Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
Тут я все вспомнил и побежал к двери в прихожую.
Там никого не было.
— А где... Где Мата Хари? — я растерянно повернулся к девушкам из канцелярии.
— Кто-кто? — не поняла Аня. — Венгерка, что ли? Так их же всех отселили.
Рая и Люся моментально отклеились от своих машинок.
— Мата Хари — это немецкая шпионка. Еще в той войне, — авторитетно объяснила Люся. — Англичане ее расстреляли. Я как раз недавно читала.
— А если уже расстреляли, то как ты ее тут увидел? — у Ани сегодня по какой-то причине шарики крутились в явно замедленном темпе.
— Ну, девушка в прихожей сидела, С двумя конвоирами.
Они все трое переглянулись.
— Зойка из седьмой гвардейской? — спросила Рая.
— Не знаю: Зоя или еще как. Худенькая. Зеленоглазая,
— Ну да, Зоя, Зоя, — подтвердила Люся. — Она была здесь на слете девушек-фронтовичек. А сегодня с утра прикатил Погарский, редактор их газеты, в политуправление по своим делам и обещал на обратном пути захватить ее с собой. Вот она сидит и ждет.
— А конвоиры? — Я никак не мог расстаться со своей леденящей сердце версией о красавице-шпионке.
— Перекрестись! — нахмурилась Аня. — Какие еще тебе конвоиры? Бойцы из редакции. Обыкновенные бойцы. Погарский никогда не ездит без сопровождения.
— А почему она не в форме? В пальто?
— В чем же ей еще быть? Вольнонаемная она. Корректорша — птичка-невеличка.
У меня часто забилось сердце. Я чувствовал, что краснею.
Значит, точно своя! Значит, никакая не Мата Хари!
— Хи-хи-хи! — откинув голову на спинку стула, залилась хохотушка Люся. — «Наш Костя, кажется, влюбился», — пропела, страшно фальшивя.
— А что? — сказала степенная черноглазая Рая, — Она вполне...
— Девочки, девочки!— этого ревнивая Аня уже не могла вынести. — Начальник-то ждет... «Вполне!» — фыркнула она. — Ручки-спички, ножки-хворостинки, не говоря уже о всем остальном, — и она демонстративно шевельнула своим мощным бюстом.
Седьмая гвардейская... На правом фланге фронта. Рукой подать.
Доберусь!
Вот завершим «Композицию» и выпрошусь туда в срочную командировку.
Хм! Зоя! Красивое имя. По-гречески означает, кажется, «жизнь».
После провала наступления немцев в районе венгерского озера Балатон последней их отчаянной попыткой переломить ход событий была танковая атака эсэсовцев на горной речке Грон в Словакии. Не вышло! Перемолотив новейшие немецкие танки, части нашей седьмой гвардейской армии неудержимо рванули на Братиславу и Брно, одновременно заворачивая с севера к Вене.
Ранним солнечным мартовским утром с противоположных направлений, с севера и юга, параллельно Грону катили навстречу друг другу две наши автомашины.
Одна из них — респектабельный немецкий кабриолет «хорьх», ухоженный, без единой вмятины и почти новый на вид.
Другая — тарахтевшая и дымившая на всю округу, замызганная трудяга, повидавшая виды армейская полуторка.
Обеим машинам, не имевшим представления друг о друге и двигавшимся по понятным причинам с неодинаковой скоростью, самой судьбой суждено было встретиться в южнословацком селе Шурани.
В респектабельном «хорьхе», несмотря на его тугую подвеску, в такт выбоинам и трещинам на разбитой танками и разрывами снарядов и мин дороге тряслось и подскакивало двое. Пожилой офицер, рядом с которым был удобно пристроен автомат, и юный симпатичный старлейт с фуражкой на самом затылке, что являлось верным признаком хорошего настроения обладателя щегольского, сшитого в будапештском ателье не в точном соответствии с требованиями формы головного убора,
Этим старлейтом был, естественно, я.
Вчера поздно вечером наш новый начальник отдела, с которым мы еще как следует и познакомиться не успели, молодой интеллигентный полковник по фамилии Пасечник приказал мне сесть на его личный «хорьх» с бессменным шофером Белухой за рулем и катить на полной скорости в Южную Словакию. Там, в одном из названных в определенной последовательности трех сел, до сих пор отсиживался от ищеек гестапо видный венгерский писатель. Мне следовало отыскать его и лично вручить пакет с посланием председателя только что созданного Национального собрания Венгерской республики.
Я ел Пасечника глазами. Штабные всезнайки утверждали, что в гражданке он был ученым необычной для тех лет специальности физика-атомщика.
