Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)
Андр. Платонов.
Печатается по первой публикации (Литературное обозрение. 1937.
№ 6), с исправлением опечаток по черновому автографу (ИМЛИ, ф. 629, оп. 4, ед. хр. 6, л. 1–2).
Датируется условно – декабрем 1936 г.
Очевидно, Платонов писал письмо, зная, что рассказ уже подписан к печати, однако журнала с публикацией у него еще не было. Первое предложение в автографе: «В 11-м или 12-м номере журнала…» (рассказ был опубликован в № 12).
{212} Неизвестному лицу.
1936 г. Москва.
В ноябре м[есяце]це пр[ошлого] г[ода][649] я был экстренно, с нарочным вызван на 1-ю звуковую кинофабрику «Межрабпомфильма»[650] (Москва, Лихов пер.).
На фабрике завед[ующий] худож[ественно]производ[ственным] управлением Д. А. Фельдман предложил мне срочно, в течение 3–4 дней переделать весь диалог (реплики) только что законченной съемкой картины «Джульбарс»[651], чтобы не задержать ее озвучание. Срок для работы был очень краток, но я согласился. Надо сказать, что перед этим я производил на той же фабрике переработку другого сценария («Глюкауф»)[652], гораздо более глубокую и обширную по объему и тоже в очень короткие сроки. Моя работа по «Глюкауфу» была высоко оценена режиссерами этой картины и руководством фабрики.
Через 3–4 дня я выполнил всю работу по «Джульбарсу» и передал свою рукопись режиссеру этой картины Шнейдерову. Должен сказать, что при чтении сценария «Джульбарса» меня удивила чрезвычайная наивность т[ак] сказать, «голубая глупость» этой картины, лишенной каких бы то ни было литературных или драматургических достоинств.
Но критика, как мне сказали, была уже снята, – моя работа заключалась лишь в улучшении диалогов. Это улучшение было произвести очень трудно, т[ак] к[ак] я имел дело с совершенно мертвым материалом (в смысле характеров героев картины), драматургически предопределенным с первого же кадра: что хорошо, что плохо. И выправлять картину радикально я уже не имел права, и было уже поздно: картина снята. Картина, как произведение сценического искусства, – ясно было, – не могла иметь никакой цены. Больше того, здоровое пропагандистское намерение темы картины могло бы быть выполнено средствами искусства совершенно иначе, и тогда бы картина была возможна как искусство. После я убедился в своем мнении: в «Джульбарсе», кроме превосходной работы оператора (действительного искусства), ничего нет. Агитационный ее замысел погиб благодаря неспособности режиссера, чрезвычайно простецки понявшего свою задачу.
В узких, «железных» пределах сценария (поскольку он заснят) я постарался сделать свою работу, т. е. попытался через диалоги «голубые», мертвые роли сделать насколько возможно живыми. Непосредственному моему «заказчику» Д. А. Фельдману работа моя понравилась. Шнейдеров же (режиссер), получив мою работу, ни разу не поговорил со мной о ней, а ограничился тем, что резко отрицательно оценил мою работу в присутствии третьих лиц. Его оценку я не привожу, потому что сам ее слышал лишь от третьих лиц. Скажу только, что эта оценка была груба, некорректна, и я понял, что имею дело с человеком, имеющим / одинаково чуждым искусству и человеческим отношениям обладающим лишь невысокой квалификацией как в области искусства, так и в области человеческих отношений.
Далее. Перед работой я предложил, чтобы со мной заключили, как обычно, договор. Но мне сказали: разве ты нам не веришь? Я ответил, что верю, конечно. Затем мне была предложена со стороны кинофабрики зарплата:
3000 р[ублей] – я согласился.
После же сдачи работы со мной, нигде не консультируя мою работу (кроме грубо-оскорбительного отзыва Шнейдерова), фактически отказались заключать договор на уже проделанную работу и ничего не заплатили за нее.
Вышло так, что сначала представитель кинофабрики упрашивал меня сделать работу, сам назначил за нее плату, а после того как я сделал работу в самые краткие сроки, чтобы не задержать выпуска картины, меня оскорбили и отказались платить деньги, причем качество моей литературной работы никем и не проверялось, кроме двух людей – Фельдмана и Шнейдерова, вынесших моей работе полярно противоположную оценку.
Формально я виноват, что не заключил с кинофабрикой соглашения, доверившись ее представителю, которому не было смысла и расчета меня обманывать. Но по существу это дело ясное: я ведь сделал всю работу в назначенные мне сроки.
Поэтому я прошу Вас предложить 1-й звуковой кинофабрике «Межрабпомфильма» уплатить мне за проделанную в ноябре м[еся]це 1935 г. работу по сценарию «Джульбарс» 2000 р[ублей], т. е. 60 % от условленной с представителем фабрики Д. А. Фельдманом суммы.
