Николай Котыш - Люди трех океанов
Промелькнули окопы. Взблеснули в кустарнике зенитки. Над их хоботами заплясал огонь. Самолет будто налетел на выбоины — его то швыряло вверх, то бросало в ямы. Убрав газ и едва удерживая судорожно бьющуюся ручку управления, Степан взглянул вниз: широкая, размахнувшаяся до самого горизонта степь. Выпустил шасси…
Толчок, надсадный вопль металла и… тишина.
Он пытается приподняться и не может. Левая нога словно прикипела к полу кабины. Ни подтянуть, ни шевельнуть. С трудом выжался на руках и перевалился через борт. Вот она, теплая, пахнущая горькой полынью земля! Он падает плашмя и припадает к ней лицом. Хочется взять от влажной земли бодрящую свежесть, но чувствует, как все тело слабеет. С тревогой догадывается — от потери крови. Расстегивает ремень пистолета и, сцепив зубы, туго затягивает вены раненой ноги. Нестерпимо больно. Хочется кричать, звать. Но ведь в степи, сколько видит глаз, пусто.
Надо отползти от самолета. Он еще отстреливает перегревшимся мотором и, того гляди, взорвется: баки продырявлены. Степан ложится на спину и, упираясь здоровой ногой, преодолевает сантиметр за сантиметром. И вдруг слышит нарастающий моторный гул. Сразу догадался: чужак. Но ничего не увидел: вогнавшая в лихорадку боль опалила правую ногу. А потом уже не чувствовал ничего, кроме знакомой, подступившей к горлу тошноты.
Хочется открыть веки, но они словно подрезаны, не слушаются. Потом почувствовал закипающий в ноге огонь. Протянул руку к коленке и вскрикнул: там, где он хотел прикоснуться и хоть чуточку притушить боль, не оказалось ничего. Еще не отдавая себе отчета, он выхватил из-за пояса финку и навсегда расстался с правой ногой. И тут же подтолкнула мысль: ну, а теперь перевязать вены и на этой, второй ноге. Вытащил из реглана пояс. Он как назло запутался. Разорвал зубами хром и свернул жгут.
До сих пор Степан не может понять, как он мог тогда передвигаться. За спиной уже вновь нарастал металлический рев. Его решили расстрелять на земле. Ему снова надо добираться до самолета. В распахнутой насквозь степи скрыться больше негде. Правда, и свой самолет — опасное убежище. Он еще не остыл и источал запах перегретого металла, масла, бензина. С минуты на минуту может прогреметь взрыв. Но из двух бед он выбирает одну. Ползет и не сводит глаз с идущего на него «мессера». Надо преодолеть заколдованные два метра. Он, корчась от боли, катится с боку на бок — как когда-то в детстве.
Успевает все же добраться до самолета и, прикрывшись парашютом, застывает под мотором. Из радиатора капает горячий антифриз. Прикрылся рукой, но руку жжет. Обжигающая жидкость проникает сквозь одежду. Но он терпит.
По обшивке забарабанили пули. Одна опалила плечо и впилась в парашют. Подумал: еще очередь, попадет зажигательная в бак, и самолет — единственная его крепость, а с ним и он сам взлетят на воздух.
Свистящий гул хлынул с высоты в третий раз. Вновь пули с писком впиваются в плоскости, парашют. Истребитель разворачивается и проносится совсем низко. И тут Степан узнал тот синий «мессер» со спасительной цифрой «21», а на фюзеляже вздыбился многоголовый дракон. Вот кто, не приняв боя в воздухе, решил прикончить его на земле.
Потерян счет атакам. Немец расстреливал Рудимова до последнего патрона. Внезапно все стихло. Не верилось в эту непривычную, оглушительную тишину.
Степан выкатывается из-под машины, рвет рубашку и принимается бинтовать раны. Но как только прикасается к отсеченной у колена ноге, теряет сознание.
Очнулся ночью. Над головой дрожат звезды. Они смотрят прямо в глаза. Холодные, колючие. Где-то в степи плачет птица. Травы набухают росой. Повлажнела одежда — то ли от росы, то ли от крови. Голова кружится. Хочется пить. Набрав полные легкие воздуха, он зовет:
— По-мо-ги-и-те-е!
Но даже свой голос кажется далеким, глухим. Это был не крик, а хрип. В ответ лишь монотонно-просяще откликнулась ночная птица. Она тоже, казалось, звала кого-то.
Как же быть? Пошарил возле себя и вдруг нащупал пистолет. Как он мог забыть о нем! Невольно вспомнил и его хозяина — Юлиуса Дитте. Вспомнил, и сердце налилось горечью раскаяния. Да, когда Дитте спускался на парашюте, Степан не стал стрелять. Его же не пощадили, расстреливали до тех пор, пока хватило боезапаса.
