Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)
Леночка!
Я напишу, наверно, мало и скверно. Сейчас пять часов утра, жутко хочется спать и вообще весь разбитый и туго ворочаются мозги. Надо бы отложить, но я и так пропустил одно письмо, а если не напишу сегодня, то письмо уйдет только через 3–4 дня – совсем уж бессовестно.
Прочитал посланные тобою стихи Бродского. Хотел прочесть внимательно, вдумчиво и отзывчиво, но ни с вниманием, ни с отзывчивостью пока ничего не получается. Придется отложить, как и многое другое.
Я сразу же прочел переданную тобой книжку о Перикле. Все время ощущение такое, что позабыл, но читал куда больше, чем написано в книге, только когда-то. У него, автора, единственная неожиданная позиция – Аристид-Фемистокл. Это не борьба аристократической-гоплитовской и морской-демократ. партий, а такая, знаешь, борьба традиционной, устаревшей политической порядочности со стихийным макиавеллизмом. Еще там намечается-намекается кусок, когда Перикл «пережил свои желанья, разлюбил свои мечты», народились цепкие и циничные ребятки. Но все только намечается. Лежат у меня сейчас пустые номера журналов «Москва» и «Звезда». Доберусь как-нибудь, а пока что ни сил, ни времени и охота почитать что-нибудь стоящее.
Напишу в другой раз, ладно? А то слова прямо-таки вяжутся: пишу и дремлю; надо бы и то обговорить, и это обговорить, а слов нету ‹…›
Мне надо ответить еще на 13 писем, переданных с Галей. Дай мне бог сил.
Обнимаю тебя и твою семью нежно и искренне.
Илья.
Алеше Габаю
6.3.72
Алеша!
Мама передала мне, что ты ждешь от меня разбора твоего стихотворения. Давай, сынок, отложим все-таки до встречи этот разговор. Я только хочу сказать, что поэт должен быть искренним человеком, его должно многое волновать и трогать, он должен уметь сочувствовать, понимать других, любить красоту. Это далеко не всем дается в течение целой жизни; а ты еще все-таки малыш и еще не волшебник, а только учишься. Читай, слушай, смотри побольше, умей дружить и быть нужным многим людям – это должно помочь писать хорошие стихи.
Со следующего года у тебя будет много учителей. Учиться, наверно, будет труднее и интереснее. Вообще тебе предстоит еще много трудного и интересного; я бы даже завидовал тебе, если бы не радовался так сильно за тебя.
Посмотри в календаре, на какой футбольный матч мы пойдем в конце года.
Крепко тебя целую. Папа.
Александру Гинзбургу
13.3.72
Дорогие Алик и Ариша!
Спасибо за весточку. Предложение ваше – заманчивое, пленительное, головокружительное – не счесть эпитетов. Наверное, под финиш непреложно появляется такое состояние, но даже кажется, что оно и несбыточная мечта, утопия-с. Хотя подумать, отчего же и несбыточное. А с другой стороны, как заранее планировать, когда не все доподлинно известно? Словом, решите это с Галей, вам всем видней. У меня почему-то появилось острое желание посетить на несколько дней город своего детства – Баку, пока не исчезли окончательно старые районы. Не знаю, с чем это связано уж – с подступающей старостью, с духом, ослабевшим и доступным сентиментальности, – но вот очень хочется. Может, потом и расхочется, особенно когда подступят заботы и будни, свои и близких. В этом смысле я хорошо понимаю, Алик, твои слова о том, что «в Москве никакой жизни нет», но и от той, что есть, не спрячешься и не увернешься. Физически я, конечно, куда благополучнее, в этом дело в первую очередь. Я очень хочу надеяться, что у вас обоих, у Алика в первую очередь (это актуальней) дело идет к кардинальной поправке и восстановлению сил. А с работой необходимо было торопиться, или просто так лучше? Мне отсюда мало что понятно. Во всех случаях я радуюсь вашим радостям. «Тихо, покойно, душа очищается», – по-моему, это(го) должно хватить надолго; то есть, я хочу сказать, дать длительное ощущение довольства жизни. Может, и не утопия-с, может, и я хвачу рядом с вами тишины и покоя? Славно бы!
