Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Если удавалось набрать большую скорость, судно выскакивало на толстую льдину, подминало её под себя и обрушивало на неё весь свой вес; и когда её ближний край приходился примерно на мидель, она, не выдержав его тяжести, раскалывалась.
Или же перед носом «Терра-Новы» появлялась тоненькая, не толще жилки, трещина, которая непрерывно расширялась, пока в неё не вмещался без труда весь корабль. В нижних отсеках постоянно был слышен треск льда, трущегося о борта. Но дело продвигалось очень медленно и ложилось тяжким бременем на судовые машины. Выпадали и такие дни, когда мы вообще не могли сдвинуться с места.
«Трудно себе представить испытание более убийственное для терпения, чем долгие дни бесплодного ожидания. Досадно смотреть, как уголь тает с наименьшей для нас пользой. Правда, имеешь по крайней мере то утешение, что действуешь, борешься и надеешься на лучшую участь. Праздное же ожидание хуже всего. Можете себе представить, как часто и тревожно мы забирались на салинг в „воронье гнездо“ и изучали положение.
И, странно сказать, почти всегда замечалась какая-нибудь перемена. То в нескольких милях от нас загадочным образом раскрывалась полынья, то место, на котором она была, так же загадочно закрывалось. Громадные айсберги бесшумно ползли к нам или мимо нас, и, непрестанно наблюдая эти чудовища при помощи дальномера и компаса, определяя их движение относительно судна, мы далеко не всегда были уверены, что сможем от них уйти. Когда судно шло под парами, перемена окружающей обстановки бывала ещё заметнее. Случалось войти в разводье и пройти милю-другую без помехи; иногда мы натыкались на большое поле тонкого льда, который легко ломался под напором обитого железом носа нашего судна. Но случалось, даже тонкого слоя ничем нельзя было проломить. Иногда мы сравнительно легко толкали перед собой большие льдины, а то вдруг опять небольшая льдина, точно одержимая злым духом, упорно преграждала путь. Иногда мы проходили через огромные пространства снежуры, которая тёрлась, шипя, о борт судна. Вдруг шипение без всякой видимой причины прекращалось и винт бесполезно вращался в воде.
Дни, когда судно находилось под парами, проходили в постоянно меняющейся обстановке, и вспоминаются они как дни непрерывной борьбы.
Судно вело себя великолепно. Никакое другое судно, в том числе „Дисковери“, попав в такой сплошной лёд, так успешно не пробилось бы. „Нимрод“, конечно, также никогда бы не добрался до южных вод, если бы он попал в такой паковый лёд.
Вследствие этого я удивительно привязался к моей „Терра-Нове“.
Точно живое существо, сознательно выдерживающее отчаянную борьбу, она могучими толчками наскакивала на огромные льдины, продавливая, раздвигая или увёртываясь от них. Если бы только машины экономнее поглощали уголь, судно было бы во всех отношениях безукоризненным.
Раз или два мы очутились среди таких льдов, которые возвышались на 7–8 футов над водой, с торосами, достигавшими 25 футов вышины. Судну не было бы спасения, если бы его сжали такие льдины. Нас сначала пугало такое положение. Но человек со всем свыкается. Большого сжатия мы не испытали ни разу, да его, мне кажется, никогда и не бывает.
Погода часто менялась во время нашего пребывания во льдах. Сильный ветер дул то с запада, то с востока, небо часто всё заволакивалось, и бывали снежные метели, падал снег хлопьями, выпадал даже лёгкий дождь. При таких условиях нам было лучше в дрейфующих льдах, чем было бы вне их. Самая скверная погода мало могла нам вредить. К тому же больший процент был солнечных дней, так что даже при порядочном морозе всё принимало весёлый, приветливый вид. Солнце радовало изумительными световыми эффектами, расписывая небо, облака и льды такими нежными тонами, что можно было бы приезжать издалека, чтобы полюбоваться ими. При всём нашем нетерпении мы неохотно лишились бы тех многих прекрасных зрелищ, которыми обязаны нашему пребыванию в паковых льдах. Понтинг и Уилсон усердно работали, стараясь уловить эти эффекты, но никакое искусство не в состоянии передать глубокую голубизну айсбергов»[79].
Обычно вахтенный офицер управлял судном из «вороньего гнезда». Свои приказания рулевому он выкрикивал сам, а в машинное отделение передавал через вахтенного мидшипмена{54}, стоящего на мостике. Офицеру приходилось не только решать — и быстро, — какие льдины можно, а какие нельзя атаковать, но и выбирать наилучший курс следования на ближайшее время; работа, конечно, увлекательная, но, мне кажется, она быстро надоедает.
