Илья Альтман - Неизвестная «Черная книга»
В каждом минском детском доме были такие еврейские дети. Эти дети были уже так выучены и осторожны, что даже через полтора месяца после освобождения Минска я нередко встречал еврейских детей, которые в разговоре с учителями рассказывали, кто был их отец и мать, а на мой вопрос, обращенный к еврейской девочке в детском доме: «Как тебя зовут?» – девочка ответила со страхом: «Верка… Иванова…»
Среди шестидесяти детей в минском детском доме № 2 находится тридцать один еврейский ребенок. Среди свыше чем ста детей детского дома № 3 – одиннадцать еврейских детей. В детском доме № 7 – восемь еврейских детей и один ребенок – негр Джим, которого учителя спрятали от немецких людоедов, как и еврейских детей.
Как было упомянуто выше, немцы с самым большим варварством убивали тех, которые прятали евреев. Так уничтожена была вся деревня Скирмунтово Кайдановского района, где немцы нашли у крестьян десять евреев[200].
В этой деревне, Скирмунтово, находился перевалочный пункт, через который уходили к партизанам. Здесь прятали евреев в больших сараях. Сюда приходили каждую ночь десятки евреев из гетто. Немцы об этом узнали и окружили деревню. Десятерых евреев, которых нашли в сарае, сразу убили. Затем всех жителей деревни загнали в этот сарай, свыше двухсот восьмидесяти человек, и со всех сторон подожгли этот сарай.
Но это не остановило желание многих людей спасать евреев. Тринадцать евреев, которых в течение трех месяцев прятали на Минском еврейском кладбище, остались живы только благодаря белорусской работнице Мане Канцевич, которая помогла им. Если бы не она и не еще несколько русских друзей, эти евреи умерли бы с голоду.
Очень важную роль в оказании помощи еврейскому партизанскому отряду, командиром которого был Тувья Бельский[201], играли два крестьянина из Западной Белоруссии – Костюш Козловский[202] и Матвей Бояров, которые заблаговременно предупреждали о немецкой облаве.
В Минске на обувном заводе им. Тельмана работает Соня Диснер. Перед войной она с Марьей Игнатьевной Августович работала на обувном заводе им. Кагановича.
Когда немцы загородили гетто, Диснер оказалась в гетто, а во время первого погрома чуть не погибла.
Мария, ее сестра Наталья и их семидесятишестилетняя мать Елизавета Августович три года прятали у себя С. Диснер. Для этого они перешли в недостроенный подвал, чтобы легче было там прятать Соню. Каждую ночь они были на посту. В конце концов полиция почуяла, что у них есть чужой человек. Они арестовали Маню и держали ее шесть недель. Полиция ничего от нее не узнала.
С другой стороны, евреи делали все, что только было возможно, чтобы помочь партизанскому движению, их русским и белорусским товарищам. Известен случай, когда в госпиталь, находящийся в гетто (в Минском гетто был госпиталь со знаменитым медицинским персоналом), привезли раненых белорусских и русских товарищей из партизанских отрядов. Прежде чем их завозили в гетто, им давали желтые знаки. Они лежали в этом госпитале, и их называли еврейскими именами: Степан стал Хаимом, Андрей – Янкелем, Тарас – Лейбе. Когда их вылечили, им помогли вернуться в партизанский отряд. Кроме того, евреи старались использовать все возможности, чтобы спасти из фашистских концлагерей советских военнопленных, которые умирали из-за пыток, голода и холода.
Таким образом еврей из Минска Гедалье, слесарь, спас из концлагеря для военнопленных старшего лейтенанта Семена Гунзенко. Гедалье вывез его из лагеря в мусорном ящике. Он его привез в гетто и там предоставил ему возможность уйти в лес, где он скоро стал командиром партизанского отряда, а потом командиром партизанской бригады имени т. Пономаренко.
Записал Л. Кацович[203]Лагерь и гетто в Минске
Письмо фронтовика М. Локшина И. Г. Эренбургу
[204]
[…] Это было 6 июля 1941 года. Встречаюсь на окраине города в концентрационном лагере с биробиджанским писателем Добиным[205]. В лагерь согнано много тысяч мирных людей. Туда же согнано несколько тысяч военнопленных. Евреев еще не отделяли. Мы ходим с Добиным по лагерю и видим: немцы бьют людей прикладами и стреляют в толпу, бросающуюся на сухари, которые кидают из автомашины. Расстреливают людей, вне очереди черпающих из болотистой речушки воду.
