Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Разумеется, глядя с расстояния на картину, которую я нарисовал, увидим, что она предстает во всем своем величии. Если же мы подойдем к ней ближе и станем изучать ее в деталях, то мы заметим то тут, то там некоторые несогласующиеся черты. Они появились вскоре после образования новой империи, но тогда никто еще не мог подозревать, что под ними лежит глубоко сокрытое могучее семя трагического конфликта. Этот конфликт впервые возник и начал развиваться после 1918 года, хотя социальный и политический взрыв тех дней на самом деле был вызван иными причинами. Свой вклад сюда внесло то состояние социального изнеможения, которое царило среди старших военных офицеров, хотя оно было не таким сильным, как ранее. Говоря о заговоре Катилины, римский историк Саллюст заметил, что теми же средствами, которыми была завоевана власть, можно с легкостью удерживать ее. В отрицательном смысле эта аксиома подходит в не меньшей степени к тесно связанной организации, такой как офицерский корпус. Этот корпус формировался вокруг личности короля и оставался связанным с ним множеством тесных уз. Тогда, в ноябре 1918 года, персональное, интеллектуальное и профессиональное ядро его неожиданно исчезло. Падение монархии, неуклюжее отречение императора и всех других королей и принцев – все эти бедствия ошеломили громадные пласты народа. И никто не пострадал больше, чем офицеры. Они оказались в замешательстве, в смятении, как пчелиный рой, лишившийся матки.
Еще 29 октября 1918 года из Генерального штаба, к которому он был прикреплен в качестве связного офицера министерства иностранных дел, фон Гинце написал своему государственному секретарю доктору Зольфу следующее: «…в армии ходят слухи, что от фельдмаршала Гинденбурга и императора скоро избавятся. Эти слухи сеют панику. Офицеры начинают разделяться. Младшие офицеры настроены против обеих сторон, старшие твердо стоят за обе стороны. Ходят разговоры о гражданской войне… После страшного мира, который ждет нас, любому правительству нужна будет армия – по крайней мере, твердое ядро, которое можно из нее извлечь. Люди должны придумать, каким образом спасти армию. Поражение и революция погубят ее. Есть офицеры, суждения которых я уважаю, и они думают именно так…» Эти несколько пророческих слов предвосхитили то затруднительное положение, с которым столкнулся офицерский корпус в следующие пятнадцать лет: его отношение к новой форме государства, постепенное проникновение в политику, разрыв между поколениями и сохранение истинного характера армии в тисках военных поражений и падения монархии…
Через несколько дней все величественное сооружение рухнуло – государство, монархия и все остальное. Однако основание, на котором можно было построить нечто новое, в большой степени осталось неповрежденным, и вера сохранялась благодаря созданному для данного случая альянсу, заключенному уже 10 ноября между штабом армии (то есть Гинденбургом и Тренером) и лидером социал-демократов Фридрихом Эбертом. Это спасло жизнь обеим партиям. В Берлине проводились многочисленные публичные митинги офицеров. На одном из них присутствовал новый прусский военный министр (сам родом из Вюртемберга), генерал Рейнхардт. Он стал объектом нападок молодых капитанов, в то время как на других собраниях уже обсуждались теоретические доводы в пользу большевизма. Затем пришло 19 января 1919 года – день выборов германской национальной ассамблеи, и при поддержке пакта Гинденбурга – Гренера – Эберта стало возможным для Army Gazette, которая все еще выходила, напечатать обращение Рейнхардта, в котором прозвучали такие простые, но судьбоносные слова: «В ответ на призыв своих лидеров офицеры и младшие офицеры пошли на службу в распоряжение нового режима. Удалось избежать великого разлома».
В то же время Рейнхардт поставил два элементарных условия, которыми следовало руководствоваться для создания нового вермахта для республики. Во-первых, должна быть четкая структура командования в армии, и, во-вторых, нужно было для начала устранить практическую власть солдатских советов в их революционной для того времени форме. Позднее он справедливо охарактеризовал это решение как «нечто вроде взаимного мирного договора ради сил обороны». А 6 марта 1919 года, почти шесть недель спустя, после многодневных дебатов в Национальной ассамблее Рейнхардт издал закон об образовании временного рейхсвера, который в основном он составил сам. Там ничего больше не говорилось о солдатских советах, и более того, регуляции, сопровождавшие закон, содержали элементы более поздней структуры рейхсвера. Большая историческая заслуга Рейнхардта, по мнению первого начальника штаба, заключалась в том, что он путем прямых действий помешал народным депутатам и первому президенту рейха принять радикальный курс. «Так, с одной стороны, рождение рейхсвера было тесно связано с реформацией рейха, в то время как, с другой стороны, ее корни лежали глубоко в жирной почве старой армии». В этот первый послевоенный год рейх и социальные образования подвергались многочисленным опасностям; однако костяк новой армейской структуры был воздвигнут, и ее сильнейшие опоры составляли великодушие Носке и спокойное чувство военной и политической целесообразности, проявляемое Рейнхардтом и его персоналом.