А пока я очень и очень желаю вам здоровья и бодрости. Крепко и сердечно обнимаю вас обоих.
Ваш Илья.
«Выбранные места»
Я спутал Талейрана с Тамерланом…
В недоброй тьме, встревожен, зол и хмур,
Я причитал навзрыд и бесталанно:
«Кто крив?
Кто хром?
И кто из них – Тимур?»
Все стало вскоре просто несусветной
Игрой словес («Кто страж-дущий? Кто страж
Души?»),
Решетчатый витраж
Угадывался. Длилась безрассветность,
Как долгий срок.
(Дотошных пустяков,
Себяжалений умысел и домысл:
Как невозможность памяти и дома,
Необратимость шуток и стихов;
Как безнадежный храп в нощи, ножей
В тиши бездарность и зловещесть;
Как дрязг и краж вседневность и как вечность
Немилостивых зим и сторожей;
А чуть точней – как малоумный лепет
И как нестрашный театральный гром, –
Как показное мужество в нелепом –
Трагедия-с: «Забыть! Кто крив! Кто хром!»
По-моему, от малахольных слез,
От вздохов лицедейских прометеев
Спасает обещание затеять
Жизнь, как живется: с шуткой, но всерьез.
Легко сказать! Но жалкие слова
Одни и были с разумом и четки!)
На должном месте витражи решетки
Мерцали – и болела голова.
«Кто – хан? Кто – хром?»
Ни малости не спасший,
Я всматривался, сбит и сокрушен,
Как в резко замолчавший телефон –
В тень витражей на тихих лицах спящих.
…………
…Мне не сыскать неторопливых слов
Про все, что стало темой «дальше – позже»:
Здесь витражи ожили в зримой коже
Потешных, невозможных полуснов;
Здесь, в этом полусне, как полоса
Спектральная, как карнавальный остров,
Расцвел бесцветный оттиск полусна.
Сударыня! –
дитя!
старушка!
ослик!
Вся пращурная мудрость черепах,
Вся камнеглазость ящерок и змеек,
Вся праздничность сандалий, тюбетеек,
Косиц, косичек, седел и рубах…
(А ну как вдруг немилые черты,
но явные – проступят непреклонно?!)
…все нищие арыки и цветы
Внушали полуслышно (полусонно):
«Не самый ль раз, решась на благосклонность,
Сподобиться житейской простоты?
Не самый ли? Не время ли? Не кстати ль
Вглядеться в чудо – в этот хрупкий сплав:
Вот ишачок – как сфинкс средь жухлых трав!
Вот шаловливость резвого дитяти!»
И в этот самый миг, когда сама трава
Открыла мне заветное решенье, –
Как не ожить! – на головокруженье
И менторство я предъявил права.
Сударыня! Такой веселый сон!
Врачующие травы и слова
С ума сойти как праздничны и ярки!
Дитя и ослик. Чистой жизни соль.
Обетованной тишины подарки…
Сударыня! Такой – веселый! – сон.
Не говорите ж: «Сон – лишь сон – черед
За сим обмолвок и проступков,
В душе копанье и копанье в трубке
И утрешний несвежий анекдот». –
Мне кажется, что сон был суть: я – жил.
А если мне тотчас не написалось,
То это малость: недостало малость
Сиюминутной ясности души.
Куда там – не до сути и не до правд: горю!
