Николай Котыш - Люди трех океанов
Увидел капитан, как короткокрылый «ишачок», объятый пламенем, устремился к земле, и сердце сжалось в комок: Малыш в беде. Развернулся Степан, дал машине полный газ и на ревущем форсаже пошел вдогонку ведомому. Но тот скрылся за холмом. Наверное, врезался в землю.
С этой печальной мыслью комэск вернулся на аэродром. Но сразу не решался сказать о потере. Однако и молчать долго не мог. Сказал. Шеремет убежденно заявил:
— Придет!
Но миновала неделя, вторая, а Искоркина все не было. Комиссар эскадрильи уже несколько раз порывался написать письмо родным и девушке, от которой лейтенант ежедневно получал письма. Но летчики отговаривали:
— Повремените. Может, вернется…
На исходе третьей недели Рудимову позвонил Корней Иванович:
— Зайди в землянку. Вернулся. Шеремет в охапке принес…
Степан бросился в землянку и не поверил своим глазам: на нарах, поджав по-восточному ноги, сидел Малыш! Он выглядел совсем мальчуганом. На голове торчала шапка слипшихся волос. Похудел, глаза огромные. Одет в какую-то дерюжку.
— А я хотел походить на пастуха, — подмигнул Димка. — Иначе бы не уцелеть.
Оказывается, он облачился в жалкие лохмотья, перекинул через плечо кнут и перешел линию фронта. Несколько раз встречался с патрулями. Объяснял, что ищет потерянное стадо. Конечно, немцам и в голову не пришло, что перед ними летчик, участвовавший в налете на их аэродром.
— Вот и нашел свое стадо, а вернее, быка, — под дружный хохот летчиков толкнул Димка в бок Шеремета.
С неделю Искоркин отлеживался, поправлялся. Хотел Рудимов подольше подержать его на положении больного, да ничего не вышло. Представ однажды перед врачом в чем мать родила, Димка потребовал определить, годен ли он к летной службе. Врач осмотрел лейтенанта и признал, что «никаких ограничений не имеется».
— Так почему же я не летаю?
— Это пусть решает командир.
Пришлось Рудимову вновь отступать.
И опять листками календаря замелькали горячие дни.
Эскадрилья по-прежнему сопровождала соседей, иногда ходила на штурмовку. Сражалась с хвалеными и, надо сказать, опытными «воздушными волками», носившими железные кресты за бомбежку Польши, Норвегии, Франции. Только за два месяца эскадрилья Рудимова сбила тридцать два самолета. Но были и у нас потери.
В третий раз не вернулся Искоркин. Как и прежде, летчики всю ночь не сомкнули глаз, ожидая возвращения Малыша. Все почему-то были уверены, что он непременно вернется. Не сегодня — завтра, через месяц…
Но прошел месяц, а Димка не вернулся.
Рудимов от имени всей эскадрильи написал Димкиной матери:
«Простите, что сразу не сообщили Вам. Мы так верили в возвращение Димы. Совсем недавно узнали, что он врезался в зенитную батарею. Он был храбрый летчик…»
Письмо отправили в четверг. А в субботу пришла радиограмма из штаба ВВС:
«Лейтенант Искоркин в тяжелом состоянии доставлен в главный госпиталь. Выздоравливает».
— Жив, жив, чертенок! — вне себя от радости крикнул Рудимов.
БАРСОВ ПРЫЖОК
— Какие потери?
— Четыре человека.
— Кто виноват?
— Нас было мало…
Голубь Егор вторые сутки ничего не ел. Степан поселил его возле своей землянки в большом ящике из-под патронов. Егор сидел с закрытыми глазами. Открывал их лишь, когда хозяин протягивал руку и гладил по голове. Почему захандрил — трудно сказать: слишком много вероятных причин. Возможно, подействовал близкий гул моторов — машины стояли рядом с землянками. Может быть, от бензина угорел или же сказалось отсутствие подходящего корма: где тут достанешь зерна?
Но большинство летчиков, озабоченно следивших за самочувствием Егорки, пришли к выводу, что ему не хватает пернатого общества. Зюзин своих голубей оставил на старом аэродроме. Красный остался один.
— Одиночество гнетет Егора, — сочувственно сказал Дикарев, многозначительно потрогав обгоревший ус, и предложил Рудимову: — А знаете, товарищ капитан, есть выход — сменять одного Егора на целое семейство. За такого красавца дюжину дадут.
— Скажете такое, Дикарев, — отмахнулся Степан. — С кем тут меняться, когда рядом воро́ны не увидишь, не то что голубя? Да и не хочу никому отдавать своего…
— Так у меня ж есть кандидатура, — не унимался Герман. — И знаете кто? Комдив. У него голубей видимо-невидимо. За Егора ничего не пожалеет…
Рудимов не ответил. Посыпал Егору прихваченной за обедом гречневой каши и спустился в землянку отдохнуть: он только что вернулся с задания. Едва уснул, его растолкал Герка Дикарев:
— Товарищ капитан, прилетел!