10 июля 1941 года начинает осуществляться расовая политика гитлеровцев. Лагерь начинают разбивать по нациям. Евреи огораживаются с четырех сторон канатами, и их охраняет усиленный караул. Начало жизни видоизмененного лагеря отмечается расстрелом одного еврея за то, что он не так быстро перебежал в назначенное для евреев место расположения. Но пристрелили его, соблюдая все фашистские порядки. То есть избили, поиздевались, заставили бежать и ползать, а затем, обессиленного, прикончили свинцом и заставили зарыть внутри лагеря. В этот же день началась массовая расправа. Три тысячи евреев были размещены на площади не более чем полторы – две тысячи квадратных метров. Огороженные между пленными и бывшими заключенными с вечера прижимались пулеметным огнем к земле в обвинение, что они, мол, ведут торговлю с военнопленными, а с бывшими заключенными не делятся продуктами питания. Мы с Добиным пытаемся успокаивать волнующихся, чтобы облегчить горе. Меня же Добин учит просить милостыню, дабы поддержать здоровье и кое-как питаться.
Нас разбили на девять колонн. Ежедневно выбирали по несколько человек из колонны и куда-то отправляли на машинах. Раздавалась где-то очередь из автоматов – и все.
Числа 15 июля отбирают из числа трех тысяч интеллигенцию и тоже увозят куда-то в безызвестность.
Мирных женщин пока не трогают и даже разрешают приносить передачу. Но с каждым днем все меньше попадает продуктов заключенным, так как немцами устраивается сначала грабеж у заключенных, а затем у тех, кто приносит передачи.
18 июля около двух тысяч оставшихся в лагере евреев переводят в тюрьму. На пути расстрелы и расправа, организованная для зрелища. Сначала вводят в каменный двор тюрьмы. Запирают ворота и заставляют эту двухтысячную массу в одном из углов двора сжаться в комок. Методически раздаются очереди из автоматов. За воротами тюрьмы рыдают женщины и дети. А гестаповцы с удивительным спокойствием делают свое черное дело. Затем вгоняют нас на второй этаж тюрьмы, причем в дверях стоят два здоровенных фашиста с дубинками, а сзади – автоматчики. Одни кричат: «Шнель, шнель», а те, что в дверях, бьют по головам. Проскочившие тюремный коридор почти механически попадали в камеру. Стало смеркаться, поднялся шум и беготня. В камеры врываются фашисты и начинают всех избивать, а затем стрельба. Опять выгоняют на улицу и предлагают выдать вора, похитившего у начальника из кабинета мыло, полотенце и что-то еще. Кражи никакой, конечно, не было. Но ночь прошла в большой тревоге. 20 июля нас выпускают и подводят к так называемому юденрату. Один из «представителей» этого совета выступает перед нами и объявляет о количестве золота, серебра и денег, которые еврейское население города обязано внести немецким властям в течение сорока восьми часов. Между тем он довольно ясные намеки дает на то, что все происходящее – цветочки.
1 августа – открытие гетто. К этому времени немцами уже был заложен фундамент вражды со стороны белорусского населения к евреям, из-за которых якобы приходилось многим оставлять свои дома и огороды, так как участок для гетто был отведен в значительной отдаленности от центра города.
С этого дня начинается гонка на работу, и до половины августа обходилось все почти без расстрелов. А с 14–15 августа уже появляются факты избиения, изменяется отношение к женщинам, разносятся слухи о кастрации евреев. Но в это же время собирается имущество для устройства еврейской больницы. И с одним из врачей этого коллектива мы пытаемся создать подпольные группы молодежи. Пытаемся установить радиоприемник и выпускать листовки. 19 августа меня угнали на работу. Это был день открытия концентрационного лагеря на улице Широкой. Лагерь был в ведении полевой жандармерии. Сто двадцать евреев, пригнанных под силой оружия, должны были голыми руками разобрать несколько построек в районе кавалерийских казарм и в течение двух часов очистить площадь для лагеря. Двести метров нужно было бегом переносить первый попавшийся под руки столб, бревно, доску и складывать в полный порядок по сортам и размерам.
Примерно на полпути встречали мучеников немцы с собакой. И того, на которого кидалась собака, подхватывали и начинали избивать. А работа шла.
Дорогой мой! Этого ужаса я описать не в силах. Но если ад в нашем понятии страшен, то 19 августа 1941 года был днем, проведенным в аду.