Владимир Гармаев - Журнал «Байкал» 2010–01
Имя же героя возникает от многократного повторения слова «Мара, мара…», которое при смешении звуков образует «Рама». Мара — бог, олицетворяющий Зло в мире сансары, его дочери, по буддийской легенде, искушают Шакьямуни в момент его медитации под деревом бодхи. Рама — имя, которое, если его несколько раз произнести вслух, делает человека лучше и сильнее.
Из одних и тех же звуков рождается образ бездны и образ спасителя — так странно и мудро устроен этот мир. Вначале было Слово — Мантра.
4.5. Вторник.К девяти утра — в Ленинке. Записался на очередь для ксерокопирования издания «Намтара» Jong’a на французском языке. Сделали к 13.00 20 стр. Читал О. Ф. Ольденбурга. «Буддийские легенды» — два произведения, одно — о перерождениях Будды, другое — о перерождениях боддисатвы. По форме — джатаки.
По дороге в ИВ АН (Институт востоковедения Академии наук СССР) зашел в Книжную лавку писателей, где встретил В. Бояринова. Менандр, Э. По, «Золотой теленок», «День поэзии — за 25 лет» — в отличном полиграфическом исполнении.
Посидели дома у Володи Бояринова. Немножко коньячку. Сам хозяин не пьет. Вышел только что из запоя. Ходит по лезвию ножа: у него проблемы с желудком. Хочет переводить Айдурай Мэргэна (улигер). Он с женой Розой пошли на вампиловскую «Утиную охоту» на Москвина.
Я их в качестве гида довел до театра.
Буду гидом по центру Москвы, если надо.
Переулки столицы мне очень знакомы.
Здесь себя я так чувствую, словно я дома.
Потому что когда-то на Бронной, на Малой
кочевая звезда надо мною сияла.
Встал поздновато, к 10 часам. День оказался не библиотечный. Созвонился с Булатовым М. Н., археологом, специалистом по Золотой Орде. Он начальник отряда на раскопках Сарай-Бату. Поехал к нему на место работы. Зачатьевский переулок (метро Кропоткина). Сразу нашли общий язык. Оказывается, Михаил из кипчаков, чем весьма гордится. Увлечен своей работой. Договорились, что я приеду в местность Селитренное, что в Астраханской области, в начале июля, если смогу. Он согласен принять в отряд.
Михаил, мы с тобою, наверно, когда-то встречались.
Это было давно, и не помню я точно, когда.
Наши кони и степи друг с другом в пространстве братались,
и в руинах еще не была Золотая Орда.
И летел над травой мне навстречу, как вольная птица,
загорелый от вечного странствия рыжий кипчак.
И в сверкающих солнечных брызгах степного кумыса
не для нас ли простор расстилал золотистый кушак.
Встреча с В. Дементьевым (м. Молодежное) в издательстве «Современник». Он теперь зав. отделом поэзии народов РСФСР. Пополнел, стал носить очки.
Поторопил, чтобы я отправлял новую рукопись. Говорит, что мой первый московский сборник здесь котируется, надо успех закрепить, не делать большой паузы. Там же познакомился с Б. Романовым и Г. Ивановым.
Съездил на Ленинградский вокзал, м. Комсомольское. Взял билеты на Ленинград — туда и обратно. Вечером полтора часа успел посидеть в читальном зале диссертаций — Савицкий о Цаньян Джамцо, глава о тибетском стихосложении.
Приходила Ш. Красное шампанское.
* * *Мои стихи опальные
лежат в черновиках,
стихи не идеальные,
осенние, печальные,
как иней на цветах.
Моя эпоха пучится,
как тесто на дрожжах.
Поэта жребий — мучиться:
что в жизни не получится,
дай бог, взойти в стихах…
For myself: бог византийский в шкуре азийской.
6.5. Четверг.Съездили в Мураново — дом-усадьба поэтов. Побывали в гостях у Баратынского и Тютчева. Музей только что открыли — в начале мая. Прохладно в комнатах — плюс 10. На втором этаже работают научные сотрудники. Поражает все, особенно библиотека, кабинет, сама обстановка, где от каждого предмета — сервиза, картин, мебели, книжных шкафов — веет старинной культурой. Последние вещи Тютчева — звонок, бумажник, чашка, которую он держал слабеющей рукой.
