Николай Котыш - Люди трех океанов
— А у меня, кроме матери и отца, никого. Было три брата. Все трое в танке сгорели. В одном экипаже служили…
Молчание. До боли горькое и понятное.
В тот же день к Рудимову прибежал запыхавшийся Корней Иванович. Снял фуражку и достал оттуда пропитанное по́том письмо от Варвары Николаевны.
— Понимаешь, Степан, она, голубушка, все плачет, без меня ей совсем плохо. — Корней Иванович тер пухлой ладонью глаза и по слогам читал письмо супруги.
Степан выслушал, сказал, что ему тоже написала Тамара, и оба поглядели друг на друга погрустневшими глазами.
Вечером Рудимов начал сочинять ответ жене. Писал долго, мучительно подбирая слова и боясь упустить что-либо. Написал даже про голубя:
«Нет Егора. Сменялся я с генералом Гарнаевым на дюжину турманов. Живут они в капонире на балках. Очень редко вылетают в поле. Боятся самолетной стрельбы. Но уже, кажется, немного привыкли. Приезжай, увидишь. Справку высылаю. Только прошу тебя…»
Дописать не удалось. Позвонили с КП полка.
…Истребители стояли носами к взлетной полосе. Рудимов, Шеремет и Даждиев подбежали к своим самолетам. Вынырнувший откуда-то из-под плоскости Зюзин доложил о готовности машины и ловко извлек из кармана комбинезона зеленый конверт:
— От жены.
— Я тоже получил, — сказал Рудимов и бойко влетел в кабину.
— От винта!
— Есть от винта! — Вовка метнул ладонь к бескозырке.
Вспыхнул диск винта. Загрохотал аэродром. Комэск посмотрел по сторонам, махнул перчаткой (явно по-яровиковски) своим ведомым: мол, по газам.
Наши посты засекли шестерку «мессершмиттов» далеко в море. Их надо встретить на дальних подступах к Севастополю.
…Рудимовское звено уже несколько минут летело над морем. Давно исчезли берега. Отстали последние чайки. Под крылом — иссиня-зеленая пустыня. Почти такая же — над головой. И на этой сквозной шири — ни единого постороннего штриха. Как ни всматривался Рудимов, ничего увидеть не мог. Уже начал сомневаться, были ли вообще тут чужие самолеты. А может, были, да вернулись назад, издали завидев истребители. Возможно, уклонились и норовят подойти к базе с другой стороны.
На двенадцатой минуте Степан увидел чужую машину. Но это не «мессер». Шел разведчик «хейнкель-11». Высота солидная — семь тысяч метров. Рудимов отправил Даждиева на барраж (еще неизвестно, куда девались «мессеры»), а сам с Шереметом погнали истребители на высоту. «Хейнкель» держит курс на Севастополь. Вдвоем его можно крепко зажать в клещи. Но тут произошло неожиданное: Шеремет забыл открыть жалюзи радиатора. Мотор перегрелся. Его заклинило. Кузьма повернул к берегу.
Рудимов остался один. «Хейнкель» заметил это и шарахнулся влево, пытаясь прорваться к городу. Степан бросился наперерез, и они оказались рядом. Летят и видят друг друга. Рудимову запомнились широченные очки, из-за которых глядели пронзительно-пристальные глаза пилота. Что в них — злость, страх, ирония?..
Немец рывком развернул машину и с налета хлестнул пулеметной плетью. Степан услышал треск раздробленного плексигласа. Горько запахло горящим маслом. Пали обороты. Рудимов двинул сектор газа и бросил машину в вираж. Но «хейнкель» далековато. Надо подойти поближе. Степан целится в левый мотор. Очередь. Летит. Неужели промахнулся? Еще нажим на гашетку. «Хейнкель» задымил и стал разворачиваться в море. Вновь нажим на гашетку. Но огня нет. Пулемет молчит. Заклинило, что ли?
Нет, иссякли патроны. Стрелок «хейнкеля», видимо, заметил это и выплеснул целый сноп огня. Длинной очередью он пробил водяную магистраль. Горячие брызги ударили в лицо, как дробью. В кабине заклубился удушливый пар. Забивает кашель. И почему-то отдается глубокая боль под ключицей. Дышать тяжело. Почти ничего не видно. «Хейнкель» видится смутно, как сквозь воду. Неужели уйдет? Степан подает сектор газа до отказа. Обороты — на пределе. Настигает «хейнкеля». Пар в кабине рассеивается.
Теперь разведчик виден, как на проявленной пленке. Рудимов нацеливает машину в центр крестовины. В диск винта уже вписались стабилизатор и все хвостовое оперение. Секунда, другая… Сухой треск, Мельничными крыльями летят обломки. Фашистский самолет срывается на нос и винтом идет до самой воды. Взметнулся ледяного отлива столб, и словно ничего не было.
