Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Среди тех, кто разделял взгляды прусского принца, был баварский квартирмейстер Генерального штаба. В 1867 году, когда была введена по-настоящему универсальная военная служба, штаб высказался за то, чтобы «по сумме способностей командующий офицер был лучше тех, кем он командует. Сила офицера не заключается лишь в ношении им меча и эполетов, и гарантией против бедствий во время войны и мира должна стать истинная власть, опирающаяся исключительно на моральное и интеллектуальное превосходство». Кризис 1848 года сделал очевидным тот факт, что подлинная власть и дисциплина – по крайней мере, в XIX веке – не могли быть просто декларированы: они также требовали того, чтобы отношения между офицерами и солдатами были бы не только профессиональными, но также и личными. Более того, высшее командование сознательно работало в этом направлении. Революционное движение 1848 года проникло в баварскую армии гораздо глубже, чем в прусскую; однако в периодических рапортах военному министру относительно настроения людей постоянно говорилось об осмотрительном поведении офицеров по отношению к солдатам и о непоколебимом доверии между ними.
В тот революционный год телесные наказания были объявлены «вышедшими из употребления» согласно королевскому указу от 11 октября, после того как специальная комиссия на этот счет порекомендовала сделать такой шаг, поскольку это было сделано по всей Германии (приложение 24). В соответствии с тем, что предписывали регуляции начиная с 1819 года, от таких наказаний на самом деле было мало пользы, в то время как березовые розги и дубинки были отменены еще в 1821 году и в 1826-м соответственно. Были явные уступки гуманитарным принципам, однако в 1848 году реакция все еще действовала в высших военных кругах – в Баварии даже больше, чем в Пруссии, и в Баварии полному упразднению телесных наказаний все еще активно сопротивлялись. Однако гуманные идеи вскоре взяли верх, и в этом надо отдать должное генералу фон Лезюиру (см. приложение 25), который вскоре после этого был назначен военным министром.
В целом понятие дисциплины в формальном смысле этого слова развивалось довольно неровно в разных постоянных армиях после образования рейха в 1871 году; но в сущности, все они двигались в одном и том же направлении и с той же конечной целью. В воздухе носился новый дух, новое представление о людях и государстве, и, как заметил Арндт, появилась основная идея о монархе как о правителе по закону, а не превыше его. Таковы были факторы, которые оказали наиболее сильное влияние на развитие армии. Опасения реакционеров, что более свободная дисциплина или более легкие наказания положат конец армии и власти, не были обоснованными, ибо армия едва ли была заражена революцией 1848 года, и объединенные германские армии продолжали одерживать решающие победы над Францией.
И как ни парадоксально, эти факторы успеха придавали мощный импульс установке на муштру и парады, а вместе с этим и на укрепление абсолютистской, авторитарной концепции руководства. Эти широко варьирующиеся направления образа мыслей вскоре привели к конфликту и послужили толчком для инцидентов, которые давали основание для яростных дискуссий в прессе и в рейхстаге. Начиная с 70-х годов и далее тема дурного обращения с солдатами сделалась частью шаблонных дебатов в рейхстаге и на страницах печати.
Глава 23
Обращение с подчиненными
Статистика наказаний за дурное обращение с подчиненными является показателем того факта, что даже в последнюю четверть XIX века и в первые годы XX германский офицерский корпус все еще не до конца расстался с прежним авторитарным, холодным и профессиональным подходом к роли офицера и его функции лидера. То здесь, то там мы наталкиваемся на следы традиции, уходящей корнями в те времена, когда эпоха ландскнехтов завершилась подъемом абсолютизма. В рассматриваемое время этот строй совершенно не соответствовал социальным гарантиям и законам о компенсации для рабочих, ибо каждый акт разрабатывался с тем, чтобы примирить рабочий класс с государством, «классами собственников» и с капиталистическим порядком общества. В то же время никто не отрицал, что социальная политика, проводимая Бисмарком, на самом деле содержала в себе некие черты, которые говорили о резком отходе от патриархального феодализма.