Ходили по парку, под сенью липовой аллеи, посаженной Баратынским. Деревья высокие, черные, на верхушках галочьи гнезда, птичий грай. Овраги, сливающиеся в один. Гроза, несколько капель дождя, павильон — северо-восточный ветер и солнце — между тучами. Вспомнилось тютчевское: «Люблю грозу в начале мая…». В пруду — резиновая лодка. Идет реставрация часовни. Верхняя часть в лесах.
* * *Тебя мир создал как поэму
из лунно-солнечных соцветий.
Давно в душе лелею хризантему,
но лепестки ее срывает ветер.
Ушли ромео и меджнуны.
Любви порывы своенравны.
И посвятивший Афродите руны
в ночи свои зализывает раны.
А жизнь как череда мгновений
уходит, чтоб не повториться.
И остаются в сердце сновиденья.
И женщина единственная снится.
Наконец-таки, съездил в Химки, в филиал Ленинки, где хранятся иностранные издания до 1950 г. Там же газетно-журнальное хранилище. Далековато, надо ехать еще от м. «Речной вокзал» на автобусе, кажется, 244 или 344. Получил три книги: «Голубые анналы», т. 1 (изданный Ю. Н. Рерихом), Т. Шмидт «Миларайба в танках» и Бако «Жизнь Марбы». Заказал на две последних микрофильм. Попросил сделать быстрее.
Поехал в ИВ АН. Там укороченный день, в связи с праздником. Никого не застал, встретился лишь по дороге с Г. М. Бонгард-Левиным и Р. Е. Пубаевым. С Регби Ешиевичем немного посидели во дворике Архитектурного института, поговорили о главе для монографии «Буддизм в Азии».
В Ленинке часа два позанимался (Ольденбург. «Буддизм и буддийские легенды», «Легенда о быстротечности — сын и ответы отца, матери, жены и сестры»).
Посидел у памятника Пушкину. Прогулялся с часок по Тверскому бульвару. Вспоминал, как с Сашей Соловьевым гуляли здесь в безмятежные аспирантские годы, около десяти лет назад. Помнится, как будто это было вчера. День рождения поэта, 6 июня. День выдался тогда голубой-голубой, на радость поклонникам Пушкина. Сам он стоял понурив голову и держа шляпу за спиной — на фоне кинотеатра «Россия».
Кольцо народа вокруг П. и река цветов у подножья: каллы, гладиолусы, сирень, розы, тюльпаны, нарциссы и даже лесные ландыши — все цветы Москвы и Подмосковья поэту. Природа наполнила их свежестью, красками, ароматом.
А маленькие москвичи берут из рук прохожих цветы и расставляют их вокруг монумента. Ходят, как балерины на цыпочках, мягко и осторожно, потому что некуда ступить — везде цветы…
* * *Н. Гениной
На Арбате живет Натали,
в старом доме на Старом Арбате.
Ей стихи интересны мои
и легенды о Миларайбе.
Удивляюсь я сам, отчего
ей так нравится слушать об этом —
об отшельнике, ставшем
поэтом и ушедшем от мира сего.
Жил в пещере в тибетских горах
и питался порой лишь крапивой:
одинокий буддийский монах,
жизнь свою посчитавший счастливой.
И на склоне вечерних вершин,
созерцая века и мгновенья,
он обряд очищенья вершил,
золотые слагал песнопенья.
И олени сбегались к нему,
и охотник вставал на колени.
Натали, может быть, потому
ты молчишь и внимаешь легенде.
Я могу говорить до утра
и еще целый день, если надо.
Только мне закругляться пора
и в гостиницу топать с Арбата.
И библейские очи твои
все задумчивей, тише, печальней.
«Очень странная ты, Натали», —
уходя говорю на прощанье…
И над тихой усталой Москвой
проплывает ночная прохлада.
И беседует в полночь со мной
на бульваре Тверском Миларайба.
С утра пошел в читальный зал диссертаций. Сделал выписки из диссертации Савицкого «Цаньян Джамцо: песни, приятные на слух» (о тибетском стихосложении, о стихотворной технике Миларайбы).
Выбрал место для занятий у окна с удачным видом на Кремль и лужайку перед воротами, она ярко-зеленого цвета, так и хотелось спрыгнуть и пробежаться по ней босиком, распевая песни Цаньян Джамцо.
По мотивам Цаньян Джамцо
I
из страны далекой Мон.
Персиковое дерево запело.
Бирюзою светит небосклон.
II
