Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Что же делать! Мы поступали по мере своего понимания и опыт купили дорогой ценой. Теперь надо приложить все старания к тому, чтобы спасти остальных лошадей»[121].
Последующие происшествия, вероятно, лучше всего описаны Боуэрсом в письме родным, в котором он никоим образом не преувеличивает опасности, угрожавшие ему самому и двум его спутникам. Напомню, что Скотт направил меня и Крина с тремя лошадьми из Безопасного лагеря вдогонку за Боуэрсом, который уже вёл одного пони. Приближалась ночь, света было мало, но с края Барьера мы ещё различали в отдалении две чёрные точки — собачьи упряжки, бежавшие к мысу Армитедж.
«В ночь на 28 февраля я первый вышел с моим пони и никак не мог понять, почему остальные задерживаются; откуда мне было знать, что Уилли свалился? Я подошёл к краю Барьера и устроился у подножия снежника в ожидании остальной партии. К моему удивлению, появились только Черри и Крин, которые вели на одной верёвке Панча, Нобби и Гатса. От них я узнал про Отса и Скотта. Мне было приказано без промедления идти за собаками по морскому льду к мысу Хат; при этом Скотт ещё раньше предупреждал меня, чтобы на морском льду лагерь ставили лишь при крайней нужде, если животные не смогут идти дальше. У нас было четверо тяжело нагруженных саней — ведь мы везли в хижину на шесть недель провизии, керосин, лошадиный фураж, массу всякого снаряжения из склада и т. д. К сожалению, собачьи упряжки неправильно поняли полученные приказания и, вместо того чтобы вести нас, рванули вперёд. Нам они виделись далёкими пятнышками, мелькавшими в направлении старой тюленьей трещины. Пересекши её, они взяли вправо, к мысу Армитедж, и исчезли в чёрной бесконечной дымке, которая, казалось, окутала всё в той стороне.
Потом уже мы узнали, что мили через две они встретили кое-какие настораживающие признаки, поэтому изменили курс, пошли к Гэпу и около полуночи добрались до земли.
Я брёл по их следам, пока мы не достигли тюленьей трещины — это старая гряда, выдвинутая сжатием, которая на много миль тянется с мыса Прам в юго-западном направлении.
Мы внимательно осмотрели лёд за трещиной, которую только что пересекли: вроде бы вполне прочный; он был более старый, чем тот, что лежал за ним, так как замерзал, бесспорно, раньше.
Итак, мы пересекли трещину и пошли на мыс Армитедж. Лошади еле передвигали ноги — они ещё не пришли в себя после пурги, и приходилось очень часто останавливаться. Попав на неустойчивый лёд, мы брали резко на запад; около мыса всегда встречались плохие места, и я надеялся их обойти. Крин, совсем недавно проделавший этот путь по морскому льду, уверял меня, что если описать полукруг, то можно обойти опасные участки. Так мы протащились ещё одну милю, но тут меня взяли сомнения: трещины попадались слишком часто, это уже были не шутки; лёд, правда, был толстый — от пяти до десяти футов, — но, посудите сами, приятно ли смотреть, как между трещинами просачивается наверх вода, а это зрелище то и дело возникало перед нами. Это означало, что лёд движется, а раз движется, то и разрушается. Я кидался в разные стороны — может, думаю, близ мыса лёд покрепче, но в конце концов наткнулся на подвижную трещину во льду и решил повернуть обратно. Из-за туманного сумрака ничего не было видно, ледяной покров под ногами казался не хуже обычного, но я-то знаю, что нельзя доверяться пришедшему в движение льду, как бы надёжно он ни выглядел. Путь назад был ужасен: кругом темно, мрачно, всё наводит тоску. Животные совсем пали духом и останавливались так часто, что мне уже начало казаться — никогда нам не достичь тюленьей трещины. И всё же я сказал Черри, что не стану рисковать и поставлю лагерь только по другую сторону трещины, на старом надёжном льду, если мы дотуда добредём. И мы до неё добрались! Снег за ней показался мне рыхлым, тогда как на другой стороне, обращённой к морю, он был твёрдым — из-за того-то мы и потеряли за трещиной след собак. Но даже миновав её, я считал, что надо уйти подальше. Мы прошли, сколько позволяли измождённые пони, и только тогда разбили лагерь; обнесли лошадей снежными заслонами, задали им корма и сами сели ужинать. У нас был только примус без горелки, вода на нём закипала полтора часа. Кроме того, мы взяли с собой миску пеммикана. В темноте я принял за кулёк с какао мешочек с порошкообразным кэрри{78} и сварил его с сахаром. Крин лишь выпив свою порцию до последней капли, обнаружил ошибку. Спать мы легли уже в 2 часа дня. Перед сном я вышел и осмотрелся: всё тихо, спокойно; на западе по-прежнему стоит туман, но окрестности хорошо просматриваются примерно на милю, нет никаких причин для тревоги. Только вот небо над проливом тёмное — верный признак открытой воды. Я пошёл спать. Через два с половиной часа, однако, меня разбудил какой-то шум.