Примерно в это время Боуэрс сделал гротескный рисунок «Терра-Новы», таранящей гигантскую льдину. Мачты все выгнулись вперёд, а из «вороньего гнезда» вылетает сначала вахтенный офицер, за ним следом — окурки сигарет, пустые кружки из-под какао и, наконец, сено, которым выстлано дно «гнезда». На полубаке стоит Фермер (Отс), невозмутимо жующий соломинку в ожидании того, чтобы сено упало к его ногам и он скормил его лошадям. «Воронье гнездо» представляло собой бочку, привязанную к грот-мачте, забирались в него по подвесному трапу. Она, конечно, как-то защищала от ветра, но тем не менее находившемуся в ней никто на судне не завидовал.
Несмотря на то, что горячего какао, этого весьма приятного напитка, он получал вдоволь.
Ренник мерил глубину. Она колебалась между 1804 и 3890 саженями, а то и больше, и обычно на дне выявлялись вулканические отложения. Маршрутный промер засвидетельствовал переход от океанских глубин к континентальному шельфу.
Нельсон с помощью опрокидывающихся термометров получил ряды температурных измерений до глубины 3891 метр.
В этом рейсе лебёдка для линя приводилась в движение вручную. В последующих плаваниях уже применяли механический способ, к нему по возможности всегда следует стремиться. Но пока что это было утомительной работой, особенно мы были раздражены в тот день, когда опустили батометр для забора проб воды на 1800 метров, потом несколько часов крутили рукоятку лебёдки, а батометр всплыл на поверхность воды открытым!
Пробы воды также брали с различной глубины. Лилли и Нельсон на ходу корабля вели лов планктона сетями Эпштейна и Нансена на 24 и 180 ячеек.
Даже у себя дома вряд ли многие отпраздновали Рождество так же весело, как мы. Погода стояла удивительно тихая, со всех сторон нас окружал пак. В десять началось богослужение, спели много псалмов, затем украсили кают-компанию походными вымпелами — все офицеры берут с собой такие в полярные экспедиции. Эти вымпелы представляют собой крест Св. Георгия с раздвоенными окончаниями, окрашенными в геральдические цвета каждого обладателя вымпела, и с его личным гербом или геральдическим знаком, вышитым наверху. Рождественский обед команды, поданный в полдень, состоял из свежей баранины; пингвинятина имелась в избытке, но, как ни странно, её сочли недостойной праздничной трапезы. В кают-компании пингвинятину подавали к ужину. После тоста «За тех, кого нет с нами!» мы стали петь, и каждый из сидящих за столом должен был по кругу дважды что-нибудь исполнить. Большой успех имели Понтинг, аккомпанировавший себе на банджо, и Отс, спевший «Любовь, как роза, роза красная, цветёт в моём саду».
Мирз выступил с маленькой песенкой собственного сочинения «о нашей экспедиции и многих её участниках, стремящихся на юг». В результате все вахты были на ногах. В 4 часа утра Дэй шепнул мне на ухо, что делать на палубе нечего, а Пеннелл обещал вызвать, если понадоблюсь, — и я отключился до шести.
Крольчиха Крина родила семнадцать крольчат, тогда как, по слухам, он наперёд обещал раздарить двадцать два.
Вечером в сочельник мы встали у огромной льдины, состоявшей из нескольких глыб, и пригасили огни. С каким вниманием мы следили за мельчайшими изменениями льда и ветра, как упорно вглядывались в горизонт, надеясь увидеть на нём чёрные пятна, означающие, что впереди открытая вода! Увы, к югу от нас простиралось всё то же светлое небо. Однажды по морю проскользнула тень какого-то движения, раздался тонкий звон ломающегося льда, послышался шорох больших перемещений льда вдали. И снова всё стихло — наши надежды не сбылись. Затем поднялся ветер. Из-за плохой видимости дали были закрыты, но и в нашем ограниченном поле зрения происходили изменения.
«Мы начинаем продвигаться между двумя льдинами, проходим 200 или 300 ярдов и наталкиваемся на огромную глыбу. Это означает задержку продолжительностью от десяти минут до получаса, пока судно обходит глыбу и ложится в дрейф с подветренной стороны. Когда путь снова свободен, операция повторяется.
Если судну удаётся, наконец, набрать немного хода, оно раскалывает препятствие и медленно проходит через него. Отчётливо ощущается набегание волны — медленное и постепенное. Я насчитал, что промежуток длится около девяти секунд. Все сегодня говорят, будто лёд раскрывается»[80].
