Ольга Кучкина - Мальчики + девочки =
А еще здесь так же, как и раньше, в темное время суток гудят поезда. Но как они гудят! Словно оркестр начинает играть или, по крайней мере, настраивается. Чудный звук. Если б уже не написала про это стихи, написала бы сейчас. И белки по-прежнему ходят по улицам, как люди, а однажды я видела зайца, который то ли выскочил из университетских дверей, то ли собирался заскочить в них. И по-прежнему огромное небо. Такого огромного неба на земле (не в океане) я не видала больше нигде. Когда едешь в какой-нибудь moll, где промтовары, а огромные эти магазины расположены как бы вне города, дорога слегка поднимается наверх, и перспектива открывается необыкновенная – всегда захватывает дух. На небе почти круглая луна, подморозило, и под ногой скрипит понедельничная шуга. Ходила гулять после того, как посмотрела документальный фильм, из тех, что прислала Мариша, чтобы я смогла их использовать на уроках (Даша купила видак за 50$). «Три дня и никогда больше» . Малый, к которому приставал лейтенант (дело было в армии), застрелил его, а заодно и второго, подвернувшегося под руку. Малого (сколько ему было, лет девятнадцать, наверное) осудили на смертную казнь. Мать обратилась к Ельцину с просьбой о помиловании. Ельцин помиловал: заменил смертную казнь на пожизненное заключение. Прошло шесть лет, как парень сидит. К нему приезжает мать. Три дня свидания автор и снимает на пленку. Парень совсем молодой, в очках, лицо хорошее, мать то и дело плачет, он гладит ее волосы, щеки, руки, еле сдерживается сам, а потом и не сдерживается. И так сорок минут. Плюс пейзажи, видимо, архангельские или другие северные, тюремные и вольные. Я не плакала, но стало так тяжко, что не передать. Умеем мы душу перепахать. Себе и другим. Вряд ли это ковыряние душевных ран я стану показывать американским студентам, изучающим российскую власть и прессу. Им и так довольно.
Гуляя, увидела (вспомнила) – помимо сараистой – вагонистую архитектуру. Все функционально и, очевидно, удобно, но красоты нет. Кстати, насчет красоты. Если от экстерьера обратиться к интерьеру, то следует описать нашу ванну. Очевидно, американцам это кажется стильно. Нечто в духе Гауди из белой пластмассы. Стоишь под душем, а из стены (тоже пластмассовой как части ванного и душевого устройства) на разных уровнях выступает что-то типа полочек, но таких текучих, округлых форм, что поставить флакон шампуня, скажем, представляется крайне проблематичным. Впрочем флакон устанавливается и стоит, однако неуверенность сохраняется. И стены у нас в доме белые пластиковые. Если бы Даша не устроила тот уют, что устроила, местами напоминало бы клинику, может, даже психиатрическую.
Вновь возникли проблемы со swimming pool. Из перестраховки попросила Дашу пять минут не уезжать, пока пройду через дежурных. Дежурная, радостно улыбнувшись, говорит: вас нет в компьютере, вы должны пройти в офис. Я говорю, улыбаясь в ответ: спасибо, я сейчас приглашу внучку, она поможет нам объясниться. Выхожу – Даши и след простыл. Позже спросила, через сколько минут она уехала. Через три, ответила, не моргнув глазом. Делать нечего, пошла объясняться сама. На этот раз там была старшая – хорошенькая молодая женщина, которой я сказала, что invited professor , что буду здесь до мая и что собираюсь раз в неделю to swim . Все улыбаясь, как ты понимаешь. Она, тоже улыбаясь, повторила, что меня нет в компьютере, спросила мой телефон или и-мейл, по которому она, когда узнает, как быть, сообщит мне. Я сказала в ответ: напишите свой и-мейл, я свяжусь с вами завтра, поскольку у меня пока нет ни того, ни другого (телефона в офисе нет уже три недели). Она любезно предложила мне прийти завтра. Я возразила: дело в том, что моя внучка заедет за мной только через пятьдесят минут, и у меня получаются пустые пятьдесят минут, если я не пойду to swim . Очевидно, я нашла неотразимый аргумент: время – деньги. И она предложила to swim сегодня, а завтра они все выяснят. Оказывается, студенты автоматически получают право пользования спортивными зданиями, библиотекой и чем-то еще (за все уплачено, а цена обучения высока), однако профессора платят сами. Что же до приглашенных профессоров – вердикт узнаем скоро. Целую.
3 февраля
* * *Еще о красоте. Вчера одна студентка пришла на урок в черной трикотажной майке, к которой пришпилила большую белую шелковую розу. И ничего.
