Ким Костенко - Это было в Краснодоне
— Перепечаенко! Остаешься тут за меня. — И, выбравшись на дорогу, поехал мерным шагом позади подводы рядом с Подтынным.
— Так, говоришь, из «Молодой гвардии»? — переспросил он. — Слыхал про такую… Разведчица ихняя у меня сидит. Любка Шевцова… Ну и девка, я тебе скажу! Вот видишь, — перегнувшись в седле, он сунул под нос Подтынному свою плеть — гибкий металлический трос толщиною в палец, оплетенный кожей, — вот этой штукой два раза порол ее так, что кожа лопалась. До полусмерти… Думаешь, созналась? Визжит, кусается, а ни слова… Один раз послал ее на аэродром — в офицерских комнатах полы мыть. Так она воду из ведер на пол повыливала и окна открыла. Мороз прихватил — каток в комнатах, и только! Пришлось офицерам в город идти ночевать, пока оттаяло… Теперь она за жандармерией числится. Вернер, начальник жандармерии, сам ее допрашивает. Из Красного Луча какой‑то гауптман приехал, помогает ему. Допытываются, где она радиостанцию спрятала. Чего только они ей не делают — молчит… Вчера вечером Вернер напился — он, знаешь, любит закладывать, — вызвал ее на допрос. Зашла она, а он и потянулся ее обнимать. Как она его по морде шлепнет! У немца и глаза на лоб полезли. «Ну, хорошо, — говорит, — ты еще будешь на коленях просить у меня прощения!» А она хохочет… Говорю тебе — черт, а не девка!
— У нас поговаривают, будто отходить немцы собираются, — осторожно вставил Подтынный.
— Что ты! — воскликнул Орлов. — Наоборот, готовится генеральное наступление. Уж я‑то знаю…
Он говорил так убежденно, что Подтынный подумал: «Кто его знает, может, и правда Соликовский зря панику поднял. Орлов‑то здесь поближе к немецким штабам, небось уже пронюхал бы…» От этих мыслей ему стало веселее, и он уже охотнее поддерживал разговор.
Подтынный сдал арестованных в полицию. Они так замерзли, что не могли двигаться, и полицаи на руках оттащили их в подвал.
Орлов пригласил Подтынного к себе на завтрак. Тот не отказался — надо было отогреться, да и голод давал о себе знать.
Завтракали в кабинете Орлова. Под полом слышались приглушенные стоны — в подвале находились арестованные. Орлов не обращал на это никакого внимания — видимо, привык, — наливал стопку за стопкой, веселился. Неожиданно снизу отчетливо донеслось: «А ну, подпевайте хором!» — и звонкий девичий голос отчаянно запел частушки:
Клейст поехал на Моздок,
Да хреновый был ездок.
Подвела его кобыла,
До могилы дотащила.
Орлов сразу нахмурился, отодвинул тарелку, порывисто встал.
— Опять она, Любка. Ну до чего живуча! Вчера с допроса без памяти унесли… — И, выглянув за дверь, крикнул сердито:
— Молдованов! Спустись‑ка вниз, прими меры!
Через минуту внизу послышалась злобная ругань, глухие удары.
Отогревшись, Подтынный собрался возвращаться в Краснодон. Захмелевший Орлов не отпускал его, уговаривал остаться на ночь. Они стояли на пороге в обнимку, похлопывая друг друга по плечам. Вдруг хлопнула калитка, и группа полицаев ввалилась во двор, тесным кольцом окружила едва державшегося на ногах невысокого юношу. Он был весь окровавленный, в одном белье.
Один из полицаев, ухватив юношу за руку, потянул его к Орлову, восторженно вопя:
— Видел, кого привели, Иван Андреевич? Кошевой!..
Оттолкнув Подтынного, Орлов прыгнул с порога через ступеньки, наклонился к юноше:
— Ты — Олег Кошевой?!
Тот утвердительно кивнул головой.
— В камеру его! — распорядился Орлов. — Перепечаенко, беги к Вернеру, доложи! А ты, — он повернулся к полицаю, — пойдем ко мне, расскажешь.
Он торопливо повел полицая к себе в кабинет. Заинтересовавшийся Подтынный пошел следом.
— В Боково–Антраците он укрывался. У деда Крупеника, — принялся рассказывать полицай. — А дед не будь дурак — прибежал ночью в полицейскую будку на разъезде и все рассказал.[5]
Кинулись мы вшестером, окружили дом. Еще отстреливался, гаденыш, Лавриенко руку прострелил. Помяли мы его здорово, когда накрыли… Привели в будку, обыскали. Револьвер вот у него нашли и это — в пиджаке за подкладку было зашито…
Он положил на стол небольшую самодельную печать и две маленькие картонные книжечки. Типографским шрифтом на них было написано: «Временное удостоверение члена ВЛКСМ». Книжечки были не заполнены.
— Так, ну, все ясно, — удовлетворенно хмыкнул Орлов, рассматривая «трофеи».