При этом я прошу найти эффективный способ выплаты этой суммы фабрикой, иначе – в случае Вашего положительного решения – эти деньги придется получать в течение неопределенно долгого времени с огромными, мучительными затруднениями.
Печатается по первой публикации: Страна философов, 2011. С. 508–510. Черновой автограф. Публикация Е. Роженцевой.
Датируется условно по содержанию письма – концом 1936 г.
1937
{213} М. М. Розенталю.
23 февраля 1937 г., Ленинград.
Выехал на Москву[653]. Привет всем товарищам.
Платонов.
Печатается по: РГАЛИ, ф. 614, оп. 1, ед. хр. 10, л. 177. Телеграмма. Розенталь Марк Моисеевич (1906–1975) – литературный критик, в 1933–1941 гг. – заместитель ответственного редактора журнала.
«Литературный критик». С «Литературным критиком» Платонов начал сотрудничать в 1936 г., когда на страницах журнала критики были напечатаны его рассказы «Фро» и «Бессмертие»; в № 1 журнала за 1937 г. опубликована статья Платонова «Пушкин – наш товарищ».
{214} М. А. Платоновой.
24–25 февраля 1937 г. Станция Тосно.
Тосно, 24/II, вечер.
Дорогая Муся, дорогой Тотик!
Ехали весь день до вечера. Остановились на плохой ночлег: лошадей поставить некуда (нет здесь сараев), сами, т. е. ямщик и я, будем спать в кухне на полу, где ночуют еще и другие колхозники. Тосно – с точки зрения не скорого поезда – совсем другое. Выехали мы из Л[енингра]да в метель. Ал[ександр]р Сем[енович][654] проводил меня до заставы и, прощаясь, заплакал.
В поездку я еще не втянулся, поэтому мне пока еще трудно. Интересного много, хотя я еду всего сутки[655].
Завтра напишу еще. Утром – на Любань, м[ожет] б[ыть], успеем до Чудова.
Обнимаю обоих. Андрей.
P.S. Утро 25/II. Выезжаем на Любань. Идет густой снег.
До свиданья, мои дорогие. А.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 532. Публикация Н. Корниенко.
{215} М. А. и П. А. Платоновым.
25 февраля 1937 г. Станция Чудово.
Дорогая жена Муся и сын Тотик!
Мы едем по метелям. Приехали в Чудово. Ночуем в Доме крестьянина. Лошади прошли 150 км от Л[енин]града и затомились. Днем сегодня стояли в Любани, до этого проезжали Ушаки. Вижу много хорошего, героического в истинном смысле народа[656]. Метель, целый день дующая в лицо, затрудняет поездку. Приходится сильно уставать. Я очень скучаю по тебе и Тошке, не знаю, как вы живете, какие у вас события. Еду по сосновым и березовым лесам. Встречаются деревянные деревни, ребятишки идут в школы сквозь метель[657]. Каждый день бывают случаи, встречи с людьми, когда необходимо помогать (дать 1, 2, 3, 5 рублей). Без этого нельзя. Такие люди какимто образом возвращают свой долг мне посредством хотя бы того, что я люблю их и питаю от них свою душу.
Сейчас вечер. Я сильно устал, завтра с 6–7 ч[асов] утра опять нужно в путь. Жму руку и целую Тошку. Обнимаю тебя.
Ваш А. Чудово, 25/II.
P.S. 25/II я буду в Новгороде. Телеграфируй мне до востребования: всё ли у вас хорошо и благополучно, если нет, то, что именно (подробно) случилось плохого.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 532–533. Публикация Н. Корниенко.
{216} М. А. и П. А. Платоновым.
27 февраля 1937 г. Великий Новгород.
Новгород, вечер 27/II, Дом крест[ьянина]. Милая Муся и дорогой Тотик!
Я пишу вам уже третье письмо. Послал недавно телеграмму[658], жду ответа от тебя[659]. Свет здесь горит так тускло, что трудно писать.
Спрашивал себе писем и телеграмм до востребования: конечно, ничего нет. Ты и товарищи только обещали мне писать, но писать, очевидно, не будете. Я ведь давал еще в Москве свой адрес на Новгород до востребования.
Следующий мой адрес: Вышний Волочек (кажется, Калининской обл.), почтамт, до востребования – мне.
Но писать надо туда сразу, а то письмо твое может там меня не захватить. Мне трудно рассчитать время вперед, где и когда я буду. Это зависит от метелей, морозов, состояния лошадей, наличия кормов для них и пр[очего]. Больше писать не буду, пока сам не получу вестей от тебя.
Трое суток мы ехали в метелях, четвертые – в морозе, – неизвестно, что лучше. Поездка нелегка. Теперь предстоит взять самый трудный участок Новгород – Тверь (400–500 км), а с Твери будет уже «видна» Москва и ты с Тошкой.
