Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Торопись, Аня! Ведь времени у тебя остается все меньше и меньше.
Ко мне Аня благоволила, не знаю уж, по какой причине. Ведь ни по одной статье я ей не подходил. Может быть, сказывались неутоленные до сих пор материнские чувства?
— Ой какой! — она шустро сорвалась с трона. — Ты же мне здесь все заляпаешь! — и кинулась необъятной грудью прикрывать свою канцелярию, разложенную на столе аккуратными стопками. — Беги к себе, подсохни хоть малость, переоденься. Мы определили тебя на улицу Вац, дом пять, к одной старушенции. В двух шагах отсюда.
— Не сейчас, Аня. Срочный доклад. Безвесельный у себя? — и, не дожидаясь ответа, сунулся в одну из дверей, определив нужный кабинет.
— Разрешите? Здравия желаю!.. Наш нынешний начальник полковник Безвесельный — из временных. Его наспех посадили на отдел из резерва, когда прежнего начальника, темпераментного и шумного Зуса, вызвали в Москву и сообщили тотчас же, что обратно он не вернется. Как бы оправдывая свою унылую фамилию, Безвесельный был нудным кабинетным сидельцем. Целыми днями корпел над всякого рода дутыми сводками и донесениями снизу, из которых, пыхтя и морщась, выжимал, как ему казалось, жемчужные зерна и перелагал их суконным языком на такого же формата канцелярские листы, только с грифом отдела, с пометкой «Совершенно секретно» и за своей подписью. Машинки Раи и Люси аж дымились от непомерной и бесполезной нагрузки.
— Прибыл, значит! — Безвесельный отложил в сторону трофейную паркеровскую ручку, которую притащил ему в подарок из командировки в войска некий отдельский подхалим, сцепил пальцы и удобно уложил подбородок в образовавшуюся ямку. — Ну и как?
— Все в порядке, товарищ полковник. Двадцать семь языков! Один в вашем звании, шесть старших офицеров, из них два эсэсовца. Остальные — младшие офицеры, унтеры и рядовые. Среди них пять-шесть ценных. Полковник Сенчик разберется и...
— И передаст тебе объедки.
— Его право, — я пожал плечами. — Как-никак начальник следственного отдела он, а не я.
— А композитор? Сдал его в лагерь? Расписка где?
— Еще не сдал, Пленный Вагнер дал согласие выйти на пост еще раз. Разведчики готовят операцию и проведут в соответствии с обстановкой.
— А если он даст деру? — сразу забеспокоился Безвесельный и оторвал голову от сцепленных пальцев. — Имей в виду: отвечать придется тебе, а не Сенчику. Чья роспись у меня в сейфе? Сейчас же найди свободную комнату и пиши объяснительную.
Это он обожал, наш новый шеф: объяснительные, рапорта, служебные записки, расписки, лучше со штемпелями.
— Операция еще не закончена, товарищ полковник. Закончится — напишу. Сейчас важнее всего взять со свежих пленных показания. Вот только перекушу — и к Сенчику.
— Перекушу, перекушу! — Безвесельный недовольно морщился.— А Сенчик, понимаешь, перекусывает и одновременно сок из них жмет.
Из чего я сделал вывод, что Сенчик, как я его и просил, уже успел позвонить моему начальству.
— Ничего, и нам кое-что перепадет. Сок-то им требуется только одного определенного сорта: какой части, когда и откуда прибыла часть, кто командир. Ну и тому подобное.
— А нам?
— А нам остальное. Словом, товарищ полковник, всем свое достанется. Особо не переживайте.
Раз Сенчик звонил, то не грех и чуть подразнить Безвесельного. Сенчик, несомненно, намекнул и о моих заслугах.
А дельце и действительно получилось забавное и стоящее. На одном из слоеных пирогов Будапештского направления — где наши, где ихние? — к нам перебежал с кучей листовок-пропусков в плен матрос Рихард Вагнер. Матрос! Одно это уже само по себе было непривычным и сулило нечто интересное. Я сговорился с Сенчиком и выпросился у Безвесельного к месту события. А там оказалось, что тезка великого композитора не просто матрос, а матрос с действующей подводной лодки. И не просто с подводной лодки, а чуть ли не с флагманской. И то ли он там не то сказал, то ли не тому сказал, но в итоге выдернули его из самых глубин холодной Северной Атлантики аж на военный трибунал в Берлин. А там решили, что не время сейчас такому здоровому парню отсиживаться в тюрьме за решеткой, и отправили прямо в пекло — на Будапештский фронт. Пусть с автоматом на пузе поползает там, воюя за фюрера и великую Германию, которая на четвертом году войны здорово ужалась в размерах.
