Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками
– Как – в воду, вы же брали 190 сантиметров и в 17 лет были чемпионом Приморского края среди юношей по прыжкам в высоту?
– Страшная месть реальности, так вы, кажется, изволили выразиться. Да и кто считал все длинные фразы, что они, всю мировую литературу перечитали? Бред какой-то.
– А то, что вы в юности достаточно серьезно занимались спортом, то, что прыгали в высоту, сказалось впоследствии на вашей литературной судьбе?
– Я по натуре – прыгун в высоту. Прыгун в высоту, даже самый великий чемпион, всегда проигрывает – если не соперникам, то силе тяжести: 250–260 сантиметров человек еще возьмет, а четыре-пять метров – никогда. Прыгун в высоту всегда стремится прыгнуть выше того, что он может. Только человек с натурой, с психологией прыгуна в высоту, уйдя со службы (это произошло в 78‑м году, я работал в одном проектном институте, создавал архитекторам автоматизированную систему управления, но вскоре понял, что автоматизировать бардак невозможно), мог усесться за большой роман из современной советской жизни, по вольности, отвязанности, безалаберности, прихотливости написанный, мечталось, в духе Лоренса Стерна – тогда я был потрясен романом «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и булгаковским «Мастером и Маргаритой». Точку в своем «Потерянном доме» я поставил в 85‑м. Тут вскоре случилась перестройка…
– …И в перестроечном чаду ваше лучшее произведение (для кого «Лестница», для кого-то все-таки «Потерянный дом»), как написал один злоязыкий критик, прошло практически незамеченным, что не прибавило писателю ни творческой энергии, ни оптимизма. А ведь вы, назвав первую часть романа – «Переполох», вправе были рассчитывать и на переполох в советской литературе, вызванный этой книгой, в которой у вас зазвучало не только всегдашнее чувство юмора, но и чувство драмы, горечи и печали, вызванной долгой жизнью в стране, очень плохо приспособленной для жизни. Неужели реальность, которую писатели гоголевско-булгаковской школы, стерновской складки преобразуют, укрощают интенсивнейшим воображением, таким вот образом опять вам отомстила, чтобы неповадно было с нею шутить и придумывать правду?..
– Согласен, мой роман бомбой не стал. Вспомним время, в котором «Дом» впервые предстал перед читателями (1987 год, журнал «Нева»), и многое прояснится. Параллельно в журналах печатались рыбаковские «Дети Арбата» и «Белые одежды» Дудинцева, непосредственным образом откликавшиеся на злобу дня, на начавшиеся в стране перемены. Востребованными обществом оказались литературные произведения более прямого высказывания, чем «Потерянный дом», построенный на игре, метафоре, иносказании. Сейчас он переиздается. Надеюсь, он выдержал испытание временем, какое-то предвидение того, что произошло с обществом в последние десять лет, в нем есть. Кстати сказать, я не считаю этот роман ироническим, его спасает глубинная лирическая струя, игровая структура – лишь внешняя его сторона.
– Не мне, гуманитарию, рассказывать вам, технарю, работавшему программистом еще на допотопных ЭВМ в конце 60‑х, умеющему самолично сделать книгу «от» и «до» (при думать, написать, сделать оформление в графическом редакторе, сверстать, вывести оригинал-макет на пленках и сдать в типографию), проводящему часы в Интернете, чувствующему себя в виртуальной реальности комфортнее, чем на плохо освещенных, разбитых питерских улицах, знающему теорию игр, что все виды человеческой деятельности – это игра…
– Разумеется. Как сказал Кортасар, на шкале игровой деятельности человека литературу надо поставить на самую головокружительную высоту. И политика – игра, но не такая серьезная, как литература. Люди, очень серьезно относящиеся к политике, в том числе и демократы, мне немножко смешны. У меня органическая, врожденная нелюбовь к громким словам, к пафосу. К декларированию чего бы то ни было. И потом – все это безумно смешно, чрезмерная серьезность глуповата. Здоровое чувство юмора, умеренного пофигизма не позволяли мне быть членом групп, кланов, партий, движений. Мои симпатии всегда были на стороне демократов, но полной уверенности в их правоте нет. Я с детства ненавижу толпу, ею движут инстинкты. Мы так воспитаны, что, попадая в толпу, тут же становимся крайними. А я люблю быть посередине. Мы все хотим полной и безоговорочной капитуляции противника, мы не хотим считаться с тем, что есть действительно неразрешимые проблемы, и нужно научиться жить с ними. Наш народ, наши люди – гораздо более консервативны, чем это представляли те, кто начинал перемены в 80‑х – начале 90‑х. В глубине, внутри народной толщи, ничего, по сути, не изменилось, да и не могло измениться за ничтожно короткий для истории промежуток времени в 10–15 лет…
