Владимир Хазан - Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона
Дорогой Лев Иса<а>кович,
сердечно благодарю Вас за Ваше письмо от 12 февраля. Вы совершенно правильно сделали, приняв приглашение от Радио[108]: за последнее время у нас снова начались волнения и вся культурная жизнь находится под сомнением. Будем надеяться, что к осени будущего года[109], ко времени сбора апельсин, волнения снова улягутся и можно будет подготовить Ваши лекции в городах и в Эмеке[110].
Мы все очень заинтересованы Вашими лекциями по Радио; будьте добры сообщите мне, когда Вы их будете читать и как Вы распределите на пять часов тематику Достоевского. Я хочу поместить в здешнюю прессу соответствующие сообщения.
Мне очень жаль, что мне не придется поработать над переводом Киркергаарда, в особенности потому, что это было бы постоянным поводом для более непосредственного общения с Вами. Если Денглер хочет выпустить Кир<кергаарда> весною, то, конечно, надо передать перевод переводчику, который находится в непосредственной близости к типографии и издательству. В этом случае я мог бы взять на себя вторую книгу. Если только, конечно, это не послужит помехою для всего дела. Посылать издателю образец моего перевода я не считаю нужным; с моими переводами он может ознакомиться по изданиям книг Бердяева (Вита Нова и Готтхельфферлаг), которые ему несомненно будут охотно предоставлены издателями. Впрочем, я думаю, что его требование присылки образцов моего перевода является лишь замаскированным нежеланием передавать эту работу мне, так как у него, по-видимому, есть свой переводчик. Вопрос о корректурах не составляет проблемы: я даю издательству манускрипт, написанный начисто на пишущей машинке – так что корректура текста больше не нужна; нужно лишь сверить набор с машинописью и устранить ошибки наборщика; эту работу издательство легко может поручить любому сотруднику.
Очень, очень сожалею, что Ваш приезд откладывается до осени, и надеюсь, что осенью ничто не помешает его осуществить.
Шлю Вам наши самые сердечные приветы искренне преданный Вам
Спустя без малого месяц, 2 апреля 1937 г. (дата указывается по почтовому штемпелю), Шестов отправил Шору carte postale:
Дорогой Евсей Давидович!
Уже недели три как получил письмо Ваше, все собираюсь ответить и все что-нибудь мешает. Решил хоть открытку написать.
Вы напрасно не прислали мне отрывок из перевода моего Кир<гергарда>! Это не издатель требовал. У меня с ним разговоров об издании Кир<гергарда> еще и не было. Это я сам хотел на случай, если бы начались переговоры (начнутся ли они – не знаю: издательство, видно, не располагает большими средствами), иметь возможность, во исполнении условий, сговариваясь с ним о переводчике, сослаться на имеющиеся у меня уже отрывки. Но не похоже, чтобы он скоро решился издать вторую книгу.
И теперь еще маленькое дело. Издатель голландского фил<ософского> журнала Синтез попросил меня дать статью ему о Бердяеве. Но т. к. сейчас у меня нет совсем свободного времени, то я, с одобрения самого Б<ердяева>, рекомендовал ему Вам <sic>. Вероятно, он сам напишет или написал Вам. Думаю, что хотя гонорар у них скромный, Вам это будет интересно. Вы можете статью написать по одной кн<иге>[111]. Всего Вам доброго. Привет всем Вашим и нашим.
Ваш Шестов
P.S. Что до лекций по радио (они происходят по субботам в 19 час<ов> после Radio-Paris) – то они вряд ли Вам будут интересны.
Следующее из сохранившихся в архиве Шора писем Шестова датировано 3 июня 1938 г. В нем философ реагировал на недавнее трагическое известие о смерти Л.Е. Мандельберга и возвращался к своему совету-предложению едва ли не годовой давности написать статью о Бердяеве, которым Шор так и не воспользовался:
Дорогой Евсей Давидович!
Простите, что отвечаю с запозданием. До сих пор – хоть мне и много лучше, но я еще не совсем оправился от болезни и писать мне – даже письма – очень трудно еще.
Да, у Вас была трудная зима. И у нас была зима не из легких, мы, кроме своих собственных огорчений, мучительно переживали доходившие до нас вести о болезни Льва Евсеевича. Натерпелся он, бедный. Еще когда – два года тому назад – я был в Тель-Авиве, он кое-как справлялся со своими бесчисленными недомоганиями, что тяжело было смотреть на него. А как было после? И сестре пришлось намучаться – а из нас никто не мог приехать: слишком далекая езда и все связаны, никто не свободен. Я писал Ел<изавете> Ис<ааковне>, но хотя Вы говорите, что письма ее утешают, все же это только письма.
Видно, и у Вас лично не все благополучно. Сужу по тому, что Вы так и не написали обещанную голландскому Synthese’у статью о Берд<яеве>. Они обратились ко мне за разъяснениями, но что я мог им ответить? Я посоветовал им прямо Вам написать, не знаю, сделали ли они это. Я очень жалел, что Вы не написали статьи: Вы хорошо знаете Б<ердяева>, любите его, и статья бы, наверное, Вам очень удалась. Но, очевидно, Вы не могли работать: это единственное объяснение, которое мне приходит в голову. Но я думал, что если Вы теперь себя чувствуете лучше, что могли бы еще написать, и, вероятно, Synthese не откажется напечатать (Ваше имя фигурирует в числе сотрудников этого журнала). Спросите их – очень было бы хорошо, если бы Вы статью написали и она появилась бы в Synthese’e. Вы можете по-немецки написать – они либо по-немецки напечатают, либо переведут. И Б<ердяев> был бы очень доволен.
