«Окаянные дни» Ивана Бунина - Капчинский Олег Иванович
В «Мемуарной» записке Ракитин остановился на ряде пунктов обвинения Каменева:
«Насколько неудачно гр. Каменев… приплел к делу моего отца, явствует из следующего. (Между прочим, и здесь гр. Каменев извратил факт, говоря, что я сын банкира, тогда как мой отец был не банкиром, а 2-й гильдии купцом, после разгрома магазина в 1919 г. григорьевцами разорившийся.) Моему товарищу Мильману действительно было предъявлено нелепое обвинение в том, что он, пользуясь своим служебным положением, требовал от какого-то спекулянта уплаты долга моему отцу. Но на основании этого заявления одесский губком поручил члену губкома тов Лаврентьеву (Картвелишвили. – O. K.) произвести следствие, по окончании коего дело разбиралось в одесском губкоме, и тов. Мильман был совершенно реабилитирован, что могут подтвердить… бывшие члены губкома: Ян (Гамарник. – O. K.), Клименко, Павел (Логинов. – O. K.) и Лаврентий. Что же касается меня лично, то я вообще к этому делу никакого отношения не имел; ни в обвинении, ни в следствии совершенно не фигурировал… так как с тех пор, как был освобожден в марте 1917 г. по политической амнистии, я живу своим трудом. Если гр. Каменев думает опорочить меня моим буржуазным происхождением, то я могу заявить, что ставлю себе в заслугу, что, несмотря на свое происхождение, разорвал связь со своей средой и начиная с 1905 г., еще во время проживания в Америке… соединил свою судьбу с судьбой пролетарской революции, десятью годами страданий на каторге доказав свою преданность делу революции» [392].
Далее Ракитин перешел к вопросу о своей связи с Меером-Гершем Суконником:
«Относительно выданного мной в бытность мою завгубюстом бывшему вору Мееру-Гершу Суконнику удостоверения в том, что его никто не имеет права арестовывать, должен сказать, что этот факт также извращен. Указанный гр. Суконник с приходом советской власти бросил свою „профессию“ и стал оказывать советской власти значительные услуги по разоблачению примазавшихся к нам элементов, а во время подполья снабжением Военного отдела паркома оружием, предоставлением подпольных квартир и т. п.
Этим же гр. Суконником был разоблачен известный в Одессе провокатор Масальский, бывший следователем ЧК и принятый в ЧК по рекомендации Каменева, а также обвинен, но, к сожалению, до сих пор не разоблачен гр. Каменев. Что касается остальных уголовных типов, на которых ссылается гр. Каменев, то по сему поводу я ничего сказать не могу, ибо вообще с преступным миром знакомства не вел, что составляло привилегию Каменева, очевидно, связанного с ним какими-то темными узами…
И вот однажды, уже в 1920 году, ко мне, как высшему представителю советской юстиции в губернии, явился этот Суконник и заявил, что им раскрыто дело о хищении бриллиантов во время обысков чинами комендатуры и что в комендатуре, когда узнали об этом, выписали ордер на его арест, пользуясь его прошлой репутацией. Естественно, что в ответ на такое заявление я предложил Суконнику явиться к коменданту города или заведующему юридическим отделом комендатуры и там выяснить вопрос, а так как комендатура имела право расстрела без суда и следствия, то в виде гарантии против возможности сведения личных счетов мной было выдано не „удостоверение в том, что его никто не имеет права арестовывать“, а отношение к коменданту города, что на точном основании соответствующего приказа президиума губисполкома, объявлявшего вне закона всех бандитов, продолжающих свое гнусное дело, и не распространявшее этой гнусной кары на тех, кто при советской власти оставил свое „ремесло“, он, Суконник, не может быть арестован за его прошлую деятельность без предъявления ему обвинения в новом преступлении. Копия сего хранится в архиве Одесского губотдела юстиции. Кроме того, председателем одесского губревтрибунала, бывшим членом подпольного парткома, товарищем Николаем (Тимофеевым), было выдано ему удостоверение в оказанных им подпольному парткому заслугах. Что он, по крайней мере в то время, не злоупотреблял оказанным ему доверием, доказывается тем фактом, что он имел беспрепятственный вход в ЧК к товарищу Дейчу, ныне председателю Одесской губчека, а тогда заведовавшему Секретно-оперативным отделом» [393].
В начале 1930-х годов Исааком Бабелем был написан рассказ «Фроим Грач». Он повествовал о том, как председатель Одесской губчека Владислав Симен, приехавший с большой группой следственных и оперативных работников из Москвы, приказывает «пустить в расход» старого и авторитетного в городе бандита Фроима Грача, когда последний нанес ему визит с целью спасти своих людей от расправы, а также о недовольстве подобным поступком Симена со стороны его подчиненного-одессита Саши Борового. Патриарх одесского уголовного мира Меер-Герш Суконник по кличке Гундосый стал прототипом старейшего налетчика Фроима Грача, а Станислав Реденс, направленный Дзержинским, в том числе и для подавления уголовщины, – председателя ЧК Владислава Симена.