— Кто прилетел? Куда? — Рудимов сонно уставился на своего ведомого.
— Генерал Гарнаев.
— Хорошо.
— Вы ему скажите…
— О чем?
— Как о чем? Об обмене голубями. В нашего Егора он влюбится.
— Зря это вы, Дикарев, — сказал капитан. Посидел в постели, почесал под мышками, стал обуваться.
Генерал Гарнаев сам пришел в землянку. Степан, не до конца натянув один сапог, встал на голенище, вытянулся.
— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался командир дивизии со всеми, кто был в землянке. Ему вразнобой ответили. Он подозвал всех к столу, если можно назвать столом дверь от каптерки, положенную на четыре столба, врытых в землю.
— Вот что, товарищи, — без предисловий начал Гарнаев рокочущим басом. — Предстоят большие дела. Завтра сюда прилетает весь ваш полк. Будете экспериментировать. Что и как — узнаете позже. А сейчас я хотел бы вас послушать. Как вам воюется?
Пилоты молчали. Тягостно, неловко. О чем говорить?
— Начнем с командира эскадрильи, что ли? Слушаю вас, Степан Осипович, — впервые Рудимов услышал от комдива свое имя-отчество. Натянув сапог, поднялся.
— Да вы садитесь.
— Что говорить, товарищ генерал? — задумался Рудимов. — Пока что неважно воюется. Потери большие…
— Ну и чем объясняются потери? Кто виноват? — опять нетерпеливо оборвал комдив.
Рудимов стал долго и путано рассказывать, как проходили бои, как погибли летчики.
— Но это следствие, а нужно знать причины. — Генерал встал и долгим, тяжелым взглядом осмотрел нары. Четверо нар пустовали. С них постели убрали. Темнели нетесаные доски, да кое-где в головах остались охапки сена.
— Это только следствие, — повторил Гарнаев. Засунув руки глубоко в карманы, он стоял посреди землянки, слегка раскачиваясь на носках, — поджарый, длинноносый, с узким кирпично-коричневым лицом. На кителе поблескивали два ордена Красного Знамени. Все знали: за Испанию. Гарнаев там командовал эскадрильей. Потом учился, получил полк. А перед самой войной назначили комдивом и дали звание генерала.
— Причина одна, — с огорчением заговорил Рудимов. — Мало машин у нас, а стало быть, и летчиков. Почти всегда звено на эскадрилью деремся.
— Я это знаю, можете не объяснять, — бросил комдив через плечо. — Вы мне скажите другое: что́ делаете для того, чтобы драться с толком этими силами?
— Мы теряем людей потому…
— Вот что, капитан, — круто повернулся Гарнаев, — я вижу, мы пока общего языка не нашли. Вам надо подумать. Запомните: при любых обстоятельствах мы головой отвечаем за людей. И вы, и я. — И уже мягче: — Ну а то, что самолетов у них больше, чем у нас, — не новость. Не думайте, что я завтра пригоню вам эскадрилью новых машин. — Генерал вновь посмотрел на пустые нары и каким-то не своим, сдавленным голосом почти выкрикнул: — Нет у меня самолетов, поймите! Нет. И в дивизии, и на флоте. Все, что можно было дать, вот оно — у вас. А если будет что, то попозже. Сейчас же надо воевать тем, что есть. Драться с умом, драться до последней возможности — в этом наше спасение, поймите, Рудимов.
Несколько остыв, генерал заговорил о плохой связи и осмотрительности в воздухе, о том, что нельзя отрываться от группы, и увлекаться одиночным боем, что боевой порядок надо строить в несколько эшелонов по высоте.
Летчики молчали. Рудимов без конца приглаживал дыбом стоявший чуб. Генерал продолжал покачиваться на носках. И вдруг у входа раздались какие-то хлопки, и в землянку влетел… красный голубь. Комдив даже отшатнулся. А Егор сел на стол и стал деловито расхаживать.
— Чей? — наконец спросил пораженный комдив.
— Мой, товарищ генерал, — сказал Степан.
— И где же он тут живет?
— Да рядом, в ящике.
— Зря мучаете птицу. Отпустите.
— А его никто не держит. Дверца открыта.
— Вторые сутки не ест, — вставил Шеремет. — Затосковал по девчатам.
Все засмеялись. Улыбнулся и Гарнаев. Протянул руку к голубю. Егор клюнул генеральский палец и гордо отошел в сторону.
— Симпатичная птица, — похвалил комдив.