Что до моей книги[112], то я мог бы получить для Вас экземпляр немецкого издания, недавно вышедшего в свет у Schmidt-Dolinger’a <sic> в Gras’e (Австрия), если бы я мог уверить его, что Вы напишите о книге для какого-нибудь немецкого издания (о еврейских после Anschluss’a[113], конечно, нельзя говорить). Есть у Вас какие-нибудь связи с нем<ецкими> журналами или газетами? Сообщите мне, и я постараюсь устроить так, чтоб книга к Вам попала. Думаю, что и для Вас лучше читать ее по-немецки, чем по-французски; Вы немецкий лучше знаете, к тому же в нем<ецком> издании все гречес<кие> и лат<инские> цитаты переведены, а во французском не переведены.
Всего Вам доброго. Желаю поскорей поправиться. Привет Вашему батюшке и, если Ел<изавета> Ис<ааковна> в Т<ель-> А<виве>, то и ей, и брату Ал<ександру> Ис<ааковичу>[114].
Ваш Шестов
Шор, нужно полагать, был тронут неизменным шестовским вниманием к себе и 16 июня отвечал ему большим письмом:
Дорогой Лев Иса<а>кович,
сердечно благодарен Вам за Ваше доброе и ласковое письмо, которое доставило мне большую радость и в то же время огорчило меня сообщением о том, что Вы до сих пор еще не оправились окончательно от своей болезни. От души желаю Вам скорейшего выздоровления. Надеюсь, что мое письмо застанет Вас на пути к полному восстановлению Ваших сил.
Мне очень совестно, что своими письмами я невольно затрудняю Вас. Если Вам трудно писать, дорогой Лев Иса<а>кович, то не спешите отвечать на мои письма; может быть, на деловые вопросы мог бы мне ответить за Вас милый Герман Леопольдович, который так тепло относится к Вам; а когда Вы оправитесь окончательно, то черкните мне, пожалуйста, несколько слов – это будет для меня большим утешением.
Болезнь Льва Евсеевича была тяжелая, но, к счастью, не очень мучительная. Он был очень слаб, и это, по-видимому, смягчало его страдания. Духом же он был до последней минуты бодр. Он медленно, спокойно и с большим благородством уходил из этой жизни. Елизавета Иса<а>ковна сделала все, чтобы облегчить ему последние месяцы. Она очень устала и от работы, и от нервного напряжения. Месяц, проведенный ею в Гедере[115], среди природы, ее немного успокоил. Сейчас, после кратковременного пребывания в Тель-Авиве, она переехала в Бет-Акерем[116], где проведет все лето до конца октября. Я предполагаю быть на днях в Ерусалиме и посетить Елизавету Иса<а>ковну. Тогда я сумею дать Вам самые последние сведения о ее самочувствии.
Благодарю Вас за Ваши добрые советы по поводу работы в Синтезе. Месяц тому назад я написал им, что не оставил мысли участвовать в их журнале и написать о Н.А. Бердяеве; для того, чтобы не откладывать дела, я послал им статью Трагедия немецкого творчества, составленную мной из имевшихся у меня материалов. В ближайшее время я надеюсь послать им статью о Бердяеве (или, быть может, даже несколько статей о его мировоззрении). Кроме того, я предполагаю написать для Синтезе также и о Вашей философии, к которой я в течение последних лет все время возвращаюсь, и я надеюсь, что эта работа послужит предпосылкою для философского общения с Вами, более интенсивного, чем это было до сих пор (если только это не помешает Вашей работе).
Вы правы, дорогой Лев Иса<а>кович, что последний год был и у нас очень тяжелый. Состояние моего здоровья и необычайно трудные материальные условия существования мешали моей философской работе. Не могу сказать, что я себя чувствую значительно лучше теперь; было бы заблуждением утверждать также, что внешние условия стали лучше. Но именно потому, что это состояние грозит затянуться, я решил все же сделать прорыв к философской работе, и, кажется, начинаю осуществлять это намерение. Для того, чтобы иметь возможность сделать это, мне необходимо принять меры к тому, чтобы оплата работы моей, литературный гонорар, был бы повышен; сделать это можно лишь в том случае, если одну и ту же статью использовать для различных журналов (в различных странах). В связи с этим я был бы Вам очень признателен за совет: возможно ли рассчитывать на участие в каких-либо французских философских журналах и платят ли эти журналы гонорар? Сейчас у меня «в портфеле» есть статья, которую я послал в Синтезе, и в ближайшее время я готовлю статью о Ничше (из своего Дамаска[117]); после этого будут окончены статьи о Бердяеве и о Вас. Думаете ли Вы, Лев Иса<а>кович, что я мог бы печататься также и во Франции? Если бы я не боялся затруднить Вас чтением, то послал бы Вам свою статью Трагедия немецкого творчества. Но я думаю, что Вы и без этого можете дать мне совет, каким образом – да и возможно ли это – попасть мне во французскую философскую прессу.
