Марк Гроссман - Земля родная
— Спасибо, ничего…
— Как Матвей Афанасьевич? Дремучий мужчина этот Черепанов, но сталевар подходящий.
— Да так, ничего себе…
— Ничего себе… Н-да!.. Что-то, молодой человек, у нас разговор не клеится. Может быть, тему сменим?
Ох, и надерзил бы Сережка старику Красилову, если бы он не был Надиным отцом! Трубников кипел и, чтобы скрыть это, старался смотреть то в стороны, то вверх, то вниз. В эту критическую минуту раздался голос Нади.
— Привет, товарищ Трубников! Вот повезло-то? Мне как раз вас нужно!
— Здрасте, Надя, — невнятно проговорил Сережка.
— Конечно, по поводу художественной самодеятельности? — с усмешкой спросил отец.
— Конечно, насчет самодеятельности! — не моргнув; глазом ответила Надя. — Вечно ты, папочка, со своими подозрениями и намеками!.. Я же не маленькая!
— Вот об этом-то, кажется, я уже однажды имел честь говорить тебе. Могу еще раз повторить.
— Папочка, не надо. Ты не волнуйся, — уже заискивающе проговорила она. — Я скоро приду.
— Ну-ну!
Зот Филиппович окинул молодых людей неодобрительным взглядом и зашагал, размеренно постукивая тростью.
— Понимаете, товарищ Трубников, Вера Кичигина велела сказать вам, что с завтрашнего дня репетиций хоркружка будут каждый вечер. Ведь до Октябрьских праздников осталось меньше месяца, — громко говорила Надя, в явном расчете на то, чтобы отец слышал эти слова. А ее бойкие карие глаза говорили другое: «Ты бы знал, Сережка, как я рада видеть тебя! И сколько страху натерпелась я — и все из-за тебя, Сережка!»
Это же говорили и Сережкины глаза. И еще говорили они: «Ты такая смелая, находчивая, Наденька! И я тебя так люблю, так люблю!»
Она смутилась, покраснела. Тряхнула головой и заговорила быстро-быстро:
— Понимаешь, Сергей, я тебе совсем забыла сказать! В выходные дни папа всегда здесь гуляет. И всегда в двенадцать часов. Я пораньше пришла, без пяти, потому, что ты всегда меня ждешь и потому, что надо было предупредить насчет папы. А ты не пришел, а в двенадцать появился он. Спрашивает: «Ты что тут на ветру стоишь?» Я говорю: «Да так, одну девочку жду». Но папу трудно провести. Он ведь у нас хитрущий! «Погляжу, говорит, что это за девочка такая». Ужас, честное слово! — И глаза у нее стали большими, большими, но в них светился не ужас, а неудержимый смех.
Сережка все еще не мог прийти в себя и не знал, что говорить. Сказал первое, что пришло в голову:
— Ты видела Кичигину?
Она состроила уморительную рожицу:
— Конечно, не видела!
И тут они громко расхохотались, уверенные, что удалось провести хитрого старика.
— Мы пойдем в кино. Да, Сергей? — спросила Надя так, что это походило на приказ.
Считавший себя самостоятельным, Сережка не мог терпеть никаких приказов. Он сразу, что называется, вставал на дыбы. На Надин вопрос он не ответил, а спросил сам да так, что это тоже прозвучало приказом:
— Может быть, на Ермоловский пойдем?
— Это зачем? — Лицо Нади стало замкнутым, и губы ее плотно сжались.
— Я обещал.
— Но я не обещала.
— Брагин уже там.
— Ну и что же?
— Так я же ему слово дал!
— Ловко! — Надя тряхнула головой. — И даже со мной не посоветовался.
Сережка поморщился:
— Из-за каждого пустяка советоваться!
Но лучше бы он не говорил этого.
— Какой стал самостоятельный! — глаза Нади сверкнули недобрым блеском. — Ну и иди один! А я как-нибудь без тебя обойдусь.
Это было сказано очень решительно. Так решительно, что Сережка уже готов был смирить свою гордую волю и сдаться.
— Ну, понимаешь, Надя! — Он даже руки к сердцу приложил. — Там будет много ребят, девчат… И потом — слово дал.
— Ну и иди, если дал.
— Вот человек! Давай посоветуемся, если хочешь…
Пришла пора и Наде сдавать свои позиции:
— Посоветуемся… Вот давно бы так… А то за себя и за меня слово дает…
Ссора потухла, и обе стороны пришли к полному согласию: в кино пойдут завтра, а сегодня — на Ермоловский поселок. Сережка пойдет пораньше, а Надя — чуть попозже. А то люди невесть что могут подумать.
…Они были очень похожи друг на друга — Валя Бояршинова и Наденька Красилова. Обе невысокие, плотные, ладные, со стрижеными волосами, которые у обеих вились на висках маленькими колечками.