Одного только не учли мудрые судейские головы: нет для военного немецкого моряка большего оскорбления, чем быть вот таким образом брошенным в презренную пехоту, Попав на фронт, Рихард Вагнер быстренько сориентировался и, набрав пропусков, при первом же удобном случае подался в плен. Россказням политических офицеров о том, что большевики сдирают с пленных кожу и отрубают руки-ноги, в то время уже никто не верил.
И вот, пообщавшись у людей Сенчика с пехотным морским волком, выслушав его историю, которую он охотно, во всех подробностях рассказывал, брызжа слюной лютой ненависти к смертельно оскорбившим его юридическим крючкотворам, я пришел к выводу, что подводник с композиторской фамилией может оказаться нам весьма полезным.
Дело в том, что как раз на этом участке в пригороде Будапешта, возле ипподрома, линия фронта была страшно запутанной. Тут немцы, в квартале от них — наши подразделения, еще в полусотне метров — какие-то венгерские части, которые то ли собираются еще денек-два сделать вид, что воюют, то ли в ближайшие часы смотаются по домам, пользуясь тотальной неразберихой. Мы имели сведения, что они бегают по окрестным домам и выпрашивают цивильную одежду, даже меняют ее на оружие.
А Сенчик как раз усиленно нуждался в свежих языках. Немцы направляли в Будапешт десятки новых частей, срочно снятых с запада. А куда конкретно, с какими задачами, где именно им занимать оборону — об этом сведений почти не было. И, главное, нужны были совсем свежие немцы, потому что старожилы о новоприбывших ничего не знали. А разведчики, отправлявшиеся в поиск, тоже растерялись. То вместо свежака старичка приволокут, то венгров-гонведов, которые в качестве языков совершенно никуда не годились, так как не знали ни немецкого, ни русского и никак не могли понять, чего от них хотят. То вдруг приволокут свежего офицера. И толкового, и сведущего, и готового охотно поделиться любыми сведениями. Только он, этот офицер, и не немец, и не венгр даже, а чистопородный румын из армии, присланной новыми властями нам на подмогу и отсиживавшейся пока в тылу, чтобы первой героически ворваться в центр Будапешта, когда мы окончательно взломаем немецкую оборону, на широкий проспект Юлеи и Большое Кольцо с их многочисленными шикарными магазинами, богатыми аристократическими домами и привлекательнейшими борделями в боковых улочках.
«А ведь достаточно было, — рассуждал я, — выставить на одном оживленном перекрестке толкового регулировщика, который умело направлял бы движение, указывая большим немецким отрядам и колоннам верное направление. А вот одиночек, отставших в этом столпотворении от своих частей, офицеров в легковых автомобилях, даже отдельные орудийные расчеты — в сторону, где их чуть поодаль, за поворотом, поджидали бы истосковавшиеся по свежим языкам люди в совсем другой униформе».
Я потолковал по душам с морским волком, показавшимся мне для такого дела вполне подходящей личностью, к тому же кипевшему, как перегретый чайник, от нанесенной ему кровной обиды. Он сразу согласился, не забыв при этом оговорить свой будущий «особый статус» в лагере военнопленных. Затем отыскал Сенчика, небритого, почерневшего от бессонных ночей и бесконечных начальственных нагоняев.
Сенчик внимательно выслушал, заявил, что я гений разведки, тут же авторитетно подтвердил мое шаткое обещание насчет «особого статуса» Вагнера, окрестил операцию самим собой напрашивавшимся кодом «Композиция» и взялся тотчас же за организационную сторону дела. Уже через день, ближе к вечеру, Вагнер стоял на перекрестке и очень профессионально манипулировал флажками. Когда стемнело, он, возбужденный, но весьма довольный, вернулся на условленное место и заявил, что готов, отдохнув, взяться за дело снова и даже внес рационализаторское предложение перекрыть ночью с помощью дорожных знаков движение на одной из улиц на соседнем перекрестке.
Разведчики были вне себя от радости. Сенчик мне пророчил Героя Советского Союза, в крайнем случае — орден Ленина, но уж никак не меньше Боевого Красного Знамени.
В итоге я не получил ничего. Говорю об этом без всякой обиды. В такой путанице мой орден, взлетев, мог опуститься на чью-то более близкую к месту взлета грудь...
Я вышел из кабинета Безвесельного с фуражкой на затылке. Аня Гаубица сразу уловила, что у меня все прошло гладко и по-матерински заулыбалась. Она терпеть не могла Безвесельного и начисто исключила его из списка возможных претендентов на свою руку и сердце.
