Джеффри Бурдс - Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948)
В борьбе с преступностью Уголовный розыск МВД опирался на широкую систему осведомителей[30]. Информация, поступавшая от осведомителей пока остается засекреченной, но некоторые другие недавно рассекреченные документы позволяют судить о масштабах и относительной эффективности их деятельности. Так, на 1 января 1952 г., - как следует из доклада заместителя начальника управления уголовного розыска МВД полковника милиции Кирова — 730 оплачиваемых резидентов руководили деятельностью 10 473 оплачиваемых осведомителей, получивших только в 1952 г. за предоставляемую информацию 2 736 650 руб[31]. Киров сообщал, что в 1952 г. с помощью платных осведомителей было раскрыто 2 504 преступления и произведено 3 713 арестов: 27 — за убийства, 150 — за грабежи, 1524 — за различные виды воровства и хищений, 710 — за другие преступления.
Рассекреченные сведения МВД за 1953 г. показывают расширение сети осведомителей в борьбе против криминальных элементов:
На 1 января 1953: сеть агентов-осведомителей органов милиции по линии уголовного розыска состояла из 7 633 резидентов, 19 336 агентов и 136 775 осведомителей — всего 163 794 человек. Для встреч с осведомителями использовалось 4 685 конспиративных и явочных квартир.
В течение первой половины 1953 г. было вновь завербовано 10 187 человек, среди них: 69 резидентов, 3 530 агентов и 6 588 осведомителей. Создано 919 новых конспиративных и явочных квартир.
Исключено за тот же период 26 112 человек: 1 216 резидентов, 2 516 агентов и 22 380 осведомителей. Среди них: за дезинформацию и двурушничество — 7 резидентов, 53 агента и 124 осведомителя — всего 184 человека; за непригодность к работе — 1 186 резидентов, 2 110 агентов и 21 169 осведомителей — всего 24 465 человек; в связи с арестом и обвинением — 23 резидента, 353 агента и 1 087 осведомителей — всего 1 463 человека[32].
Осмысление советского бандитизма
Из наблюдений за состоянием преступности в СССР в послевоенные годы вытекают три взаимосвязанных вопроса.
Во-первых, статистические данные о преступности в стране указывают на то, что уголовный и политический бандитизм был сосредоточен в тех районах, где существовало националистическое повстанческое движение против советской власти. Означает ли это наблюдение, что советские органы не проводили различия между уголовным и политическим характером действий бандитов/повстанцев? Или же статистика фиксирует социальный хаос в этих областях и отсутствие эффективного контроля со стороны советского государства, что создает условия для расцвета криминальной активности?
“Борьба с бандитизмом” в СССР несомненно была политическим орудием для утверждения заново советского государственного контроля на всей территории страны. Повсеместно ощущавшаяся в послевоенные годы угроза общественному порядку, преимущественно в виде преступности, использовалась советскими властями для того, чтобы обеспечить процессу советизации массовую поддержку. Советское государство умышленно смешивало между собой осознанную политическую оппозицию режиму и уголовный террор. Но основные приоритеты в деятельности повстанческих групп антисоветского подполья укладывались в эту схему. Уголовные бандиты использовали те же методы неожиданных ударов и спешного отступления, создавая тем самым худую славу всем “бандитам” — и грабителям, и повстанцам — среди местного населения. Взять лишь один пример: даже между собой подпольщики-националисты на Западной Украине горько сетовали по поводу действий настоящих бандитских групп, стоявших вне политики. В июле 1945 г. руководитель делегации польской Армии Крайовой (АК) на встрече с руководством УПА (Украинской повстанческой армии) заявлял:
…в польском обществе много безответственных элементов (в том числе и среди поддерживающих нас), у кого есть тесные контакты с бандитами, — в основном среди молодого поколения. Они злоупотребляют авторитетом АК [действуя от ее имени], грабят в личных целях и вымогают не только у украинцев, но и у поляков. Мы должны всеми силами их уничтожать[33].
На юго-востоке Польши, в Перемышле (Пшемысле) действовала уголовная банда, известная как “Общественная милиция” (Milicija Obiwatelska), вымогавшая у всех проживавших в городе украинцев “особый сбор”. Упомянутый выше лидер АК крайне резко оценивал эту “Гражданскую милицию”, назвав ее
…бандитами и безответственными лицами, каждый шаг которых позорит польский народ. Мы должны уничтожать их на каждом шагу, с каждым их преступлением. Мы должны уничтожать каждого милиционера, который принимает участие в грабеже или в другом злодеянии… Если они грабят, мы должны считать их бандитами[34].
