Николай Котыш - Люди трех океанов
Вечером эскадрилья Рудимова, а за ней и весь полк перебрались на новый аэродром. Самолеты прикрыли ветками тополей. На рассвете следующего дня принялись рыть «щели».
Чувствовалось дыхание чего-то тревожного, настораживающего. Оно долетало со скупыми докладами штабов, прорывалось сквозь притаившуюся тишину летних лагерей. Люди работали молча, сосредоточенно. Хотя никто не сказал ни слова о причине сегодняшней тревоги, какое-то шестое чувство предсказывало, что она впервые за столько лет не была учебной. Когда Рудимов вышел из штаба и проходил мимо замаскированных самолетов, услышал негромкий разговор, по которому узнал мотористов своей эскадрильи.
— Подходяща глубина траншеи?
— Смотря какая почва…
— И какая бомба ахнет.
— Самолеты в готовности?
— В первой.
Дежурные истребители уже стояли у самого «Т». Дежурили летчики звеньями. Остальным разрешили ночью отдыхать в наспех построенной казарме по соседству с аэродромом.
Несмотря на то что люди за день умаялись, спать никто не ложился. Света не зажигали: Яровиков запретил. Темны были и дома, куда только что перебрались семьи летчиков и техников.
Стояла тихая ночь. Ночь звездопада. С веток стожаров то и дело срывались переспелые звезды. Они наискось чертили густую синь неба и падали в море. В темноте черными молниями метались летучие мыши. Из гарнизонного сада тянуло яблоневым настоем. Чей-то дальний голос выводил страстно и тоскующе:
Вы-хо-о-жу-у-у о-дин я на до-ро-о-гу-у-у…
…Тамара не спала. Она сидела на подоконнике, поджав под себя ноги, и переговаривалась с соседкой на балконе второго этажа. Сверху доносилось:
— Мой любит пшенную кашу. С салом, с луком. И еще вареники. Хохол.
— А мой… все любит. Правда, я не все умею…
Это о мужьях. Степан смеется: Тамаре так хочется выглядеть бывалой хозяйкой, но не получается. Опыта у нее пока никакого. Поженились они совсем недавно, а до этого она училась в балетном училище и питалась больше в буфете, чем в комнате общежития. Степан тихо подошел и протянул руку к подоконнику. Тамара вскрикнула, но тут же узнала мужа, засмеялась:
— Думала, летучая мышь. Сколько летает!.. Говорят, не к добру.
— Опять выдумываешь. Прыгай, — Степан вытянул руки и снял жену с подоконника. Она была легонькой, стебельковой и какой-то теплой, близкой, своей. Держа на руках, припал к ее щеке. Он любил целовать ее в щеку, как дочку. И еще — в мочку уха, путаясь в ее пахнущих дождевой водой волосах. Она скрестила руки у него на шее, прижалась к его сухим губам, укоряюще спросила:
— Ну где ты так долго?
Он не ответил. Молча внес ее в комнату, посадил на тахту.
С балкона второго этажа донеслось:
— Томочка, где вы?
— Я тут, — отозвалась в окно Тамара.
— Я вам не досказала про вареники. Их надо бросать в кипящую воду…
— Спасибо за совет, Варвара Николаевна, — выглянул в окно Степан.
— О, муж дома, а я, старая…
«Старая» — для отвода глаз. На самом деле Варвара Николаевна говорит так с одной лишь целью, чтобы услышать возражение: «Какая ж вы старая?!»
После ужина Степан и Тамара вышли на улицу. Тамара позвала:
— Варвара Николаевна, Корней Иванович, не спите?
С балконных перил свесилась сонная голова Корнея Ивановича, начштаба полка:
— Да вот ворочаюсь. Духота, что ли…
— Ну выходите сюда, подышите.
Долго бродили за околицей городка. Поднялись на приаэродромный холм. Взору открылась панорама ярко освещенного Севастополя. В ту ночь он казался каким-то таинственно красивым. Такими бывают только ночные города: все о них говорят только огни — зовущие, мечтательные и чуточку тоскующие. А где-то за морем змеились молнии да изредка докатывались отголоски грома.
— Наверно, скоро будет дождь, — сказала Варвара Николаевна.
Ее поддержал задыхающийся от духоты муж, и супруги Сухорябовы отправились домой.
Тамара и Степан вернулись в свою комнатку на рассвете. Только уснули, кто-то забарабанил в окно:
— Сосед, тревога! — По хрипловатому баску Степан узнал начштаба Сухорябова. Полный, страдающий одышкой, он стоял у самого окна и, сняв фуражку, вытирал пот клетчатым платком.
— Черт знает что делается, ночь, а духота, как в литейном.
— К грозе, наверное, Корней Иванович, — коротко бросил Рудимов и побежал на аэродром столь шибко, что начштаба отстал.