И все-таки это были совершенно разные девушки. Одна и в веселье и в гневе была бесшабашной. Под горячую руку могла натворить черт знает что. Такой была Надя Красилова. Горяч характерец и у Вали. Но, более рассудительная, она умела держать себя в руках.
Надя была страшно ревнивой и самолюбивой. Ей чудилось, что все девчонки города нацелили свои лукавые глаза на Сережку и думают только об одном: как бы отбить его.
Валя Бояршинова даже такое простое дело, как посещение палисадника возле панковского дома, рассматривала чуть ли не как очередное мероприятие. Она согласилась идти на Ермоловский поселок без особых разговоров. Когда Санька сказал, что ему хотелось бы попроведать Панковых и что там, наверно, соберется много молодежи, Валя заметила:
— Очень хорошо! Я туда давно собиралась. Говорят, ермоловские здорово поют и пляшут. Может быть, кого-нибудь и в самодеятельность затащим… Только знаешь что, Саня…
— Что?
Она вдруг смутилась:
— Там мы с тобой будем, как чужие, ладно?
Санька покраснел, но сказал спокойно:
— Не получится. Сережка все знает.
— Твой Трубников будет помалкивать. Ведь и мы с тобой тоже кое-что знаем о нем.
…Когда из панковского дома солидной походкой вразвалку вышли ребята, девчата поднялись со скамеек и сгрудились в тесную стайку, пересмеивались.
Андрей поставил гармонь на колени и, глядя в небо, спросил обычное:
— Что прикажете?
И, как обычно, ответила Фрося Черепанова:
— Играй, что хочешь.
Андрей как будто нехотя пробежался пальцами по ладам, словно нащупывая нужную мелодию. И конечно же пальцы его наскочили на самое любимое ермоловских парней и девчат — на «Коробейников».
Как-то случилось так, что Надя очутилась рядом с Валей и Фросей. Сережка многозначительно подмигнул Саньке Брагину: «Смотри, мол, как наши-то сгруппировались».
— Может, споешь? — спросила Надя.
— Тебе и карты в руки, — ответила Валя.
Но пока они переговаривались, зазвенел высокий голос Сережки:
Ой, полна, полна моя коробушка —
Есть и ситец и парча!..
Надя подтянула своим бархатным низким голосом, и другие девчата подключились. В вечернем сумраке поплыла по крутым улицам поселка песня…
И, наверное, много хороших песен спели бы в тот осенний вечер парни и девчата возле панковского дома, вдоволь бы постучали каблуками и подошвами лихие плясуны… Но ничего этого не произошло. Даже не успели допеть любимых «Коробейников».
Когда песня во всю ширь расправила свои звонкие крылья, раздался вдруг девичий крик, переполненный болью:
— О-о-ой!
Это вскрикнула Фрося. Очарованная песней, она не слышала, как подкрался к ней сзади отец. Матвей изо всех сил схватил руку дочери:
— Ага! Песенки распеваешь! Из дому убежала! Врешь, теперь не выкрутишься!
Ломая ей руки, отец поволок Фросю за собой. Ребята не сразу пришли в себя от неожиданности. Первым к Матвею кинулся Санька. Андрей вскочил со скамейки, бросил гармонь, подлетел к Матвею и коротко отрубил:
— Отпусти!
Черепанов был пьян. Он дыхнул Андрею в лицо винным перегаром и скрипнул зубами:
— Не суйся, а то и тебе влетит!
Андрей подошел вплотную.
— Отпусти, говорю!
— Не отпущу! Я ей покажу! При всех загну подол, да железной пряжкой, чтобы не забывала родителей!..
Он стиснул руку, Фрося опять вскрикнула. И Андрей больше уже не мог сдерживать себя. Обеими руками он вцепился в пиджак Матвея. Тот выпустил Фросю и размахнулся. Но не зря стоял рядом Санька. Он на лету поймал руку Матвея и без особых усилий завернул ее за спину. А тут уже был наготове Сережка.
Девчата столпились вокруг плачущей Фроси, и кто, как умел, утешал ее.
Матвей рычал и страшно сквернословил.
— Вот что, дядя Матвей, — стараясь говорить как можно спокойно, сказал Санька, — добром говорю: брось ругаться, а то свяжем.
— Меня, Черепанова, вязать? Р-разнесу и костей не соберете! — И снова матерщина, тяжелая и грязная. — Фроська, иди домой!
— Не пойду! — отчаянным голосом закричала Фрося.
— А вот пойдешь!
Андрей крепко встряхнул Матвея.
— Для чего ей идти, ну скажи? Чтобы ты убил? Не выйдет!.. Да что мы тары-бары разводим с ним? Давай свяжем и отнесем домой.
Пьян и возбужден был Матвей. Но, взглянув на ребят понял: и в самом деле свяжут и отнесут. Уже спокойнее проговорил:
— Вот взбеленились!.. Отец родную дочь не может поучить маленько…