Подобные же высказывания содержатся в дневнике польского доктора Зигмунта Клуковского из Щебжешина (юго-восточная Польша):
7 августа 1944 г., понедельник
Большинство офицеров и солдат Армии Крайовой чрезвычайно подавлены неопределенностью. Организация распадается. Ее членов можно найти повсюду. Одни пытаются работать в поле, помогая в уборке урожая, другие сидят, ничего не делая. Было уже несколько грабежей. Собранных запасов продовольствия, таких как сахар, мука, картофель и т. п., не хватает для бойцов.
16 августа 1944 г., среда
В течение последних нескольких дней в районе было много случаев грабежей. Кажется, есть прямая связь между деморализацией, очевидной среди бойцов подполья, и грабежами. Некоторые из них не могут находиться в бездействии, а без соответствующей военной дисциплины они смотрят на грабеж как на приключение и как на способ удовлетворить свои повседневные нужды.
21 ноября 1944 г., вторник
Становится очень популярным объяснять грабежи как патриотические акты возмездия. То, что случилось со мной, — печальный пример деморализации бойцов подпольного движения. Я никогда не ожидал, что кто-нибудь из тех, кто связан с Армией Крайовой, особенно с 9-ым пехотным полком, может напасть на меня. Люди “из леса” меня слишком хорошо знали и я жил достаточно близко к ним.
Я сам чувствую себя ужасно. Я расстроен тем, что наши офицеры сотрудничают с такими бандитами как Нижвецкий и “Пёрун”. Терпимость к бандитам внутри нашей патриотической организации очень печальна и указывает на отсутствие самых основных нравственных норм. Я глубоко убежден в этом, так как Нижвецкий напал на меня, избил и ограбил — и не только не понес за это наказания, но и не был исключен из организации.
При этом Клуковский добавлял: “Я записываю это, потому что все подтверждается заслуживающими доверия людьми, и как историк я должен так поступить. Я был бы рад, если бы это оказалось неправдой… Бандитизм принимает угрожающие размеры, и я чувствую, как моя симпатия к Армии Крайовой исчезает. Меня бесит, что я не могу сказать это прямо, иначе я буду выглядеть изменником в глазах организации”.
10 января 1945 г., среда
Наше руководство знает об этих налетах, грабежах и нападениях, но ничего не делает, чтобы изменить ситуацию. А все это время страдает образ Армии Крайовой и подполья[35].
Если сами подпольные отряды не могли отличить один свой отряд от другого, ситуация была еще более непонятной и страшной для местного населения.
Подобная неразбериха стала потенциальным орудием в арсенале советских властей, которые все эксцессы местных бандитских групп записывали на счет жестокостей, якобы творимых украинскими, польскими или литовскими националистами.
Но были и примеры иного поведения повстанцев. Так в ночь на 8 января 1947 г. в Иваничском районе Волынской области местное подразделение Украинской повстанческой армии (УПА) похитило и казнило за уголовный бандитизм двух своих бывших сослуживцев — В. С. Тхорика и Н. А. Лукашука. Оба бандита были повешены, их трупы изуродованы, а около их тел был установлен знак: “Тхорик и Лукашук казнены УПА за воровство и бандитизм”[36].
Второй важный вопрос касается исполнителей преступлений. Здесь наблюдения Э. Хобсбоума, сделанные в его классическом исследовании о социальном бандитизме, оказываются весьма полезными в качестве отправной точки для анализа:
Идеальная ситуация для грабежей возникает, когда местные власти состоят из местных жителей, действующих в сложной обстановке, когда всего несколько миль могут сделать разбойника недосягаемым, и даже знание о том, что происходит на землях, подчиненных этим властям, не заставляет их беспокоиться о том, что творится за пределами своих владений[37].
Так же как и в других странах в другие эпохи, бандитизм пышно расцвел в Советском Союзе в послевоенные годы потому, что бандиты были местными жителями. Используя родство, социальные, культурные и этнические связи, протекцию или запугивание, они заручались поддержкой и создавали опорные пункты на локальном уровне. Очень редко, только в тех случаях, когда бандиты действовали против других местных жителей, они надевали маски, чтобы избежать опознания. Но гораздо чаще бандиты наносили удары за пределами тех мест, где они базировались: бандиты в одном селе могли выглядеть робин гудами в другом.