Словно в подтверждение слов Рудимова далеко за Севастополем полыхнуло корневище молнии. Залезая в кабину, Степан приподнялся на плоскость и увидел, что к грозовым вспышкам присоединились другие сполохи.
Небо, изрубленное клинками прожекторов, озарилось багровыми вспышками. И тут же прокатились глухие раскаты. Что это? Взрывы бомб или стрельба зенитной артиллерии?
Быстро вскочив в кабину самолета, Рудимов приказал дежурному звену выруливать за ним на старт. И вдруг из-за холмов взметнулись два луча. Они скрестились, выхватив из темноты белый, будто в инее, самолет. Чужой или свой? Учение или война? Предчувствие подсказывало: чужой! Тут же появился второй, третий… Последний шел на высоте триста — четыреста метров. По нему открыли огонь. Стреляли все. С кораблей потянулись разноцветные шарики малокалиберных зениток и трассы пулеметов. Били береговые батареи. Небо, казалось, накалилось от разрывов. Теперь уже ясно — город бомбят.
Но почему не дают команды на взлет? Все давно готовы. Ведомые Дикарев и Шеремет сидят как на горчичниках, то и дело посылают к Рудимову мотористов, чтобы выяснить, в чем дело. То же самое делал он, посылая своего техника к руководителю полетов.
«Наверное, опять что-нибудь со связью, — мелькнула досадная мысль. — Видно, не зря Павел Павлович снимал стружку со связистов». Хотелось самому подбежать к телефону и крикнуть: «Да быстрее же! Не видите, что ли? Бомбят!»
Но над аэродромом уже брызнула зеленая ракета: дежурному звену — воздух. Моторы, глотнув обогащенной смеси, взвыли. Когда Степан повел истребитель на взлет, с левой стороны у самого «Т», где стоял стартер с флажком, промелькнули две фигуры. В них капитан узнал начальника штаба Сухорябова и командира полка Яровикова. Они махали фуражками.
Дежурное звено пошло напрямик к Севастополю. Над бухтой колыхалось какое-то странное рыжее пламя. Константиновский равелин и даже увенчанная орлом колоннада памятника погибшим кораблям были высветлены, как на сцене театра. Громыхали взрывы. Незнакомые самолеты, пользуясь световыми бомбами, минировали выход из базы.
Прожекторный луч с Корабельной стороны высветил в ночном небе бомбардировщик. Степан сразу пошел на сближение. Расстояние быстро сокращалось. Рудимов нажал на гашетку. Тяжелая машина круто пошла вниз. И тут луч погас. Видимо, прожектористы не решились освещать чужой самолет на малой высоте, боясь демаскировать и без того высвеченный вспышками город. Рудимов еще с минуту угадывал на густо-синем фоне крестообразный силуэт бомбардировщика. Но потом самолет словно растаял. Как ни вглядывался Степан в деготную тьму, поглотившую самолет, ничего увидеть не смог. Незнакомец ушел. Капитан готов был рвать на себе волосы. Поднимись он в воздух на минуту раньше — тому не уйти бы.
Приземлилось звено на рассвете, без посадочных прожекторов. Пока никто не мог сказать, чьи самолеты совершили налет на безмятежно спавший город. В штабе Рудимов доложил о встрече с чужим бомбардировщиком. Корней Иванович, привычно вытирая сократовский лоб клетчатым платком, укоризненно покачал головой:
— А я думал, что вы подожгли самолет. На Херсонесе нашли обломки.
— Другой сделал вынужденную под Азовом, — просунув голову в дверь, добавил худой бледный писарь. — Говорят, немецкий…
Утром все узнали, что фашистская Германия начала войну.
ПИСТОЛЕТ ЮЛИУСА ДИТТЕ
— Куда девался Дитте?
— Должен быть здесь.
— Но его нет. Может, его и не сбивали?..
Выход из севастопольской бухты немцы продолжали спешно минировать, решив закупорить в ней наши суда, чтобы затем нанести флоту смертельный удар. Правда, большинство кораблей уже ушли на рассредоточение и обрели новые, потаенные стоянки. Но некоторые еще находились у причалов Корабельной и Северной, доверчиво прижавшись к давно обетованным берегам. Их сторожили береговые батареи и авиация.
Барраж истребители вели почти круглосуточно. И все же противнику ночью удавалось прорываться. Над рейдом появлялись чепцы парашютов, под которыми раскачивались черные диски мин. Иногда их на лету расстреливали зенитчики, и тогда, разметанные в клочья, парашютные купола снегом мельтешили над бухтой.
Но чаще всего мины шлепались в воду, все сужая фарватер. Вначале летчики не могли понять, каким путем прорывались чужие самолеты к базе. Наши истребители стремились их встретить далеко в море, за сотни километров от Тархан-Кута, откуда обнаруживались вражеские самолеты. Но почти каждый вылет навстречу «юнкерсам» оканчивался тем, что они бесследно удалялись и почти тотчас появлялись у Севастополя.