Оба мои товарищи храпели, и я подумал, что это меня и разбудило. Взглянул на часы — они показывали 4.30, собрался было повернуться на другой бок и заснуть, как вдруг снова услышал подозрительный шум. „Мой пони жрёт овёс!“ — промелькнуло у меня в голове, и я выполз из палатки.
Словами не передать, что я почувствовал в этот миг, поэтому целиком полагаюсь на ваше воображение. Вокруг плавали куски взломавшегося пакового льда. Виднелись вершины холмов, но ниже всё покрывала тонкая дымка, и сквозь неё было видно, что поблизости от нас нет прочного льда; он весь покрошился и вместе с зыбью вздымается вверх и опадает вниз. Кругом повсюду длинные чёрные языки воды. Льдина, на которой мы примостились, раскололась по линии снежных заслонов, точно посередине стены бедного Гатса. Гатс исчез, и лишь поглотившая его тёмная полоса воды отмечала место, где он стоял. Двое саней, подпиравших заградительные сооружения вокруг лошадей с другого конца, оказались теперь на соседней льдине, на самом её краю! А наша палатка стояла на льдине ярдов тридцати, не больше, в поперечнике. Я закричал Черри и Крину, а сам в носках бросился спасать сани. Мне удалось подтащить их к тому месту, где соединялись обе льдины, и переправить на нашу льдину. В этот самый момент она раскололась надвое, но мы все, к счастью, оказались на одном обломке. Я натянул финнеско и высказался в том духе, что нам случалось бывать в переделках, но такой опасности мы ещё не подвергались.
Впоследствии многие говорили, что было чистейшим донкихотством с моей стороны не бросить всё на произвол судьбы и не спасаться самим. Но вы, конечно, понимаете, что у меня ничего подобного и в мыслях не было.
Мы свернули лагерь и запрягли лошадей в рекордный срок.
Но тут мне надо было принять главное решение — в какую сторону идти. К мысу Армитедж явно невозможно, на восток тоже — именно оттуда дует ветер, и нас уже несёт на запад, к открытому проливу. Остаётся один путь — на юг. Туда-то я и пошёл. Лошади очень ловко перепрыгивали через трещины. Во всяком случае, Панч делал это довольно охотно, а остальные две следовали его примеру. Моя тактика состояла в том, чтобы ни в коем случае не разделяться, а стараться сосредоточиваться со всем имуществом на одной льдине, выжидать, когда с ней соединится, или почти соединится, другая, плывущая в нужном направлении, и тогда переводить на неё сначала пони, а потом уже перетаскивать и сани. Таким образом, мы медленно, но верно продвигались вперёд. Пока действуешь — всё вроде бы хорошо, мучительны минуты, пока ждёшь, чтобы сомкнулась полынья. Иногда проходило десять минут, иногда больше, но рано или поздно — бац! — мы ударялись о соседний обломок и он наползал на нашу льдину или мы на него. Случалось, что он разламывался или отскакивал так быстро, что мы успевали переправить только одну лошадь и были обречены снова ждать. Часто приходилось отступать от своего курса, но мы, всё время дрейфуя вместе с паком на запад, тем не менее неуклонно продвигались и на юг.
Слов было произнесено очень мало. Крин, как истый моряк, держался так, будто частенько попадал в подобные ситуации.
Черри, сама практичность, через час или два во время одной из вынужденных передышек вытащил из багажа шоколад с галетами и разделил между всеми. В этот миг мне меньше всего на свете хотелось есть, я засунул свою порцию в карман, но не прошло и получаса, как сжевал её. Лошади вели себя ничуть не хуже моих товарищей и, прыгая со льдины на льдину, показывали высокий класс. Переведя на новую льдину, мы предоставляли их самим себе, и они терпеливо стояли, жуя повод или сбрую соседа, ожидая, пока мы перетащим сани и снова обратим на них внимание. Как трогательна была их доверчивость! Если разрыв между льдинами оказывался слишком велик для прыжка, мы прибегали к помощи саней: при длине 12 футов они служили прекрасным мостом. После нескольких часов такой ходьбы мы увидели впереди твёрдый лёд и возблагодарили Господа Бога. Но тем временем появилась новая опасность: стая страшных косаток. Настал их час — среди осколков пака они весьма удачно охотились на тюленей и то и дело проплывали мимо нас между льдинами, выставляя наружу грозные чёрные плавники и со страшным рёвом выпуская воздух. Научное наименование косатки — Orca gladiator, она значительно мельче кашалота и других крупных китов, но тем не менее намного их опаснее. Косатки вооружены огромными, вот уж воистину железными, челюстями. Они часто действуют сообща. Если помните, я уже писал вам о том, как они во время разгрузки судна раскачивали и этим раскалывали во всех направлениях тонкий лёд под Понтингом, коим желали полакомиться.
