Джеффри Бурдс - Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948)
Второй важный вопрос касается исполнителей преступлений. Здесь наблюдения Э. Хобсбоума, сделанные в его классическом исследовании о социальном бандитизме, оказываются весьма полезными в качестве отправной точки для анализа:
Идеальная ситуация для грабежей возникает, когда местные власти состоят из местных жителей, действующих в сложной обстановке, когда всего несколько миль могут сделать разбойника недосягаемым, и даже знание о том, что происходит на землях, подчиненных этим властям, не заставляет их беспокоиться о том, что творится за пределами своих владений[37].
Так же как и в других странах в другие эпохи, бандитизм пышно расцвел в Советском Союзе в послевоенные годы потому, что бандиты были местными жителями. Используя родство, социальные, культурные и этнические связи, протекцию или запугивание, они заручались поддержкой и создавали опорные пункты на локальном уровне. Очень редко, только в тех случаях, когда бандиты действовали против других местных жителей, они надевали маски, чтобы избежать опознания. Но гораздо чаще бандиты наносили удары за пределами тех мест, где они базировались: бандиты в одном селе могли выглядеть робин гудами в другом.
Главная трудность для советской милиции заключалась в том, чтобы найти такие места, где базировались бандиты, и проникнуть туда. Наглядной иллюстрацией методов, направленных на предотвращение бандитизма, служит случай с бандой СЕМАША, которая действовала в Сталинской области УССР с 1947 по 1953 гг[38]. Совершив двадцать семь вооруженных ограблений, банда захватила свыше 670 000 рублей, восемнадцать овец и трех свиней. Все ограбления были совершены в самом Сталино (ныне г. Донецк) или недалеко от него. Машины для ограблений были захвачены у проезжавших водителей, которых вытаскивали из кабины и убивали недалеко от дороги. После ограблений машины бросали где-нибудь в отдаленном месте. Но через некоторое время милиция заметила определенную систему в совершении преступлений.
Сначала предполагали, что действует не одна банда. Однако баллистическая экспертиза пуль, найденных в местах ограблений, позволила сотрудникам МВД установить, что все они были выпущены из одного и того же оружия. Это послужило отправным звеном для установления связи между отдельными грабежами. Сразу стала очевидной и другая особенность: в нескольких случаях бандиты действовали в масках, но чаще они их не надевали. “Изучив методы и средства… этих ограблений, управление милиции Сталинской области пришло к заключению, что эти преступления совершены глубоко законспирированной бандитской группой, члены которой либо жили, либо работали на территории 5-го отделения милиции г. Макеевка, в деревне Григорьевка Авдеевского района или же на территории 5-го отделения милиции г. Сталино. Основанием для такого заключения служит то, что при совершении преступлений на этой территории бандиты были в масках из боязни быть опознанными. Когда они грабили кассу на шахте № 40 “Кухаровка”, на них не было масок. Из этого следует, что они не боялись быть узнанными, поскольку ни один из них не был жителем этого района”[39].
Исходя из этого, в марте 1953 г. следователи завербовали двух осведомителей, поставив перед ними вопросы: кто проживает на указанной территории и кто из жителей имеет доступ к оружию? Два платных осведомителя, муж и жена под оперативными псевдонимами ЛЕСОВОЙ и ЛЕСОВАЯ, согласились на сотрудничество из-за своего уголовного прошлого. Брат ЛЕСОВОГО Николай незадолго до этого упомянул, что его сосед Михаил Я. предлагал ему купить пистолет. ЛЕСОВОМУ приказали сблизиться с Я. и выяснить, откуда у него этот пистолет. В домашнем разговоре ЛЕСОВОЙ узнал, что пистолет хранится в доме у одного из соседей в деревне Григорьевка — у Михаила Л. (как выянилось впоследствии — главаря банды). Однако, несмотря на все усилия, ЛЕСОВОМУ не удалось сблизиться с этим человеком. Тогда милиция заставила его брата Николая стать платным осведомителем под оперативным псевдонимом ВОРОН. Так как ВОРОН был лучше знаком с Я., ему не раз приходилось слышать, как тот хвастался успехами бандитов. ВОРОНУ удалось установить личности пятерых главных членов банды СЕМАША. Все они были жителями деревни Григорьевка. Никто из них не состоял на учете в милиции, а 25-летний Михаил Ф. был комсомольцем.
В конце концов, вся банда, состоявшая из восьми человек, была арестована вместе с восемью своими подручными (все оказались ближайшими родственниками бандитов). Шесть членов банды были приговорены к лишению свободы на срок 25 лет, один — к 15-летнему заключению, пять — к 10-ти годам, трое получили 3-х летний срок (среди них две матери бандитов), один — срок в 2 года. В ходе следствия члены банды подтвердили, что в течение нескольких лет они делили между собой награбленные деньги, закопав какую-то часть у себя на огороде. “Большая часть денег была истрачена на пьянство или приобретение дорогих вещей”[40]. Три члена банды намеревались когда-нибудь купить себе по хорошему дому в г. Осипенко Запорожской области.
