Виктор Бронштейн - Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом
В общем, на предложение встретиться у психолога в Москве ответа не последовало. В условленное для окончательного согласования похода к психологу время вместо диалога слышались в трубке унылые гудки. Вместе с ними таяли последние надежды на нормальное взаимодействие по отношению к детям, а даст Бог, когда-нибудь и к внукам.
Эпизод, когда после ожесточённого спора на заре наших отношений была принята моя точка зрения, так и остался в нашей жизни единственным. Тогда спор закончился моим предложением расстаться, чтобы ей ехать из Москвы в Иркутск и поступать по-своему, мне же остаться в Москве, а там уж как Бог даст.
Но всего лишь через сутки я услышал по телефону её пылкие признания в любви, а главное – признание неправоты. Нормальная для женщины покладистость. Но дальнейшая жизнь показала, что покладистость была одноразовой и продиктована, очевидно, далеко идущими планами – осуществлением главного бизнес-проекта её жизни с наименованием «замужество». Через неделю выяснилось, что мы ждём ребёнка. И это – без единого обсуждения и согласования. Более того, в начале поездки было сказано, что она планирует рожать только года через четыре, но оказалось, что имелась в виду предыдущая, не очень обеспеченная её семья, где у её гражданского мужа младшему ребёнку не было ещё и года. После начала беременности ни одного извинения за двадцать лет уже не было…
В данном случае я принял решение не допускать её в дом, где живёт сын, до моего приезда. Тем более что у неё с новым гражданским мужем есть хорошая квартира в центре города, а у меня – решение суда о её выселении.
Но не тут-то было. Легко обманув встречающего водителя, она оказалась в доме, где, с моего согласия, занимает немалую площадь, якобы для того, чтобы растить сына, ночуя в доме раза три-четыре в неделю. При этом у неё нет и никогда не было никаких обязанностей: ни коммунальных затрат, ни затрат на домашнее питание, в общем, коммунизм в одной отдельно взятой семье или, вернее сказать, у одного из членов бывшей семьи. Правда, выполняется только половина коммунистического принципа – каждому по потребностям; от каждого по способностям – как-то забылось. Хотя и готовить она мастер, и убираться, но это в другой квартире, в другие дни, для других людей.
Уже восемь лет захожу после работы в свою кухню и вижу грязную посуду, которая ждёт утреннего прихода домработницы. О приготовлении еды нет речи, да и когда. Почти все выходные зимой на горных лыжах, летом на даче и в оздоровительных походах.
Правда, лыжемания начала проходить – возраст всё же. Но лет восемь-десять прошло в компании лыжных нехристей, один из которых осуждён, увы, за убийство. Отозвался этот период сначала в моём стихотворении «Гон»:
Души безжалостно скомкав родные,
Бросила в топку страстей,
Чтоб среди нехристей мчаться по склону
Дамою чёрных мастей.
Бесы в злорадном веселье кружатся,
Сладостен скользкий разгон.
Затормози! Но мольбу заглушает
Всё разрушающий гон.
А через несколько лет написалась и «Горнолыжная мода»:
У женщин в доме лыжный сбор,
И каждый раз, под выходные,
С женой всё тот же разговор:
Как снег, как цены модных гор,
Где все кружат, как заводные.
Но я от сборов в стороне,
За лиру будто бы наказан,
Играю на своей струне,
Как эмигрант в родной стране,
Я к прежним ценностям привязан.
Ну вот, отсёкся дверью гам,
И лишь мороз ко мне рванулся,
Кому я боль свою отдам,
Но нет в России прежних дам,
И век о равенство споткнулся.
Вдруг шум шагов в прихожей вновь,
Дочь передумала кружиться.
Детьми ещё жива любовь…
На лыжах модно заблудиться.
Что же теперь делать? Когда мать общих детей уже в доме? Как повлиять на недопустимый прессинг? Не выселять же силой?
Придётся менять дома входные замки и коды сигнализации. Счастье, что недавно я получил юридическое право на такие «крутые» действия, выиграв совершенно очевидное, по сути, дело, правда, только во второй инстанции суда.
Хотя деньги за «её долю», записанную мной же, я выплатил по мировому соглашению лет десять назад, но ради сына не препятствовал её проживанию в отдельных «покоях» и пользованию общей кухней и залом. Время летит быстро. Сын вырос. И только тогда выяснилось, что жить в усадьбе бывшая жена планирует всегда, благодаря доле детей в собственности. «Неподкупный» суд первой инстанции неожиданно решил вопрос в её пользу. Не зря у неё подруга адвокат со сверхсвязями.