– Оптимистического романтизма, смотрю, у вас за прошедшее десятилетие поубавилось…
– Не сказал бы. Я остаюсь романтиком, верящим в добро. Но сейчас, в гораздо более жесткое время писать так, как раньше, вряд ли возможно. Морализаторство сейчас абсолютно не проходит. Циничнее я не стал, но если бы писал сейчас прежние свои вещи, приглушил бы назидательность. Я понял, что не надо бросаться на амбразуры, не надо ставить все точки над i. На литературу оказывают значительное влияние новые технологии – кино, телевидение, компьютеры, Сеть. Все больше мы скатываемся к сценарному письму, к действию, к «экшн». Очень влияет на восприятие литературы неоднородность общества, сейчас нет, например, общности научно-технической интеллигенции, в которой было много моих читателей. А что нужно «новым русским», я не знаю. Есть сейчас замысел романа, очень хочется его написать, но, признаться, в нашей сегодняшней бестолковой жизни я не очень разбираюсь, писать же о предприимчивых людях могу, но мне это не очень интересно. И тиражи книг падают – в условиях, когда есть возможность выбора, у каждого свои потребности. Нет теперь у книг 100 тысяч читателей, есть три тысячи, а то и триста всего. Мы (издательство «Геликон плюс») в своей деятельности учитываем это и выпускаем малыми тиражами в кратчайшие сроки книгу по технологии «print-on-demand». Издаются по этой технологии вещи, полученные нами по Интернету, премированные в четырех сетевых конкурсах, которые проводит наше издательство, интернетовское Лито имени Стерна, в составе жюри авторитетные петербургские писатели. Авторы пишут по-русски, но живут в Японии, США, Франции, Голландии, на Украине и, конечно, в Петербурге. Уже 50 книг интернетовских авторов издано.
– Вы как-то незаметно, исподволь перешли к рассказу о своей издательской деятельности, к сетевым конкурсам, хотя мне и, надеюсь, другим читателям, интересен прежде всего писатель Александр Житинский…
– Мне, представьте себе, тоже.
– Кстати, как вы сами себя идентифицируете: писатель? писатель-издатель? литератор? беллетрист? Сетевых дел мастер?..
– Я не писатель, а деятель – делаю то, что мне интересно, или, как говорит мой автобиографический герой Петя Верлухин: «Я люблю заниматься деятельностью, для которой не предназначен». Я же говорил, что по натуре – прыгун в высоту, мне неинтересно брать высоту, которая уже была взята. Я деятель-дилетант, дилетант в том высоком значении этого слова, которое вкладывали в него английские аристократы эпохи Стерна, когда каким-то делом занимаются не для денег, а исходя из жгучего интереса.
– Но ведь издательским делом вы занялись изначально не из жгучего интереса, а потому что в «новые времена», жесткие, рыночные и т. д. и т. п. государственные издательства «сели», кинопроизводство резко сократилось, а семью нужно было кормить…
– Каждый мужчина должен зарабатывать деньги достойным, не противным ему способом. Литература (стихи и проза) и раньше меня и семью не кормили, я зарабатывал на жизнь сценариями для кино и журналистикой. В 91‑92‑м годах я объявил подписку на свое собрание сочинений в 12 томах, но финансово-экономическая ситуация в стране круто изменилась, и это начинание рухнуло. Я решил тогда издавать книги, которые мне нравятся, в том числе и свои, зарегистрировав издательство «Новый Геликон» (с 97‑го – «Геликон плюс»). Способность мыслить изобретательно у меня была всегда. В смысле же заработка я лишь сменил профессию киносценариста на профессию издателя. А писание книг (дилетант Рока тяжело вздыхает, наливает гостю и себе по последнему бокалу «Саперави» – А. С.), знаете ли, трудно совместить с работой, где тебе каждый месяц нужно платить зарплату 25‑ти твоим сотрудникам. Наше издательство все время находится на грани выживания: коммерческой литературы, кроме Кунина, мы ведь не издаем, держим определенную планку.
– Литературные критики вас, Александр Николаевич, против шерсти редко гладили. Но лучший отзыв, помнится (тогда в «Авроре» об этом говорили шепотом), дали вам наши кураторы из КГБ, сказав, что повесть «Подданный Бризании» написана с недопустимой степенью внутренней свободы.