Сопоставляя показания Ракитина с рассказом «Фроим Грач», мы видим визит и бабелевского героя, и его прототипа к чекистскому руководителю, хотя прототипом Симена был не Дейч, а его непосредственный начальник в 1920 году Реденс (впрочем, оба они были «присланы из Москвы», и большей беспощадностью в борьбе с одесскими бандитами отличался именно Дейч), да и первый же беспрепятственный приход для Грача, в отличие от Суконника, оказался последним и закончился чекистской пулей.
Для производящего следствия в Одессе Золотусского установить, кто же прав относительно «индульгенции» Суконнику – Каменев или Ракитин, – было проще простого: достаточно было поинтересоваться у своего начальника Макса Дейча, упомянутого последним, опросить находившегося в поле зрения Одесской ЧК бывшего коменданта города Ивана Якимовича, в июле 1920 года назначенного начальником 10-й дивизии войск внутренней службы, расквартированной в Елизаветграде, или, в конце концов, заглянуть в архив губюста. Но Золотусский акцент сделал на следствии именно в отношении Северного (не исключено, что дело здесь было не только в его относительно близком нахождении, но и в том, что тот же Дейч направлял дело на поиск дополнительного компромата в отношении бывшего чекистского руководства Одессы). Кроме того, о содержании показаний бывшего главного юриста губисполкома, данных в Наркомрабкрине, следователь явно не знал, поскольку до Одесской ЧК они не дошли. Таким образом, местным чекистам (а теперь, соответственно, и нам) не удалось установить, какое же все-таки удостоверение получил криминальный авторитет. С другой стороны, возникает вопрос: а каким образом Каменев, который, судя по всему, в 1920 году в Одессе не был, и уж тем более не работал, вообще узнал о взаимоотношениях Ракитина и Суконника? Неужели, находясь на службе в Особом отделе Юго-Западного фронта, в условиях тяжелой военной обстановки, он находил время для сбора компрометирующего материала на своих одесских врагов? Если это происходило в ущерб основной работе, то тогда уж точно у начособотдела Ефима Евдокимова были все основания его уволить.
Касаясь вопроса о Суконнике, Ракитин заявил, что знает, из-за чего Каменев приписывает ему столько преступных дел и связей:
«Дело в том, что последние два месяца нашего пребывания в Одессе в 1919 г. определенно чувствовалось: нас кто-то продает изнутри белогвардейской контрразведке. Все старания ЧК открыть виновных ни к чему не привели, хотя видно было, что нас предают лица, сами засевшие в ЧК. И вот в июле месяце в президиум исполкома явился вышеупомянутый Суконник и сделал заявление, что к некоторым представителям воровской братии явились следователи ЧК. Каменев и Масальский и склоняли их к совместному с белыми выступлению против советской власти, вследствие чего мной было отдано распоряжение об их аресте. Не знаю благодаря чему, но Масальский успел скрыться, и причастность его к подпольной белой контрразведке была установлена уже при деникинской власти… Каменев же был арестован. Когда он уже был арестован, в президиум исполкома явился некий студент, сын фабриканта Шпанделя, и сделал заявление, что следователь ЧК Каменев взял за освобождение его отца 150 000 рублей… Одновременно Каменеву было тогда инкриминировано самой Чрезвычайной комиссией обвинение в хищении каких-то бриллиантов.
На основании всего этого материала Чрезвычайная комиссия и повела следствие. Что было дальше… благодаря каким обстоятельствам был освобожден Каменев – я не знаю, ибо у меня было слишком много дел в связи с напряженной обстановкой и подготовкой к эвакуации. После этого я потерял гр. Каменева из виду, пока не приехал в июле сего года в Харьков, где мне тов. Северный сообщил, что Каменев вновь выскочил на поверхность и занимает ответственный пост в Особом отделе Юго-Западного фронта… Считая, что пребывание его в такой серьезной и секретной организации, как Особый отдел, несомненно, опасно, мы с тов. Северным явились к начальнику Особого отдела и заявили все, что знали о нем. Благодаря нашему заявлению гражданин Каменев был выброшен из Особого отдела и затем, как я узнал из поданного заявления, очутился членом коллегии омского губревтрибунала, где ему, конечно, тоже не место. Должен добавить, что о существовании гр. Каменева я узнал только за час перед его арестом в июле 1919 г., ни о каких докладах по поводу меня (если они вообще существовали, возможно, что Каменев просто сочинил, чтобы… объяснить мои действия против него как сведение личной мести) никогда не слыхал, в лицо его не видел и по сию пору…» [394].