Составила себе дивный план урока и, в общем, его выполнила. К сожалению, перевыполнила. Вначале объявила, что придумала награду за активную работу в классе. Награда – ручка с логотипом «Комсомольская правда». В некотором роде advertaising (реклама), но восприняли хорошо, смеялись, а студентка Алисия Шимонек, получившая ручку номер один, даже покраснела от удовольствия. Попросила их написать, какие российские масс-медиа они знают. Только Ли, оказавшийся мальчиком, заполнил строк семь-восемь, да еще Кэвин Хокинс (тот, кто улыбался в самом начале) написал двенадцать штук названий по-русски – он изучает библиотечное дело, бывал в России и знает русский. Остальные вспомнили «Правду» или вообще ничего. Двое написали: Ольга Кучкина. Тут я засмеялась. Я объяснила, почему мне пришлось писать лекции (because I am not sure in my language) , и приступила к первой из них: Советская печать: pro и contra . Слушали с вниманием, только один мальчик Том все время пересмеивался и переписывался с Шеннон Мак-Магон, оказавшейся девочкой, но я уже была закаленный боец и не обращала на них внимания. Когда по окончании лекции они задавали вопросы, девочка Шеннон спросила, подвергалась ли я лично репрессиям в советское время. Я, не совсем поняв, рассказала, как ходила к первому секретарю ЦК комсомола пробивать статью, которую главный редактор боялся публиковать, и как первый секретарь обманул, пообещав дать указание печатать, но статью так и не напечатали. Шеннон повторила вопрос в более жесткой форме. Я, уже поняв, спросила, в свою очередь: а вы хотели бы видеть меня убитой? Все засмеялись, а я продолжила: в мои времена уже не убивали, в отличие от предыдущих, зверских, эти называли вегетарианскими, но убивают сейчас. Сказала, что получила и-мейл от мужа, что одной журналистке подложили взрывчатку, ее спасла только привычка опаздывать – взрыв произошел раньше, чем она вышла на лестничную клетку. Более подробный рассказ о журналистке последует позже, пообещала я (еще в Москве написав кусок об этой журналистке – Елене Трегубовой). Задавали вопросы о цензуре не только в журналистике, но и в литературе, в живописи, что должен был делать писатель, которому предъявлялись цензурные требования, и так далее. А Том, фамилию которого могу только написать, но пока не могу произнести (Rybarchczyk), спросил, писали ли об Америке в прежние времена и что писали. Рассказала про Сашу Пумпянского, которого отозвали из США за умные ( sofistiсated – утонченные) репортажи. Тут я удачно и плавно перешла к заданию, которое придумала заранее. Попросила вообразить, что они советские журналисты, которых вызывает к себе главный редактор и посылает в Америку: смотри, слушай, наблюдай, думай, вернешься – напишешь статью. Это я им и предложила, дав двадцать минут и напомнив, что советских журналистов не заставляли лгать, они просто должны были писать то, что могло понравиться Коммунистической партии. Еще добавила: если у кого есть чувство юмора, им можно воспользоваться, но можно писать и вполне серьезно. Первые же тексты, которые успела прочесть, были до удивления похожи на советские заметки об американском строе. А одна студентка, итальянка, написала о том, что свобода, которой американцы бахвалятся, на бытовом уровне выглядит как свобода напяливать на себя, что под руку попадется, невзирая на то, как к этому отнесутся окружающие (помнишь про красоту?). У меня было ощущение, что она выражала личную досаду. На десерт я решила показать фильм «Легко ли быть молодым», и, хотя сильно перебирала со временем (он идет час двадцать), они согласились. За это пообещала в следующий раз отпустить их пораньше. К девяти часам (занятие начинается в шесть) я измучилась сама, а они все еще глазели на экран, хотя кожей чувствовала, что и они устали. Четверо ушли минут за семь до финала. Остальные двадцать досидели до конца. Вместо 8.30 или 8.50, как записано у меня (по-разному) в двух официальных бумагах, класс закончился в 9.15. Теперь, естественно, страдаю по этому поводу: могла бы не напрягать так ни их, ни себя, распределив время с большим умом. На уроке внаглую говорила и слушала сама, лишь изредка обращаясь к Дашиной помощи, и напрасно – пока еще надо быть поскромнее, да и Даше приятно, когда она больше вовлечена.
Отличие этих студентов от моих московских – в их полной независимости. Они приходят в класс, я уже там, они со мной никак не общаются, часто даже не здороваются, и так же не общаются между собой, занимаются сами собой, и – никакой связи между ними и ними и между ними и мной. В Москве она возникает тотчас. Видимо, у нас студенты более психологически зависимы от старшего – по званию, возрасту и т. д. Тем более волнует тот момент, когда начинается общий заинтересованный разговор и появляется связь. Она прерывается ровно в ту минуту, как урок завершен. Но посмотрим, чем кончится. Я каждый раз набираю очки либо теряю их. Проблема в том, что я не знаю этого.