Есть еще один способ установить состав преступных групп. Воспользовавшись возможностью внимательно изучить несколько десятков дел о бандитизме, автор пришел к следующему выводу: на протяжении всего периода бандиты и их главари принадлежали к местному населению, но их социальный состав претерпел значительные изменения. В 1944–1946 гг. грабеж был главным источником существования бандитов. “Обычных подозреваемых” в это время следовало искать в основном среди “общественных паразитов”, как называли этих людей в МВД. К 1947 г. категория “общественных паразитов” не исчезла, однако в бандитскую среду влилась новые люди из числа демобилизованных солдат, которые, возвращаясь домой, вместо лавров победителей встречали повсеместные лишения и трудности.
После того, как в 1946–1947 гг. советская власть приложила большие усилия по борьбе с бандитизмом, частота вооруженных нападений значительно снизилась. Однако бандитизм сохранял прочные позиции и в 1950-е гг. Внимательный взгляд на анкетные данные бандитов, без сомнения, показывает, что советский бандитизм процветал при молчаливом попустительстве и даже активном соучастии местных партийных лидеров. До 1946 г. практически все бандиты были беспартийными. После 1947 г. принадлежность к партии или комсомолу стала непременным условием социального бандитизма. Конечно, далеко не все бандиты состояли в партии, но в каждой банде среди главарей имелся хоть один коммунист или комсомолец. В Политбюро осознавали проблему, но не находили ей простого решения.
Последний вопрос непосредственно связан с дискуссией о том, какое влияние бандитизм, процветавший на советской территории во время и после Второй мировой войны, оказывал на трансформацию системы в последние годы жизни Сталина. Существует два подхода к рассмотрению этой проблемы. С одной стороны, очевидно, что страх и отсутствие безопасности порождали в массах стремление к утверждению советской законности и порядка. Поздний сталинизм развивался не в вакууме — усиление государственного контроля, даже в ущерб гражданским свободам, приветствовалось достаточно широкими слоями населения страны, которые видели в преступности главную угрозу жизни и имуществу людей. Как замечал житель Московской области в письме своему сыну в 1946 г.: “Давно пора милиции делать то, что ей положено: защищать спокойствие граждан”[41]. Осенью 1945 г. член партии А. С. Ганенко писал из Архангельска в “Правду”: государство “должно принять срочные и решительные меры в борьбе с бандитизмом. Мы хотим, чтобы наши города восстали из пепла и стали оживленными, шумными, веселыми”[42].
Многочисленные источники показывают, как советские руководители реагировали на этот призыв. В феврале 1947 г. заместитель начальника отдела партийного контроля Поздняк написал гневный доклад на имя секретаря ЦК Н. С. Патоличева, настаивая на срочных и решительных карательных мерах, чтобы одолеть настоящую эпидемию вооруженных нападений:
Неэффективная борьба с преступностью вызвала широко распространенное общественное недовольство работой органов милиции. В отдельных областях избиратели требуют: “Когда же вы начнете борьбу с воровскими притонами, которые теперь стали обычным делом в Архангельске?” Из Костромы: “Когда же вы покончите с хулиганством в городе?” Из Ленинграда: “Какие меры вы предпринимаете в борьбе с преступностью?” “Что вы делаете по борьбе с бандитизмом и воровством в Туле?”. И из Челябинска: “Когда органы милиции действительно начнут борьбу с хулиганством и воровством и вернут порядок в этот город?”[43]
В 1946–1947 гг. советские тюрьмы, ИТК и ИТЛ оказались переполненными из-за притока мелких преступников, по мере того как милиция развертывала борьбу с бандитизмом. По указу от 4 июня 1947 г. в 7-10 раз был увеличен максимальный срок наказания за мелкое воровство — вплоть до 25 лет лишения свободы вместо 1–2 лет (при условии смягчающих вину обстоятельств). Новый указ игнорировал эти обстоятельства и увеличил среднюю продолжительность срока заключения до 7 лет. В результате к концу 1947 г. почти 80 тыс. заключенных находились в местах лишения свободы за нарушение пресловутого “закона о пяти колосках” от 7 августа 1932 г. Кроме того еще 300 тыс. человек были приговорены к различным срокам наказания за нарушение указа от 4 июня 1947 г. С 1946 по 1947 гг. общее число заключенных на длительный срок (лишение свободы на 10 и более лет) выросло в 100 раз (до 16 260 заключенных), в 1948 г. — в 3,8 раза достигнув цифры 60 тыс. человек[44]. Больше всего от массовых арестов и депортаций пострадали жители Западной Украины и Прибалтики[45].