Мы, конечно, тоже не посторонние в родном городе, но наша «мзда» на возможный «аукцион» решения вопроса не дошла, да ещё, вот парадокс, целых два раза. Первый раз благодарность застряла у Дрица и финансиста фирмы. Они сочли, что дело и так выигрышное, а деньги, очевидно, и самим не лишние. Второй раз так же в точности поступил и судебный работник – наш с Дрицем общий знакомый. О том, что деньги не дошли до адресата, свидетельствует полная неосведомлённость моего посредника о предопределённом результате процесса накануне последнего судебного заседания. В то время как прилежный адвокат другой стороны даже не пошёл на «решающий раунд», хвастливо демонстрируя этим, что осведомлён о их победе заранее.
Правда, к чести судебного работника, игравшего как бы в рулетку, денежную часть взятки, в отличие от «бедного» Дрица, он вернул без какого-либо нажима, а фирменный сертификат на банкет в ресторане мы аннулировали сами.
Ох, как не хотелось мне связываться с выселением, куда уютнее и интеллигентнее не злить, не связываться, не вызывать тяжёлые энергетические вихри, которые непросто переносить даже по телефону. С другой стороны, если даже для меня тяжёл её гнев, то каково может быть Владиславу? Всё же придётся напрячься и действовать, вызывать её яростно-непредсказуемый огонь на себя. Хорошо бы, с её стороны не было хотя бы магических гадостей. Поеду-ка я в церковь, приложусь к святым образам и мощам. Раньше непременно бы взял благословение у батюшки, да уж сильно здесь, в Москве, хорошо упитанные священники лоснятся благополучием и материальным достатком.
Не случайно мой племянник-монах после десяти лет строгого, как он выразился, режима решил вернуться в мир, сильно разочаровавшись в монастырском и прочем церковном начальстве. Слишком уж не чужды они стали роскоши, веселью и прочим радостям земным, забыв про любовь к рядовым братьям во Христе.
Размышления прервал сын, позвонив посоветоваться, выполнять ли поручение матери по привозу из её квартиры к нам в дом собаки. Этим, как я понял, моя бывшая демонстрирует, что она решила, как всегда, проигнорировать мою просьбу и обустроиться всерьёз и надолго.
А поручение – была проба сил. Если бы сын сразу же молча привёз её собаку, любимую к тому же и им самим, то оказался бы фактически на её стороне. Это означало бы, что он струсил и сдался ещё до разборок, помогает ей вселиться и зарабатывает перед ней индульгенцию. Но он выдержал свой мужающий характер, не стал, как ранее, безропотно выполнять поручение и позвонил мне. Я, конечно же, запретил переезд в дом ещё и собаки. Хорошо, хоть своего друга не везёт в мой дом. Хотя, строго говоря, дом не совсем мой, а общий с детьми. Когда закончилось строительство, я широким жестом записал его на всех членов семьи, включая и детей, и, конечно, жену. Не забыл и сестру. У неё была исторически своя небольшая квартира в построенной мной усадьбе. Не думал, не гадал, что скоро у собственных детей, с некоторой долей унижения, нужно будет просить бумаги в суд – с их мнением о целесообразности проживания в доме их матери, полностью получившей свою долю деньгами по мировому соглашению.
Сын несколько лет назад под давлением матери и тогда ещё детского страха перед ней подписал под её диктовку бумагу в суд невыгодного для меня содержания. Явная непорядочность – заставлять ребёнка хоть и в дипломатичных выражениях, но фактически идти против отца. Тогда под давлением он сломался, хотя был в душе за её выезд. Обещал, как и дочь, хотя бы не вмешиваться в дела родителей и всё оставить на усмотрение суда. От дочери бумагу также получил кое-как. Но, может быть, дело в расстоянии.
Не случайно умудрённая жизнью адвокат, оценивая в своё время ситуацию при разводе, сделала неожиданное заключение, что я не читал «Короля Лира» Шекспира, который дочерям отписал своё королевство и вскоре жесточайше поплатился, вначале унижениями приживальщика, а вскоре свалившееся богатство довело до гибели всех детей, даже третью, обездоленную королём, но честную дочь, напоследок приютившую отца.
У меня, к счастью, поменьше королевство и, дай Бог, будет поменьше неприятностей. Но сын, со своим правом владения частью дома, мог бы серьёзно поссориться с отцом, будь на моём месте кто-то другой. Под давлением матери он не показал мне бумагу до подписания. Думаю, что данный поступок и настоятельная просьба, высказанная сыном лет в 12–13, отгородиться от материнского контроля успеваемости в школе свидетельствуют о его страхе перед ней, возможно, и подсознательном.
