Андрей Платонов - «…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)
Трое суток мы ехали в метелях, четвертые – в морозе, – неизвестно, что лучше. Поездка нелегка. Теперь предстоит взять самый трудный участок Новгород – Тверь (400–500 км), а с Твери будет уже «видна» Москва и ты с Тошкой.
Из Новгорода выезжаю 1/III утром. Лошади сильно притомились, даем им отдых – две ночи и день. Особенно сдает Зорька, Сончик еще тянет. Устали немножко и мы с ямщиком (он как ямщик и человек – среднего качества). Понемногу сдают с тела все четыре члена «экспедиции» (2 чел[овека] + 2 лош[ади]). Вчера стали на ночёвку рано, часа в 3 дня, из-за метели («глушь и снег навстречу мне»[660]) – в избушке маленького колхоза. Там сидит семейство и плетет лапти. Вижу много хорошего народу[661]. Приеду – расскажу.
Много мешает моему здоровью какое-то тяжелое, необоснованное предчувствие, ожидание чего-то худого, что может случиться с тобою и Тошкой в Москве.
Целую дорогую жену и большого сына. Ваш друг, муж и отец Андрей.
[Приписка на левом поле листа] Колхоз, где я ночевал пр[ошлую] ночь, назыв[ается] «Любино Поле»[662]. Хорошее название.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 533. Публикация Н. Корниенко.
{217} В редакцию журнала «Литературный критик».
28 февраля 1937 г. Великий Новгород.
Просьба перевести телеграфом [в] Валдай тысячу[663]. Платонов.
Печатается по: РГАЛИ, ф. 614, оп. 1, ед. хр. 10, л. 178. Телеграмма.
{218} В Государственную заводскую конюшню «Лужская».
Апрель 1937 г. Москва.
1) Соглашение, заключенное между ГЗК[664] и мною, почти сплошь состоит из пунктов, обязывающих к разным расходам лишь меня, но не обязывающих ГЗК, несмотря на то что при заключении соглашения присутствовал один из специалистов НКЗ СССР, командированный для консультации из Москвы и хорошо осведомленный о цели моей поездки. И несмотря на это, т. е. на присутствие консультанта и наличие специалистов-конников на самой ГЗК, мне, несведущему человеку, ставят в столь большую и трудную поездку совершенно непригодную лошадь (Зорьку), которая вовлекла меня в большие ненужные расходы (прокормление, обслуживание – вплоть до лечения, ж. д. транспорт и пр[очее]). Я же заключал соглашение в расчете на особых лошадей и нес в дороге расходы и заботы о лошадях, не считаясь ни с чем, лишь бы сохранить лошадей здоровыми. Достаточно сказать, что за 19–20 дней пути лошади съели одного овса 350 кг, т. е. гораздо более той нормы, которая мне предписана договором. Во всех остальных отношениях лошади были также в наилучших условиях – насколько это от меня зависело, конечно. Поэтому не формально, а по существу я бы должен вовсе не платить аренду за Зорьку, а заплатить за одного Сончика[665] действительно ценную и пригодную для такой дальней поездки лошадь. То есть уплатить по 50 р[ублей] в сутки вместо ста, – 1350 р[ублей] вместо 2700 р[ублей] (ведь и при этих условиях я несу очень серьезные, хотя и бесполезные для меня, расходы по содержанию Зорьки, обслуживая ее, ж. д. транспорт и пр.). Возможно, что Зорька ценная лошадь как производительница, но ведь я ее арендовал не для производства потомства, а для тяги. Однако я считаю, что и специалисты (в данном случае ГЗК) изредка могут ошибаться. Поэтому арендную плату за Зорьку разделим пополам (1350: 2 = 675 р[ублей]), а из этой половины я [бы] взял на себя несколько больше, именно 700 р. Следовательно, с меня причитается:
2847 р[ублей] 55 к[опеек] – 650 р[ублей] =.
2197 р[ублей] 55 к[опеек]. Две тысячи я уплатил, остается.
197 р[ублей] 55 к[опеек].
2) Лошади были задержаны отправкой из Москвы (со двора дома, где я живу) в Московскую ГЗК, где они.
2 должны грузиться в поданный вагон, на 1–1 1/ суток. Это случилось потому, что кучер Д. Д. Яковлев запил и был в невменяемом состоянии. Естественно, в этом состоянии я не мог отпустить его проехать через всю Москву (ГЗК далеко за городом), т[ак] к[ак] боялся за лошадей, а формальная расписка его, что он, Яковлев, лошадей принимает на свою ответственность мне была не нужна. Разве он мог фактически за что отвечать? Я вынужден был ожидать, пока Яковлев придет в нормальное состояние. Свидетелем его поведения был служащий Московской конюшни, который был вызван мною для сопровождения Яковлева на погрузку. Больше того, я вынужден был нанять на сутки специального человека (дворника-крестьянина), чтобы ухаживал за лошадьми, т. е. кормил их, поил, пока Яковлев не опомнится. Это навлекло на меня снова лишние расходы – арендную плату за лошадей, их содержание, обслуживание и пр. Ясно, что эти расходы, превысившие, конечно, 197 р[ублей], были понесены мною по вине вашего агента и я их принять на себя не могу.