Феодальные полудикие времена, когда еще не было нации в нашем понимании этого слова, породили обычай дурного обращения с солдатами. Жизнь человека ценилась крайне мало, тем более жизнь человека низших сословий, и доброта, которую проявляли к ним представители высших классов, была скорее проявлением милости, чем долга. Однако с 1870 года и далее, до 1914 года, дурное обращение с солдатами было предметом справедливой озабоченности вышестоящих. Некоторые акты, вероятно, были совершены и оставлены без внимания молодыми офицерами по ходу обучения рекрутов; в других случаях, без сомнения, унтер-офицеры злоупотребляли своей властью за спиной офицеров. Подобные злоупотребления совершались на самом деле в десять раз чаще, чем случаи дурного обращения офицеров с рядовыми, и офицеров наказывали за оскорбления суровее, чем унтер-офицеров и сержантов. Первые были лучше образованны, и от них ждали, что у них будет выше чувство ответственности. Конечно, в других обстоятельствах они не преминули бы показать, насколько живым и тонким чувством чести они обладают. Мораль очевидна. Однако степень, до какой эти случаи отражались на офицерском корпусе в целом и вредили его общей репутации, не так-то просто определить.
Удивительно, что сами офицеры – сослуживцы обидчика – не слишком сильно реагировали на такие социальные оскорбления, ибо сочетание солидарности с вопросом чести вполне могло исключать столь «неподходящие» элементы в процессе службы. Однако коллективный профессиональный инстинкт морального самосохранения, очевидно, был недостаточно силен; а это, в свою очередь, отражалось на классовой солидарности, которая делала столь трудным приспособление офицерской концепции о чести к главным заповедям личной христианской нравственности. Тот же социологический базис учитывался при весьма легких приговорах, которые применяли по отношению к офицерам, совершавшим проступки подобного рода. Несколько дней или недель заключения в казарме было обычным наказанием. И только накануне Первой мировой войны генерал Фалькенхайн, в то время прусский военный министр, выразил резкое неодобрение такой снисходительности (приложение 26). И все же из-за недостаточного обеспечения права пожаловаться только небольшая доля таких случаев попадала на заметку высшего начальства. Вдобавок имели место случаи, когда офицер, который, предполагалось, должен был над этим надзирать, был настолько равнодушен или неопытен, что сам в большей или меньшей степени допускал дурное обращение с подчиненными со стороны младших офицеров. Разумеется, в такого рода делах обстоятельства зачастую были неясны, и установить ответственность было невозможно. Вследствие этого некоторые случаи редко достигали такого резонанса, когда офицера могли бы за это наказать. Между тем даже в этих обстоятельствах случаи оскорбления часто выплывали на свет, что заставило императора Вильгельма II издать серьезное предупреждение еще в самом начале своего правления (см. приложение 27).
В качестве способа оправдания таких неподобающих поступков, между прочим, указывалось, что высокий процент рекрутов часто был осужден за гражданские преступления, такие как воровство, нанесение телесных повреждений и т. д. Но если в основе их лежали высшие цели командования и обучения рекрутов, то такие факты могли служить почвой для снисходительности, а не для оправдания. Впрочем, это был болезненный вопрос, и его старались обходить. Было очень много полков, фактически весь армейский корпус, в котором, несмотря на «грубые, но добрые» нравы казарм, такие случаи на самом деле были неизвестны. В целом можно сказать со всей справедливостью, что основная масса офицеров, молодых и в большинстве своем неопытных военных, которым приходилось обучать молодых людей почти своего возраста, были невиновны в подобных эксцессах.
Глава 24
Веймарская республика: «неполитический» рейхсвер
Суть вопроса о роли офицера как лидера и учителя людей – базовое отношение офицерского корпуса во времена монархии к самой идее государства, как такового. Это отчасти объясняется природой профессии офицера, отчасти исторической традицией его класса. Тот факт, что офицер ответственен не только за своих солдат, но и перед государством (а в конечном итоге перед одной только короной), нес в себе риск того, что, осуществляя свою власть, менее уравновешенные люди (а такие всегда есть в больших сообществах) будут мало руководствоваться личным уважением к своим товарищам-сослуживцам и слишком много – обезличенным стандартом их сословия или института власти.
