоста. Кровавые язвы мировой истории
(«Форум», № 284, 2010 г.)
Мнение третье:
«ТОРА ОСТАНЕТСЯ НЕИЗМЕННОЙ
Раввин Е. Шварц
Сегодня сионисты празднуют 42-ю годовщину создания своего государства, а мы, евреи, 42-й раз скорбим.
Сионизм утверждает, что нас изгнали потому, что мы были слабы в военном и экономическом плане. Однако Тора говорит: «Мы были изгнаны со своей земли за грехи наши. Только Всемогущий без какого-либо вмешательства со стороны людей после полного искупления наших грехов вернет нас из изгнания. И настанет всеобщий мир».
С момента возникновения сионизма все ведущие раввины решительно выступили против него, ибо сионизм — противник нашей Торы и веры. Например, один из величайших раввинов Toto времени Шулем Дов Бер Шнеерсон писал, что даже если сионисты чтили бы Тору, мы все равно должны выступать против идеи их государства, ибо мы дали клятву Всемогущему «не прибегать к усилиям людей в создании государства, не восставать против наций, не освобождаться от изгнания раньше времени» (Талмуд, стих Ilia). Мы должны противиться такому государству, ибо оно противоречит нашей реальной надежде и нашей вере, и лишь один Всемогущий вернет нас из изгнания, когда пришлет Мессию.
Каждый, кто так или иначе помогает сионизму, будет отвечать перед Всевышним, ибо играет на руку тем, кто вводит массы людей в заблуждение. Каждый, кто предан Б-гу и его Торе, не должен сотрудничать с сионистами. Напротив, необходимо бороться с сионизмом всеми возможными способами. Так писал 90 лет назад последний Любавический раввин.
Постепенно развращаемые деньгами и почестями, сионисты продались золотому тельцу. Те, кто хотел сохранить свою веру и продолжать борьбу с сионизмом, отошел от этих партий.
Сионистское государство эксплуатирует «главных раввинов» и использует «религиозные партии» для того, чтобы придать себе клерикальную внешность. Они изучают Тору с комментариями, приспособленными для того, чтобы придать содержащимся в ней словам националистическую окраску.
Настоящие евреи против того, чтобы изгонять арабов с их земли и из их домов.
Согласно Торе, им следует вернуть их землю.
Евреям запрещается господствовать, убивать, унижать другие народы или причинять им ущерб, а также иметь что-либо общее с сионистами, их политическими авантюрами и войнами.
Мир должен знать, что сионисты украли название «Израиль» и не имеют права выступать от имени еврейского народа.
(«Нью-Йорк тайме», 30. 04.1990 г.)
Неужели «израильский вектор» меняется, и побежденная было идея сефардов возрождается из пепла и берет реванш у отцов-основателей Израиля, у местечковых ашкенази с «косматыми сердцами»?
* * *Идеологическое и даже нравственное обеспечение «революционного правосознания» (то есть террора) взяли на себя множество историков, превозносившие Французскую революцию, как предтечу октябрьской. Обо всех ее вождях, обо всех женщинах — «фуриях Французской революции» в 20-30-х годах были написаны популярные книги в серии «Жизнь замечательных людей». Авторы — Блос, Захер, Ольшевский, Фридлянд и т. п. Интересно, что сию эстафету после «оттепели» приняли духовные дети авторов этой эпохи — шестидесятники, с упоением ринувшиеся в Политиздат с рукописями о пламенных революционерах всех времен и народов — о Робеспьере (А. Гладилин), о Пестеле (Б. Окуджава), о Красине (В. Аксенов).
А поэтов и прозаиков, воспевших террор, в молодой советской литературе 20-30-х годов было хоть пруд пруди. «Героями ихнего времени» в полном смысле стали чекисты. Иные местечковые таланты не просто восхищались чекистами и славили их, но почитали за честь верой и правдой служить в ведомстве Дзержинского и Ягоды. Из автобиографического рассказа Исаака Бабеля «Дорога», в котором писатель вспоминает о том, как поступал на службу к Моисею Урицкому:
«Наутро Калугин повел меня в ЧК на Гороховую, 2. Он поговорил с Урицким. Я стоял за драпировкой, падающей на пол суконными волнами. До меня долетали обрывки слов.
— Парень свой, — говорил Калугин, — отец лавочник, торгует, да он отбился от них… Языки знает.
Комиссар внутренних дел коммуны Северной области вышел из кабинета раскачивающейся своей походкой. За стеклами пенсне вываливались обожженные бессонницей, разрыхленные, запухшие веки…
Не прошло и дня, как все у меня было — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме, как в нашей стране <… > так начиналась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья…» (Как тут не вспомнить Мандельштама — «я лишился и чаши на пире отцов и ВЕСЕЛЬЯ и чести своей»!)
Рассказ был написан Бабелем в начале 30-х годов, а через десять лет «верные в смерти товарищи» поставили чекиста Бабеля (бывших чекистов не бывает) к стенке. Он, к сожалению, так и не успел написать роман «Чека», о котором в свое время поделился замыслом с Фурмановым. Александр Исбах так описывает этот эпизод: «В тот день Бабель говорил Фурманову о планах своего романа о «Чека». Я не помню точно его слов, но Митяй, как всегда, записал их в своем дневнике. — Не знаю, — говорил Бабель, — справлюсь ли, очень уж однобоко думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых я знаю, ну… просто святые люди… И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А с другой стороны, не знаю вовсе настроений тех, кто населяет камеры, это меня как-то даже и не интересует…»
Вообще-то круг его интересов был широк и даже изыскан. Однажды во время посещения Зимнего дворца он позволил себе завалиться в альков императрицы, не сняв сапоги. Демонстративно. Мало того что зверски убили императора и жену, и детей, и слуг, но надо было еще с мстительным сладострастием покощунствовать! Ну добро бы такое совершил какой-нибудь пьяный матрос, несовершеннолетний умом и душою! Но — интеллигент, писатель, «языки знает»… Поистине «косматое сердце».
Когда вознесся красный флаг
на небом северной столицы,
писатель Бабель Исаак
залез в альков императрицы,
прилег, не снявши сапоги,
чтоб возвратить в одно мгновенье
всем соплеменникам долги
за слабость и уничиженье,
но ровно через двадцать лет,
из революционной чаши
допив до дна, обрел ночлег
на нарах. Около параши…
Урок не впрок. Один актер,
недавно Сталина играя,
в его постель залез, как вор…
но это — серия вторая.
Это мои стихи 1991 года…
Интересовался Бабель и судьбами крестьянства. Весной 1930 года он принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевской области (это его собственная формулировка). Когда же он вернулся в апреле 1930 года в Москву, то сказал своему другу Багрицкому: «Поверите ли, Эдуард Георгиевич, я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей» (Липкин Семен. «Квадрига». М., 1997 г., стр. 59).
Через год Бабель опять отправился в те же места. Понравилось, видно, ему смотреть на картины расстрелов. (Воспоминания о Бабеле. М., 1989, стр. 327.)
Можно предполагать, что с момента ареста в 1939-м году и до расстрела в 1940-м писатель узнал «настроения тех, кто населяет камеры». Но это знание уже не помогло ему в работе над романом «Чека». Другой его ровесник, менее знаменитый, успел написать пьесу «Чекисты» — это был М. Козаков, отец знаменитого актера Михаила Козакова, блистательно сыгравшего в кино роль Дзержинского. Знание чекистов у него было семейной традицией. Старший Козаков не случайно же был удостоен чести попасть в бригаду писателей, поехавших по предложению Генриха Ягоды изучать опыт перевоспитания «социально чуждых элементов» на Беломорканал, в гости к «воспитателям» и высшим чинам ГУЛага Берману, Раппопорту, Когану, Френкелю и Фирину. Бригада на 80 % состояла из местечковых талантов — Михаил Козаков, Виктор Шкловский, Семен Гехт, Вера Инбер, Леопольд Авербах, Анна Берзинь, Лев Славин, Яков Рыкачев, Бруно Ясенский, Лев Никулин, Евгений Габрилович, Александр Безыменский и другие вдохновенные певцы ЧК и ГУЛага. Книга, которую они сотворили, была эпохальной и опасной: она несла на себе проклятие «Декрета об антисемитизме». Через 30 лет после ее создания Александр Солженицын обнародовал имена воспетых бригадой чекистов, и его за этот скромный подвиг идейные внуки Урицкого и Ягоды объявили антисемитом.
С особым благоговением местечковые поэты славили чекистов женского пола. Джек Алтаузен сделал это с непревзойденной искренностью в стихотворенье, названном простенько и со вкусом: «Чекистка».
Притворяться мне не пристало. Как я рад, что увидел ту, У которой должны кристаллы Занимать ее чистоту.