Нащупав сетчатую рукоятку маузера, на которой вместо надписи Дитте давно стояла фамилия Рудимова, он поднял дуло кверху и выстрелил. Прислушался. Тишина. Лишь по-прежнему плакала птица. Потом вновь и вновь нажимал на спусковой крючок. Выстрелы гремели безответно. В темноте ощупал теплую обойму. В ней два патрона. Надо оставить на всякий случай. Зажал в ладони еще горячий ствол.
Выход один — ждать. Своих или чужих. Быстрее бы конец. Какой угодно. Пусть подходит враг. Одна пуля для него, другая… Но тут же гнал от себя мрачные мысли: нет, это невозможно! Ведь еще столько не прожито. Именно сейчас Степану жизнь нужна позарез.
Взбудораженная память лихорадочно листает давние картины. Вспомнил Тамару. Как она там? Что сейчас делает? Разве она знает, что с ним?.. Встали, как на плацу, эскадрильские ребята — и погибшие, и ждущие его сейчас там, на аэродроме. Интересно, что с Шереметом? Дотянул ли Кузьма домой? А Малыш, Атлантов?..
Неужели не выбраться из этой ночи? Дышать все труднее. Ночь глыбой навалилась. Надо бы встать. Степан опирается на локоть, поднимает голову и начинает звать — долго, протяжно, до хрипоты.
И вдруг — топот. Но ничего не видно. Лошадиный топот все ближе. Надрываясь в крике, Рудимов зовет и думает лишь об одном: только бы услышали.
Цокот копыт совсем рядом. Уже слышен лошадиный храп. Но почему всадник молчит? Не чужой ли? Лошадь останавливается: Степан видит ее на фоне неба. На ней смутно маячит силуэт. Всадник спрыгивает.
— Кто? Почему молчите? — Рудимов протягивает руку к пистолету.
— А я боюсь, дяденька…
И только тут Степан увидел в темноте мальчугана. На мгновение он чем-то напомнил малыша Димку.
— Как зовут?
— Генка, — отозвался мальчуган.
— А ты не бойся, Гена, я свой. — Степан приподнялся, потянулся к малышу.
— Теперь вижу, — наклонился Генка.
— Подсоби, браток, выбраться. Село-то далеко?
Хлопец объяснил довольно туманно: «Так себе». Подвел лошадь. Увидев незнакомого человека, она дико всхрапнула и встала на дыбы, подняв вцепившегося в поводья маленького хозяина. Но потом успокоилась. Мальчуган ласково потрепал ее по мускулистой груди, и она покорно опустилась на колени.
— Ползите ко мне, — распорядился он.
Степан с усилием сделал несколько отдавшихся болью движений. Встал на здоровое колено, лег грудью на лошадиный хребет и занес левую ногу. Малец решил помочь. Отпустил поводья, потянулся к раненому. И вдруг конь, почуяв кровь, испуганно шарахнулся в сторону. Рудимов упал…
Очнулся, когда над ним склонились две тени.
Мальчишка съездил в село и возвратился со старшиной-обозником. Уложили Степана на сено в автомашину, и под скрип бортов он ушел в тупое забытье.
ЖЕЛЕЗНЫЙ ДОКТОР
— Говорят, у меня гангрена?
— Не верь. Лучше меня никто не знает.
— А вторую ногу будут ампутировать?..
Полуторка всю ночь тряслась по ухабам. Рудимов лежал в кузове и мучительно ждал конца пути. Рядом покачивалась бородатая согбенная тень старшины-обозника. Словно сквозь толщу воды доносится его глуховатый бас:
— Потерпи, милок. Малость осталось.
Холодным потом обливаясь, терпит Степан. Но когда машина сотрясается на перевалах, упрашивает:
— Попросите шофера, нельзя ли потише.
Бородач поясняет:
— Прошмыгнуть бы до рассвета. Опоздаем — не прорвемся: обстреливаются все дороги.
Временами пытается шутить:
— Тело довезу, милок, за душу не ручаюсь.
Наконец остановились.
— Полевой госпиталь, — объявил старшина.
Прямо с полуторки Рудимова отнесли на операционный стол. Пока велась подготовка к операции, медицинская сестра спешила записать адрес семьи. Степан же просил в первую очередь записать полевую почту полка и сообщить, что задание выполнено. Но сестра настояла на своем. «Наверное, не верит в то, что я выживу», — шевельнулась тоскливая догадка. С нею и опустился в омут сырой, душной тишины.
Очнулся на рассвете. Весь забинтован. У койки сидят Корней Иванович и Атлантов.
— Едва нашли, — отозвались оба сразу. — Как самочувствие?
— Как видите, — указал Рудимов на ампутированную ногу. И сразу начал расспрашивать Атлантова: — Ну, как ты добрался? Тебя тоже сбили?
— Не совсем, — горько улыбнулся капитан. — Картер мотора пробили, но все же дотянул. Сел дома.
— А Малыш? А Кузьма? — нетерпеливо расспрашивал Рудимов и даже привстал, морщась от боли. Корней Иванович решительно уложил на подушку и успокоил:
