Джон Хупер - Итальянцы
Слова этой и многих других песен, написанных на итальянском языке, свидетельствуют о том, что другие европейцы склонны расценивать как уникально крепкую связь между итальянскими сыновьями и их матерями. Заключительные слова «Mamma» таковы: «Queste parole d'amore che ti sospira il mio cuore / Forse non s'usano più, Mamma! / Ma la canzone mia più bella sei tu! / Sei tu la vita / E per la vita non ti lascio mai più!» («Эти слова любви, которые тебе говорит мое сердце, / может быть, не используются в наши дни, Mamma! Но моя самая прекрасная песня – ты! / Ты – это жизнь / И никогда в жизни я больше тебя не покину!»)
Не слишком удивительно, что когда певцы других стран стали исполнять эту прекрасную балладу, они пели ее или по-итальянски – на языке, не понятном подавляющему большинству слушателей, или в переводе с совсем другим уклоном. В итальянской версии взрослый сын возвращается к любимой матери и клянется никогда не оставлять ее снова. В английской адаптации он сожалеет о том, что они так далеко друг от друга: «О мама / До дня, когда мы снова будем вместе, / Я живу в этих воспоминаниях. / До дня, когда мы снова будем вместе». Показательно, что английская версия песни имела наибольший успех, когда ее спела женщина, итало-американская певица Конни Фрэнсис[63].
Сын, держащийся за мамину юбку, по-итальянски называется mammone. Эквиваленты этому слову можно найти и в других языках. В английском это был бы mother's boy. Как и «маменькин сынок», mammone – это прозвище, которое ни один мужчина не принял бы за комплимент. Но итальянский язык уникален тем, что в нем есть и слово для обозначения этого явления, когда сыновья чрезмерно зависят от своих матерей: mammismo. Этот факт порой выдвигают как доказательство того, что стереотип справедлив и что необыкновенно близкие – некоторые сказали бы, нездорово близкие – отношения связывают слишком многих итальянских мужчин и их матерей.
Но действительно ли mammismo – внутренне присущая и непреложная черта национального характера итальянцев? В 2005 году историк Марина д'Амелия опубликовала книгу, где утверждалось, что mammismo – это то, что историки Эрик Хобсбayм и Теренс Рейнджер окрестили «изобретенной традицией», подобно другим легендам, материализованным, как по волшебству, ради определенных политических, социальных или иных целей (например, для консолидации нации). Д'Амелия установила, что слово mammismo возникло только в 1952 году. Все началось с того, что журналист и писатель Коррадо Альваро использовал его как заголовок эссе в своем сборнике «Il nostro tempo e la speranza». Подход итальянских матерей к воспитанию сыновей, из-за которого те уверовали, что имеют «право на что угодно», лежал «в основе традиционной итальянской безнравственности, недостаточного воспитания гражданственности и политической незрелости», утверждал он.
Для д'Амелии это было всего лишь способом переложить на женщин ответственность за все то, что привело Италию к принятию фашизма и бедствиям, обрушившимся на нее во время Второй мировой войны. Но одно дело – подобрать термин и другое – изобрести синдром, который им описывается. И, как дает понять книга д'Амелии, примеры необычайно крепкой связи между сыновьями и матерями можно найти и в более ранней истории Италии. Один из самых известных – отношения между ведущим идеологом Рисорджименто Джузеппе Мадзини и его матерью, Марией Драго.
Матери остаются тесно привязанными к сыновьям в большинстве, если не во всех, средиземноморских культурах. Лишенные всякого реального экономического или политического влияния, женщины Южной Европы (и Северной Африки) традиционно стремились извлечь выгоду из того факта, что их тем не менее почитают как матерей – тем более, если они подарили своим мужьям сына, – через неумеренное внимание к своим детям мужского пола. А сыновья отвечали им поклонением, которое содержит почти такой же подтекст, как и раболепство перед сыном: лучшее место для матери – дома, с детьми.
Много значения придают восклицанию «Mamma mia!», как свидетельству того, что явление mammismo пробралось даже в итальянский язык. Но «Madre mia!» в испанском можно услышать почти так же часто. И трудно представить более неистовую, чрезмерно опекающую родительницу, чем стереотипная еврейская мать.
Mammismo, может быть, и уникальное слово. Но различие между тем, что оно описывает, и тем, что происходит в других средиземноморских культурах, скорее количественное, чем качественное. Конечно, было бы опрометчиво считать mammismo как явление только лишь мифом. Слишком многое свидетельствует об этом явлении, хотя зачастую эти свидетельства больше заметны иностранцам и тем итальянцам, кому довелось пожить и поработать за границей. В Италии то и дело можно услышать истории о женах, которые после свадьбы обнаруживают, что свекровь будет жить в смежной квартире; о мужчинах, которые регулярно проводят часть выходных наедине с матерями или возвращаются жить к маме после развода. Если верить автору одного недавнего исследования, mammismo как явление отнюдь не легенда, а настоящая «пандемия».
Правда, в интервью для Psychology Today генуэзский психотерапевт Роберто Винченци не согласился с этим заключением. Он полагает, что сейчас этот синдром менее распространен, чем раньше. Но Винченци подтверждает, что «одна из проблем, от которых страдают многие из моих пациентов и их родственников» – это проблема мужей, ставящих матерей выше жен:
«В здоровой семье должен существовать „барьер поколений“ между родителями и детьми, то есть признание существования двух различных видов любви: той, которая соединяет родителей, и той, которая связывает их с детьми. Если же родитель любит ребенка слишком сильно и тем самым мешает его взрослению, то „барьер поколений“ разрушается, а это – верный признак патологии».
Британский писатель Тим Паркс, который женился на итальянке и написал захватывающую хронику семейной жизни в Венето, отметил, что в англосаксонском мире «традиционно, или по крайней мере в идеале, присутствует взаимопонимание в отношениях между родителями. В Италии оно радикально смещено к отношениям между матерью и ребенком». Все знают, что для матерей романских стран примером для подражания традиционно служила Мадонна. Но не так часто замечают другое – сходство между ролью романских отцов и ролью ее мужа. Как подметил Паркс, «Иосиф – попросту заместитель. Отец – это Бог, а основной его чертой всегда было отсутствие». Некоторые из самых запоминающихся зарисовок в книге Паркса имеют привкус горечи: в них он описывает, как отношения его жены с детьми очень быстро стали отличаться качеством и содержанием от его собственных отношений с ними. Читая это, невольно задаешься вопросом: не объясняет ли это, хотя бы отчасти, упомянутое выше явление, когда итальянские мужья отдаляются от семьи, пока их дети растут, и возвращаются в нее позже, чтобы провести вместе с женой старость.
Среди многих парадоксов итальянской жизни обращает на себя внимание и то, что в ней есть место и для mammismo, и для maschilismo, и – больше того – для многих других гендерных стереотипов. Розовый, например, продолжают считать исключительно женским цветом, который не должны носить мальчики или мужчины, если не хотят, чтобы их приняли за гомосексуалистов. Несколько лет назад я вернулся из Лондона с довольно элегантным, как мне тогда казалось, бледно-розовым галстуком, купленным на Джермин-стрит. В первый же день, когда я пришел с ним на работу, одна из моих итальянских коллег тихо сказала мне в коридоре: «Ни один итальянский мужчина никогда не надел бы этот галстук». По сей день мне неясно, одобрила ли она мою смелость в вопросах моды или, наоборот, осудила мое культурное невежество. Во всяком случае, я понял намек и больше его на работу не носил.
Сильвио Берлускони – далеко не единственный, кто использует слово «розовый», чтобы охарактеризовать что-либо, имеющее отношение к женскому полу, подобно тому как он сделал это, описывая Кабинет министров Сапатеро. Процент женщин, установленный законом для соблюдения политики равных возможностей, тоже повсюду называют quota rosa, то есть «розовой пропорцией». А о демонстрациях «Если не сейчас, то когда?» оповещали плакаты с розовым фоном.
Я подозреваю, что восторженное отношение итальянцев – как и испанцев – к проституткам-трансвеститам и транссексуалам с их вызовом гендерному разделению объясняется как раз стремлением убежать от смирительной рубашки стереотипов. По некоторым данным, в конце 1990-х на каждые 20 проституток в Италии приходилось больше одного трансвестита или, что чаще, транссексуала. Остается спорным вопросом, обманывают ли себя мужчины, которые посещают их, относительно собственной сексуальной ориентации.
Гомосексуальные отношения по обоюдному согласию между взрослыми людьми были признаны в Италии законными после вступления в силу первого уголовного кодекса после Объединения в 1890 году[64]. И все же до недавнего времени табу на гомосексуальный секс оставалось очень сильным. Даже сегодня отношение к гомосексуалистам довольно консервативно. Недавний опрос Istat установил, что четверть опрошенных считает гомосексуальность болезнью. Только 60 % респондентов признают, что иметь сексуальные отношения с представителем того же пола – это приемлемо, и 30 % придерживаются мнения, что «лучше всего для гомосексуалиста никому не рассказывать о своей ориентации». Многие гомосексуалисты, судя по всему, следуют этому совету: тот же опрос позволяет предположить, что только четверть мужчин-геев, живущих с родителями, признались им в своей нетрадиционной ориентации.