Но жизнь благодарю за сопричастность судьбам;
За то, что в новый вздор я втянут, бедный, духом
И слушаю вполуха надрывный разговор;
Что здесь, в картуше драк и счетов, и бесчестий
Я устоял от жестов и сочиненья драм;
Что в мельтешне, лютей напраслин и поветрий,
Ни разу не поверил в возможность нелюдей…
Сударыня! Но строгость и память чистых лет
Я призван одолеть. Как мой прапращур – бога.
Не вздумайте, мой друг, что вместе с сменой кожи
В ревнители убожеств я записался вдруг –
Я лишь сумел воздать как факту и обету,
Что в грязь былых аскетов я втянут: в благодать.
Я различил черты лишь читанного ране:
Сомнительность сиянья тщеславной чистоты.
И мне открылось в грубой проверке на Содом
Кто – кто: кто – крив, кто – хром, кто в мире –
кривдолюбы…
– «Мне кажется, вам самый раз пора,
Провозглашая истины простые,
Поведать нам: наместники Петра –
Хранители святынь, но не святые.
И тем, кто уловил святой престол
На мнимом чуде и нескромном платье,
Ответствовать, что он – живой симво́л,
Глашатай, но не тело благодати.
Откуда что берется в этот час?
Как мы мудры, как мы в сужденьях тонки!
Как тешат притчи нас и побасенки!
Как стыд житейский умиляет нас!
Коль истины удобны и просты,
Подумайте! – так близко до сужденья,
Что мы как раз достойны осужденья,
Коль скоро мы достигли чистоты!..»
– Не говорите так! Не разумом, но кожей
Я чувствую ничтожеств, доносов, краж и драк
Обкатанную ладно систему, косность, власть.
Но самому б н е п а с т ь! А остальное – ладно.
Мне б самому не быть в героях и кликушах
И, сдавленный картушем, о душах не забыть.
Мне не до правд: горю. Не до судов и сути.
За сопричастность судьбам судьбу благодарю.
Я счастлив, что на кручах,
Узнав хоть краем боль,
Я обрету не роль,
А участь, друг мой! Участь.
Девочка! Тебе-то зачем эта Троя?
Что тебе эта рухлядь: стены
Пота и баталий, победная песня
Школьного мифа?
Чем бы был мой мир и чего бы он стоил –
Сказка для зубрежки – когда б не Елены
Нежное безмолвье! Когда бы и если б
Не Суламита!
Чем бы он предстал? Кронидовой кляксой,
Выданной за росчерк преданий? Уликой
Вечных сукровицы да воплей? Метой
Смерти и муки?
Скукою: хвастливой скукой Аякса?
Скукой: хитроумной скукой Улисса?
Скукой: кораблей, щитов-гекзаме́тра
Длинною скукой?!
Ты так кротко плачешь: больно. Когда бы
Мы и вправду были б неробки духом,
Мы уберегли б тебя от мужлана
И от обиды.
Мы тогда мужчины, когда вы слабы.
Поручи богиням контор и кухонь
Бицепсы и битвы – сгубившим в Жанне
Киприду.
Предоставь сраженья, триумфы, царства,
Копья, колесницы – пускай их! – оставь им,
Чтоб тебе пребыть от веков и доныне
Только Кипридой!
Столько некорысти в твоем лукавстве!
Столько нестяжания славы – в тщеславье!
Неужели ж это однажды сгинет
В мартовских идах?!
А они право же добрая моя сударыня спорщица созданы только для Брута которым можно быть мгновение и все ведь если пребывать Брутом год месяц день час если замышлять стать Брутом и хотеть быть Брутом это значит быть просто убийцей и только ну не просто а подобравшим неглупые слова но и только и все равно убийцей и еще по-моему вообще непосвященному стать им и не оскверниться так же невозможно как уродице быть несмешной и нежалкой в гриме Елены с вашими волосами сударыня разве змеиное слово «шлемоблещущая» сопрягается как-то с легкими вашими шагами на выставке картин молодых баталистов сбор в фонд комитета защиты мира или с потайным но очевидным ожиданием звонков и избранника…
