Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
– Вы не можете разобрать игрушки, правильно я понимаю? – спросил я детей.
Они обрадованно подтвердили.
– Ну тогда у меня есть к вам одно предложение, от которого вы не сможете отказаться. Мы возьмем все игрушки, которые есть в нашем доме, и отвезем детям, у которых нет ни родителей, ни соседей, которые могут им подарить игрушки. Мы отвезем все эти игрушки в детский дом, – сказал я и замер.
Дело в том, что эта мысль сию секунду пришла в мою голову. Она пришла как озарение. Я совершенно не подумал над ней. Я просто выпалил ее. И даже, можно сказать, пожалел об этом. Мне не жалко было игрушек, которым после этих слов в определенном смысле был уже подписан приговор, ибо от таких слов уже не отказываются. И мне не жалко было своих детей, которые, наоборот, оказывались, по моим представлениям, в выигрышном положении, так как могли себе потребовать после этого происшествия в их жизни сколько угодно новых игрушек. Я не испугался, что это прозвучит слишком пафосно или, наоборот, пошло. Ну вот, они решили сплавить весь этот хлам в детский дом. Так могли подумать про нас после этого. Но я же понимал, что это не хлам. Это были обожаемые моими детьми игрушки, с которыми они прожили всю жизнь, и это уж точно не преувеличение.
На самом деле я испугался своих собственных слов, потому что они были слишком уж серьезными.
– В детский дом?! – прошептала Маша. – Давайте!
– В детский дом! – крикнул Ваня. – В детский дом! А что это такое?!
Я ему объяснил. Маша помогала. Она была растрогана. Я даже не ждал от нее такой мудрой реакции.
Ваня кивнул.
Утром я с облегчением уехал на работу, договорившись, что вечером дети разберут все игрушки и две или три все-таки оставят себе.
– Катя же никому, кроме меня, не нужна, – резонно сказала Маша. – Ей много лет. У нее нет руки.
– Бэби-берн, конечно, остается, – подтвердил я, все еще испытывая упоение от одержанной накануне победы. – Это я понимаю.
– И ее шкафчик с гардеробом, – сказала Маша. – А то ей будет нечего надеть.
Я не очень уверенно подтвердил. Шкафчик, правда, казался мне некоторым перебором. Но это было на грани фола, а не за гранью.
Поздним вечером, вернувшись домой, я увидел, что дети не спят. На лицах их застыло страдание. Этому страданию было как минимум несколько часов.
– Вы разобрали игрушки? – спросил я.
– Да, – расплакалась Маша.
– Что же ты плачешь? – спросил я.
– Потому что мы ничего не можем отдать бедным детям! – крикнул Ваня и тоже разрыдался.
Я понял, что в работе с ними их няня использовала и это отчаянное словосочетание.
Маша тем временем повисла на жирафе с нее ростом. Плача, она целовала его в губы и глаза. Я засмотрелся на эту картину. Мне кажется, она никогда так не целовала меня. Впрочем, если бы она узнала, что нам придется расстаться навсегда, возможно, она целовала бы меня с такой же страстью.
Выяснилось, что они перебрали и в самом деле все свои игрушки, чтобы оставить по паре самых дорогих (их сердцам). В результате все, что они смогли сделать для бедных детей, – две куклы и одна машина.
– Ничего страшного, – сказал я. – Значит, не получилось. Ложитесь спать. Бывает.
Я очень расстроился. Я даже разозлился. Я подумал, что я сам во всем виноват. Слишком жестоко было ставить такой эксперимент на детях. Значит, все-таки напрасно я произнес вслух эту озарившую меня мысль.
Было уже часа три ночи, когда Маша пришла ко мне.
– Папа, – сказала она. – Я готова.
– А Ваня? – спросил я.
Мне не надо было переспрашивать, на что именно она готова. Я и сам не мог уснуть из-за этой истории.
– Ваня! – позвала Маша.
Он тоже сразу пришел. Он тоже не спал.
– Папа, – сказал он. – Я все отдам. Мне ничего не нужно.
По его лицу текли слезы. Маша держалась. Я тоже.
Весь следующий вечер мы перекладывали игрушки в сумки и пакеты. Вытащенные из всех углов детской, из кабинета и из остальных комнат, они выросли в огромную, неправдоподобных размеров гору. И мне казалось, что их осталось во всех этих комнатах по крайней мере столько же. А Ваня все приносил и приносил их – давно забытые и прекрасные. Я уже проклинал себя за то, что я все это затеял.
– Ваня, – говорил я, – ну не знаю, может, эту пожарную машину оставишь?
– Нет, – холодно качал он головой. – Детям.
– Маша, – подходил я к девочке, – кроватку для Кати можно не трогать. Ей не в чем будет спать, как я понимаю.