— Затем пригласите его с собой в Будапешт, — Пасечник, не мигая, смотрел мне в какую-то точку в середине лба. — Захочет ехать — усадите поудобнее со всеми вещами. У него там довольно много книг в чемоданах. Не захочет — не настаивайте, не убеждайте и, самое главное, не демонстрируйте ему свой впечатляющий пистолет. Но и не ждите. Пять минут по часам на его собственное решение. Не поедет, пусть остается и думает, пока сам до того же не додумается. Правда, добираться потом в одиночку ему будет труднее, но это уже его вопрос. Охраны вам не даю, но на всякий случай напоминаю, что у Белухи всегда с собой автомат с двумя полными запасными дисками. Все! — он протянул мне вялую руку. — Счастливого пути!
Белуха — такой же долгожитель «конторы», что и Аня Гаубица. Бесспорный мастер вождения и первоклассный механик, но упрямый и капризный, как избалованная примадонна.
Увидев меня выходящим из здания, Белуха сразу тронул с места автомобиль. Рванув дверцу, я едва успел заскочить на сиденье.
— Нет, нет, лезь лучше взад, — недовольно покосился Белуха. — Поспишь там славно на мягкоте. Маршрут я знаю, вправо-влево твои не понадобятся.
— Нет, я лучше впереди посижу. Выспался.
— Ну, вольному воля, — Белуха грозно насупился, он не любил возражений. — Только уговор: ни хи-хи, ни пи-пи!
И мы запрыгали по ухабам.
К утру я стал клевать носом, поцеловался дважды с лобовым стеклом и стал уже жалеть, что по совету Белухи не завалился на заднее сиденье. Дрыхнул бы себе без задних ног.
Показалось очередное село. Я посмотрел карту. Шурани. Следующее, километров через десять, было первым из перечисленных Пасечником.
И тут вдруг машина стала тормозить. Белуха явно выбирал, где остановиться.
«Уф, — облегченно выдохнул я. — Кажется, его самого потянуло в укромное местечко».
А Белуха ловко вдвинул «хорьх» в густую тень между забором и раскидистым деревом. Объявил торжественно:
— Стоп, машина! Белуха спать будет.
И, быстро пристроившись к дверце слева, моментально отключился.
Ну и все. Это одна из его причуд. Белуха может ехать без остановки и день и ночь, и еще день, если понадобится. Но как только он произнесет эту знаменитую на весь фронт фразу: «Белуха спать будет», — значит, ровно два часа машина простоит без движения. Хоть ты генерал, хоть старлейт, хоть ори, хоть пляши, хоть тряси его, хоть за нос тяни — ничего не поможет. Он все равно отоспит, как под наркозом, свои положенные два часа. Зато потом будет снова гонять хоть сутки без перерыва.
Эту причуду, очень, кстати, неприятную для вечно спешащих начальников, ему прощали. Как и все прочее, включая бычье упрямство. За отличное вождение, за то, что машина у него всегда на ходу, а сам он готов к любой поездке, хоть ближней, хоть дальней.
Белуха, поляк из-подо Львова, чуть ли не с первых дней войны возил на «Эмке» большое начальство, включая генералов. Когда началось наше наступление в Румынии, его вместе с машиной передали во вновь созданный отдел Зуса. И тут «Эмка», безнадежно растрясшая за годы езды по фронтовым дорогам все свое нутро, стала быстро сдавать.
Зус, не лишенный тщеславия и никогда не упускавший возможности пустить пыль в глаза своим коллегам — начальникам других отделов штаба, решительно снял с линии опозорившуюся машину. Дал Белухе месяц негласного отпуска и приказал ему разыскать в занятых нами румынских городах трофейную машину. Но не какую-нибудь, а «ух какую!»
Белуха по частным гаражам шарить не стал — «ух какая!» там вряд ли сыщется, а сразу двинул к знакомым ребятам из трофейной команды. Конечно, ничего доброго на ходу там не нашлось. Все мало-мальски приличное уже разобрали по начальству. Но он раскопал среди металлолома раскуроченный кузов престижнейшего немецкого восьмицилиндрового авто «хорьх» или, как его называли наши шофера, «хорь». Одна из ее модификаций удостоилась чести возить самого фюрера.
Но голимое железо, да еще без колес, это еще не машина. И оборотистый поляк с благословения Зуса, который воспылал мечтой возыметь машину, «как у самого фюрера», начал многоходовую спекулятивную комбинацию. В основу ее были положены не стоящие ни гроша облигации советских военных займов. Несведущие румыны, особенно в деревнях, принимали их за никогда не виданные ими прежде русские деньги и очень ценили за большие цифры, обозначенные на них.
Накупив на облигации гусей, поросей и прочий дефицитный продукт, Белуха мигом сменял приобретенное на нужные автомобильные узлы и детали, вплоть до новеньких денлоповских шин, так ценимых водителями.