Я прошу вас не взыскивать этих денег с Яковлева и не налагать на него взысканий какого-либо другого рода, но в дальнейшем иметь в виду, что особо ответственных заданий Яковлеву поручать нельзя.
Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 4, ед. хр. 87, л. 1–3. Датируется условно – по содержанию письма.
{219} В редакцию журнала «Литературный критик».
12 декабря 1937 г. Москва.
В редакцию «Лит[ературного] критика». Просьба возвратить мне папку с моей рукописью[666].
Рукопись «Путешествие» следует считать непредставленной, а деньги, которые затрачены на поездку и которые редакция считает авансом, Вы можете истребовать с меня законным путем, а не путем произвольных вычетов из гонорара за другие рукописи.
А. Платонов.
12/XII.
Печатается по машинописи: РГАЛИ, ф. 2124, оп. 1, ед. хр. 24. Датируется условно – по содержанию письма.
1938
{220} Н. И. Ежову.
20 июля 1938 г. Москва.
Народному комиссару внутренних дел Николаю Ивановичу Ежову.
В конце апреля м[еся]ца т[екущего] г[ода], т. е. почти три месяца тому назад, вне дома, органами НКВД был арестован мой пятнадцатилетний сын – Платонов Платон Андреевич. 4-го мая 1938 г., в связи с арестом сына, у нас был произведен обыск (ордер № 2915 от 4 мая 1938)[667].
Причина ареста моего несовершеннолетнего сына была и остается для меня совершенно неизвестной[668]. Я просил несколько раз (подавал заявления)[669], чтобы меня вызвали к следователю для объяснений, но меня не вызвали.
Так как сын мой несовершеннолетний подросток, я очень прошу Вас, Николай Иванович, чтобы он был освобожден или отпущен мне на поруки – под любые гарантии с моей стороны. Если органы НКВД поставят мне в качестве условия для освобождения сына особые требования, то я все эти требования согласен буду выполнить и строго выполню[670].
Уже прошло три месяца, как сын сидит в Бутырской тюрьме. Но ведь пятнадцатилетний подросток это еще мальчик, и к нему полностью могут быть применены основные законы и принципы советской власти, обеспечивающие интересы и благосостояние детей.
Кроме того, мой сын обладает одним, опасным для его жизни, дефектом[671]. У него несколько лет назад была три раза произведена операция – трепанация черепа (в связи с гнойным заболеванием среднего уха), и сейчас он страдает постоянным гноетечением левого уха. При каком-либо небольшом заболевании, которое может дать осложнение на ухо, гной легко проникнет в мозг (большая кость за ухом удалена) и дело кончится быстрой смертью. Я говорю об этом с полной уверенностью потому, что уже дважды мой сын был в таком смертельно опасном положении, дважды он лежал по нескольку суток в предсмертной агонии, не просыпаясь[672].
Все эти обстоятельства позволяют мне рассчитывать, что Вы уделите немного своего времени, чтобы ознакомиться с делом моего сына, и дают мне надежду, что мой сын, как советский несовершеннолетний подросток, встретит с вашей стороны снисхождение и помощь.
Глубоко уважающий Вас [А. Платонов].
20/VII 1938 г.
Адрес: Москва, Тверской бульв[ар], д. 25, кв. 27. А. П. Платонов.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 637. Публикация Л. Сурововой.
Ежов Николай Иванович (1895–1940) – с сентября 1936-го по ноябрь 1938 г. – нарком внутренних дел СССР.
В Уголовном кодексе РСФСР, принятом в 1926 г., лица с нездоровой психикой выделены в особую категорию. Пункт 11 общих начал уголовной политики РСФСР гласил: «Меры социальной защиты судебно-исправительного характера не могут быть применяемы в отношении лиц, совершивших преступления в состоянии хронической душевной болезни или временного расстройства душевной деятельности или в ином болезненном состоянии, если эти лица не могли отдавать себе отчета в своих действиях или руководить ими, а равно и в отношении тех лиц, которые хотя и действовали в состоянии душевного равновесия, но к моменту вынесения приговора заболели душевной болезнью. К этим лицам могут быть применяемы лишь меры социальной защиты медицинского характера» (Уголовный кодекс с изменениями на 1 октября 1934 г. ОГИЗ, 1934). Следующий пункт тех же общих начал определяет возрастные рамки лиц, подвергаемых наказанию, т. е. тот самый пункт о несовершеннолетних, который должен был автоматически освободить Платона от наказания наравне с лицами, не достигшими определенного возраста.