В комнату зашло еще несколько жандармов. Невзрачный человечек с рябоватым лицом, в штатском мешковатом костюме, нагнулся к Орлову, что‑то шепнул. Орлов засуетился, подбежал к Подтынному.
— Личный переводчик Вернера, — кивнул он в сторону рябого. — Говорит, сам Вернер сейчас придет. Допрашивать… Ну, ты что, ехать собрался? Давай, а то, сам понимаешь, некогда… Тут сейчас такое начнется!..
Прошла неделя с тех пор, как Соликовский и Подтынный поселились в сером бараке. Каждую минуту они ждали команды покинуть город. Круглые сутки во дворе полиции стояли две пароконные повозки, готовые в любой миг унести их подальше на запад. Соликовский то и дело под разными предлогами звонил в жандармерию, чтобы удостовериться, что хозяева его еще здесь и о нем не забыли.
И вот однажды в серый барак, пришел неизвестный мужчина — поджарый, в коротком пальто и фетровой шляпе, со стеком в руке. Небрежно прикоснувшись стеком к плечу проходившего по коридору Подтынного, он на чистом русском языке с едва приметным акцентом произнес:
— Мне нужен господин Соликовский. Закрывшись в кабинете, он просидел наедине с Соликовским около часа. Подтынный ждал в соседней комнате, жадно прислушиваясь к тому, что происходит за стеной, но ничего не смог разобрать. Когда неизвестный вышел, Подтынный бросился к своему начальнику.
Никогда еще не видел он Соликовского таким жалким и напуганным.
— Что случилось? — встрёвоженно спросил Подтынный.
Соликовский не ответил. Он подбежал к окну, удостоверился, что повозки стоят на месте, затем отрывисто приказал:
— Закрой дверь! Живо!
Подтынный поспешил накинуть крючок, дважды повернул ключ в двери. Тем временем Соликовский вынул все ящики из письменного стола, вытряхнул из них бумаги прямо на пол. Потом, не разбирая, ухватил обеими руками кипу бумаг, протянул их Подтынному:
— В печку! Кидай все подряд. Скорее! Подтынный растерянно смотрел на бумаги.
— Ну, чего уставился! — прикрикнул на него Соликовский. — Приказано все уничтожить — ясно теперь тебе? Этот хлыщ из германской контрразведки. Через день–два красные будут здесь!..
Они вдвоем лихорадочно кидали в огонь многочисленные директивы из горуправы, ведомости на выдачу жалованья полицаям, списки арестованных, протоколы допросов…
В руки Подтынному попалась желтая картонная папка с черными тесемками. Аккуратным почерком Кулешова на обложке было выведено: «Дело о «Молодой гвардии». Подтынный раскрыл ее — в папке сиротливо белел единственный листок — донос Почепцова.
Подтынный положил папку на кучу пепла и смотрел, как синие язычки пламени подбирались к белеющему листку и он медленно, будто нехотя, свернулся в трубку и вдруг вспыхнул, выстрелив вверх тоненькой струйкой дыма…
Покончив с бумагами, Соликовский торопливо оделся, нахлобучил на лоб мохнатую папаху с красным верхом. Сунув влажную руку Подтынному, вскочил в повозку, скороговоркой пробормотал:
— В Дьяково смотаюсь… Жинку надо найти. Ты тут… побудь за меня! Я скоро… С Зонсом держи связь в случае чего… А я… я скоро… — И уже на ходу, пересиливая грохот рванувшейся с места подводы, докончил: — …верну–у-усь!..
Первым желанием Подтынного было броситься в другую повозку, помчаться следом за Соликовским. Дикий страх овладел им. Он уже подбежал к беспокойно всхрапывающим лошадям, отвязал поводья… Но, пересилив себя, остановился. Бежать самому, без разрешения немецкого командования? Но куда? Ведь они все равно разыщут его и не простят двойного предательства. Нет, его судьба теперь целиком в руках Гендемана и Зонса. Ему нельзя отрываться от них…
Подойдя к телефону, Подтынный попросил соединить его с Зонсом и, стараясь говорить спокойно, доложил:
— Господин гауптвахтмейстер? Говорит фельдфебель Подтынный. Бывший начальник полиции Соликовский только что бежал из города, передав мне свои полномочия. Жду ваших распоряжений…
В это же время в отдельной комнате городского ресторана, отведенной для особо почетных гостей, шел деловой разговор. Поджарый немец, небрежно постукивая кончиком стека по ножке стола, говорил сидевшему напротив него благообразному человечку с лицом скопца:
— Мы давно следим за вами, господин Кулешов. В нашем управлении заведена специальная папка на ваше имя. О, там есть очень любопытные документы! Уверен, что большевики дорого дали бы, чтобы завладеть ею… Но вы нам нужны. Поэтому большевики не получат эту папку… Надеюсь, вы догадываетесь, что это по нашему требованию вас освободили от работы в полиции? Мы позаботились о том, чтобы весь город узнал: немцы вам не доверяют! Вам нечего бояться большевиков, господин Кулешов. Они вас не тронут…