– Я ее тоже решила отдать, – пожимала плечами Маша. – Так что ничего.
Потом я позвонил своим друзьям, которые знают, куда в таких случаях ехать. Они обо всем договорились.
Я набил игрушками всю машину. На переднем пассажирском сиденье застыла громадная черная обезьяна. Мне предстояло совершить еще как минимум две поездки. Через пять минут после того, как я тронулся, меня остановил гаишник.
– Вы кого везете? – с подозрением спросил он и заглянул в салон.
Потом он засмеялся и, узнав, что происходит, спросил, не нужно ли мне сопровождение, а то меня же будут постоянно останавливать. Я чего-то опять расчувствовался.
В третью поездку, когда в салоне появилось хоть немного свободного места, я взял Машу и Ваню. Они должны были увидеть глаза этих бедных детей. Они должны были понять, что это не бедные дети.
Это были счастливые дети. По крайней мере такие же, как Маша с Ваней.
«Мы и сами можем научить»
Маше пора в школу. Она родилась в конце февраля, и получается, что если она пойдет в школу в этом году, то ей будет шесть с половиной лет, а если в следующем – семь с половиной. Ни то, в общем, ни се. Не очень удачно родилась девочка.
Но я подумал, что ей все-таки пора в школу. Раньше сядешь за парту – раньше выйдешь. На целый год. А в том возрасте, в каком она выйдет (в свет), год идет за три, а то и за пять.
К тому же в детском саду ей стремительно становится скучно. Пытать ее детским садом еще год я не хочу. Но я, конечно, прежде всего спросил обо всем этом у нее. Ее мама, кстати, считает, что ни в коем случае девочка не должна торопиться в школу и что безнравственно отнимать у ребенка детство. Я говорил, что, отнимая детство, мы прибавляем ей юности (и еще неизвестно, что ей нужнее), но Алена так не считала. Так что этот семейный конфликт Маша должна была решить сама и в свою пользу.
Маша даже не поверила своему счастью. Счастье заключалось в том, что она и в самом деле сама решала этот вопрос. Кроме того, как выяснилось, она была совершенно счастлива, что в следующем году пойдет в школу. То есть в том, что это должно произойти как можно скорее, для нее не было никаких сомнений вообще.
Я отдавал себе отчет: причина этого прежде всего в том, что она совершенно не представляет себе, что такое школа, но зато прекрасно понимает, что такое детский сад. Но все равно девочка была права.
Моя жена считает, что это – манипуляция неокрепшей психикой ребенка. Ведь я же понимал, что она скажет. Ну, может, и манипуляция. А Маша мной не манипулирует, что ли? Моей неокрепшей психикой? Когда гладит меня пальцем по руке и просит купить ей геймбой, например? Может, кстати, уронить слезу. Доходчивую слезу, если услышит, что геймбой она получит в день рождения, то есть недели через три. Дело в том, что Алисе-то геймбой (карманную такую игровую приставку) подарили еще на прошлый день рождения. А я что? Я маленький человек. Я таю, как снеговик под палящим весенним солнцем. Но в целом держусь.
В общем, решение было принято, я начал изучать рынок и пришел, конечно, в ужас от его состояния. Учиться в начальных классах приличной школы стоит дороже, чем в приличном западном университете. А главное, тяжело найти школу поблизости от дома. Но когда мы все же нашли, выяснилось, что там кроме того, что берут эти деньги, еще и проводят тестирование детей. То есть им за эти сумасшедшие деньги еще и не все дети подходят. А те, кто не подходит, автоматически получают психотравму на всю жизнь (я уж не говорю про их родителей). Если они не дураки, конечно, и понимают, почему они не прошли тестирование. Правда, если они тестирование не прошли, то, наверное, нельзя ведь утверждать с уверенностью, что они не дураки.
В общем, мы пришли на тестирование. Меня не пустили. Маша страдала одна. А я, сидя в коридоре, готовился получить психотравму.
Мне вот кажется, что Ваня уже сейчас прошел бы любое тестирование, и хоть в третий класс. Потому что не может не пройти тестирование человек, который говорит мне, когда я выезжаю на машине из двора и поворачиваю налево: «Папа, нам же надо на горку, кататься на санках, это направо! Папа, одумайся!» Он пройдет тестирование, конечно, не потому, что с первого раза и навсегда запоминает дорогу к любой горке и к любому роллер-дрому, а потому, что так уверенно и безошибочно пользуется непростым словом «одумайся!».
За Машу я не был спокоен. Она девочка очень толковая, без преувеличения, но у нее в голове слишком много всяких соображений, по которым она может, например, начать строить из себя дурочку. Например, ей учительница может не понравиться или просто запах духов учительницы.