Степан потерял сознание, ударился головой о приборную доску. Очнулся и увидел перед глазами море. Мученическими усилиями выхватил самолет из спирали. На высотомере — тысяча метров. Обороты гаснут — стрелка неотвратимо ползет назад и наконец замирает на нуле. Мотор заглох. В кабину ворвалась непривычная тишина.
Тяжелый «миг» вот-вот коснется воды. Берег рядом. Ну, еще минутку, полторы… Море проявило к самолету жалость. Даже на самой малой высоте оно не лизнуло машину. Но земля оказалась жестокой. «Миг» врезался в берег, и самолет развалился.
Очнулся и сразу не мог понять, где он и что с ним. У ног пенится море. Над головой нависла скала. Кричат чайки. Где-то далеко-далеко поют петухи. Там деревня, до нее, видать, не близко.
Как выползти из-под этого гробового навеса? Степан натужно поднимается. Боль простреливает правое плечо, и он тихо, со стоном опускается на колени. Тут только замечает кровь на реглане — она проступала через разорванный осколком шеврет. Он стягивает реглан с плеча и… падает навзничь. Секунду-две Степан видел желтый навес скалы… Потом метался в бреду. Чудилось, что погружается в холодную воду. А рядом кишмя кишат дельфины. И птицы тучей небо заслоняют. Что за птицы, не может понять. Одну лишь узнал — красного голубя. Он снижается и звонко бьет крыльями по воде…
На аэродроме весь день ждали повернувшегося Рудимова. Запросили штабы, посты наблюдения, командные пункты, аэродромы. Никто не видел и не слышал. Послали Даждиева на розыски. Он взлетел уже перед вечером. Коста, барражируя в районе Севастополя, видел, как какой-то самолет, дымя, снижался в сторону Тархан-Кута. Наш или чужой — определить не смог. И вот сейчас направился туда на малой высоте.
У Тархан-Кута никаких признаков упавшего самолета не заметил. Несколько раз проходил бреющим вдоль берега, углублялся в море, долго ходил над сушей. Пусто. Горючего осталось немного, пришлось поворачивать домой. Пошел опять берегом. И тут у самой воды заметил распластанного человека.
Коста выбирает площадку и садится в поле. Берет комэска на руки и тащит в самолет. Рудимов стонет, но в сознание не приходит. Ощутив на руках кровь, Даждиев разрывает китель комэска и нательной рубашкой перевязывает рваную рану под ключицей. Взлететь сразу не удалось — поле раскисло от недавних дождей. После третьей попытки истребитель оторвался от земли, и через сорок минут Даждиев привез Рудимова в полк.
Тут только Степан пришел в себя. Почти месяц отлеживался. Здесь же, на аэродроме. Лететь в Севастополь и тем более в Москву отказался. Когда уже поднялся и стал расхаживать по стоянке, Павел Павлович срочно вызвал на КП полка и таинственно передал телефонную трубку:
— Генерал Гарнаев хочет переговорить.
Степан взял трубку. Комдив спросил о здоровье, похвалил за последний бой, сказал, что представляет к ордену. Рудимов поблагодарил, но тут же услышал знакомый, рокочущий, с недоброй ноткой баритон:
— А теперь, капитан, скажи, зачем ты мне подсунул этого проходимца?
У Рудимова душа ушла в пятки. Прикинул: речь идет о летчике Таирове, которого он месяц назад порекомендовал в ведомые комдиву. Неужели подвел? Чем? Летчик вроде толковый. Да и человек… Хотя всякое случается…
— Вы слышите меня, Рудимов? — допытывался баритон.
— Слышу, товарищ генерал. Таирова я знал, как хорошего…
— При чем тут Таиров! — загремел комдив. — Я о твоем, как его… Егоре. О красном голубе.
— А что с ним, товарищ генерал? — отлегло на душе у Степана.
— Сегодня утром собрал всех самок и увел в вашу сторону. Два десятка лучших турмашек сманил, стервец. Не прилетали?
— Пока нет. Появятся, разберусь, товарищ генерал, — захлебываясь смехом, говорил в трубку Рудимов.
В полдень над аэродромом появилась стая голубей. Во главе с красным. Они долго носились над стоянками, не рискуя сесть рядом с самолетами. Но потом, когда красный, будто сигнальная ракета, очертил дугу и опустился на штабную землянку, за ним яблоками посыпались все двадцать турмашек.
ШАПКИ НАД ОКОПАМИ
— Ранены?
— Да.
— Противник узнал об этом?
— Наверное…
— В этом была ваша ошибка…
В первый раз после болезни Рудимов возвращался с барража. Небо синело безмятежно-чисто. Лишь вдали дымился Чатырдаг. Даже не верилось, что несколько минут назад вот эта эмалево-чистая чаша над головой была густо обрызгана дымами разрывов и копотью горящих самолетов.