Среди последних был Зеект. Он занимал пост главы штаба, и в марте 1920 года Зеект занял место Рейнхардта. При Зеекте начался второй этап – период, в котором был построен рейхсвер и когда он приобрел отчетливые черты в глазах общественности. Именно на этом этапе, когда казалось, что все худшее удалось преодолеть и под ногами можно было обрести твердую почву, скрытое напряжение, тлевшее в офицерском корпусе, стало проявляться в его отношении к миру (имеется в виду Версальский договор 1648 года), который вызвал существование нового государства. И вскоре это напряжение сделалось заметным и острым. Оно проявлялось, например, в проблеме так называемых «свободных корпусов»[29], офицеры которых теперь вступали в рейхсвер. Они не поднялись выше местных путчей, которые устраивались то тут, то там. Однако был очевиден факт, что впервые за прусско-германскую историю, начиная с «дикого, отчаянного набега в Лютцове в 1813 году» (эпизод в освободительной войне против Наполеона), офицеры попытались повлиять на политику. Более того, они часто вели себя как ландскнехты, а рейхсвер быстро разглядел, что они могут стать угрозой для структуры, которую затевало военное ведомство. И они избавились от «свободных корпусов». Однако были и другие офицеры, во всяком случае, согласно рапортам, те молодые люди, которые служили в траншеях и думали, что их роль – воплотить принципы Макиавелли на практике. Между тем такие амбиции привели их к прямому столкновению со стандартами старшего командующего офицерства, которые были взращены имперской армией.
Однако в последней также имелись свои политические проблемы. Вплоть до начала войны существовала сильная враждебность (которую можно понять) между офицерским корпусом и социал-демократами. Когда последние проголосовали за необходимые для войны суммы денег на решающей сессии 4 августа 1914 года, томагавки вроде бы зарыли. В траншеях и под артиллерийским обстрелом у обеих партий были иные заботы, а некоторое примирение было порождено их общей службой и самопожертвованием. Более того, определенное количество социал-демократов получили назначения – о таком невозможно было бы даже подумать до 1914 года. Эти примиряющие факторы принесли дальнейшие плоды и после революции, когда армейское командование сочло возможным сотрудничать с народными представителями. В бурное время гражданской войны обе группы сумели положиться друг на друга ради достижения единства рейха и в борьбе с большевизмом. Во время ноябрьской революции офицеры были разоблачены как «члены и представители капиталистического класса», однако теперь обе партии работали в тесной дружбе друг с другом. И все же обида, нанесенная офицерам, оставила после себя жало, и это отчасти стало причиной, почему основная масса офицеров, разумеется выходцев из старой армии, теперь вновь подспудно бурлила «настоящей старопрусской раздражительностью» против парламента, демократии и всей их деятельности. Разумеется, военное поражение, революция и гражданская война – все это повлияло на то, чтобы возбудить в офицерах традиционную неприязнь. Они искали иных способов компенсировать унижения, обрушившиеся на них с 1918 года, и постепенно их оценка произошедшего с ними остановилась на мифе о «кинжале в спину». Основная ответственность за их поражение, таким образом, была переложена на политиков левого крыла – тех самых людей, в руках которых теперь находились бразды правления.
Тот же менталитет подобным образом обернулся против немцев, подписавших Версальский мирный договор, за его суровые условия по разоружению, что особенно затронуло рядовых офицеров. Таковы были противоборствующие чувства с обеих сторон во время Капповского путча и в последовавших контрмерах. Другие аспекты и результаты этого дела здесь исследовать не обязательно. О чем стоит упомянуть – это двусмысленное заявление Зеекта о том, что «рейхсвер не станет стрелять по рейхстагу». То, что оно выражало, – это намеренная политика «выжидай и смотри», и ей суждено было стать типичной линией поведения генералов рейхсвера и, несомненно, большинства офицеров по отношению к Веймарской республике, а позднее – и к Третьему рейху. Это не означает, что у рейхсвера и офицерского корпуса, которые постоянно «ждали, чтобы посмотреть», были шансы на государственный переворот. Напротив, опыт идиотского Капповского путча вместе с воспоминаниями о губительной революции 1918 года, несомненно, заставили их отвергать все мысли о вооруженном восстании. Одна только дисциплина – эта высшая добродетель, о которой Зеект всегда молил для своих офицеров, – уже запрещала всякого рода «мятежи». Таким образом, единственным логическим ходом для него было запретить какую-либо партийную политику в рейхсвере в то время, когда свободно действовали разрушительные силы, а офицерский корпус обхаживали как правые, так и левые. Даже социал-демократ Носке, будучи летом 1919 года министром рейхсвера, запретил всяческую политическую пропаганду в казармах. Либеральные взгляды Рейнхардта были аналогичными. И в глазах Зеекта при существующих обстоятельствах не было ничего более значительного, чем вопрос жизни и смерти для рейхсвера и для тех, кто был более всех ответственен за то, чтобы не допускать в казармы всякого рода «политиков».
