Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным
1961
Дорожные знаки
Семнадцать блокнотов, год журналистских поездок. Прежде чем спрятать в шкаф, перебираю постаревшие книжки… На эстакаде у Ангары блокнот выскользнул из кармана и улетел в снег. Смешной парень – крановщик доставил блокнот на эстакаду в ковше. Листки подмокли, покоробились. Между страниц – высохшая ромашка. Блокнот пахнет лесом, и записи в нем под стать беззаботному отпускному путешествию… Масляные пятна – командировка к нефтяникам. Байкальские, вьетнамские записи… Не все написано, что загадано. Кто-то ждет, перед кем-то в долгу, где-то зря потрачено время.
Кончился год, новые дела на пороге. Исписанным блокнотам лежать на полке. Листая их на прощание, вязнешь в невообразимых каракулях. Кое-как разобрав, вспоминаешь: записано в поезде, в тряской телеге, в самолете, в кузове самосвала. Из этих записей не родилось ни очерков, ни статей. Они мимолетны, отрывочны, но любопытны, конечно, как любопытна сама дорога. Прежде чем стянуть блокноты бечевкой и приклеить ярлык «1960», я взял карандаш и выписал на листок малоразборчивые записи, сделанные в дороге.
Красные меченосцы
Из-за него в дверях образовалась пробка. Никак не может пролезть в утробу Ту-104. В руках чемоданы, свертки с покупками, две трубы чертежей. Под полой пальто он держит что-то очень таинственное и хрупкое.
– Что там у вас? – Миловидная стюардесса настроена подозрительно.
Человек бросил чертежи и покупки. Из-под полы появилась стеклянная банка с водой. При ярком свете красными стрелками заметались четыре рыбки.
– Меченосцы!.. Понимаете, красные меченосцы, – сказал человек и неловко стал собирать чертежи.
Смутилась стюардесса, заулыбались пассажиры.
В самолете наши места оказались рядом. На взлете, когда машину затрясло мелкой дрожью, сосед опять схватил банку и держал так, будто ее вот-вот отнимут.
Набрали высоту, и все успокоилось. Банка стояла на столике перед креслами. Мы еще не познакомились и молча глядели, как резвились в воде четыре красные с черными хвостами рыбки.
– Руки ознобил малость… За день три раза воду менял. – Сосед достал из кармана два холодных яблока.
– Ценная рыба?..
– Меченосцы… Неужели не знаете?..
Когда прикончили яблоки, сосед наклонился:
– Признаться, и сам не знаю, в чем ценность. Сосед у меня… Если бывали в Иркутске, должны знать – Анатолий Георгиевич Моисеев. Во человек! Слесарь – в пору спутники собирать. Одну слабость имеет – аквариум. В полкомнаты озеро. Все есть. А вот этих три года ищет… Я в командировке в Москве. Ну, думаю, к Новому году добуду тебе меченосцев. Представьте – редкость, с ног сбился… Как вы тут живы? – Сосед поболтал воду пальцем, и мы заговорили о Сибири, о разных делах.
На большой высоте меченосцам сделалось плохо. Перестали дергать хвостами, сбились в кучу у верха банки, часто-часто двигают жабрами.
Я пошел к летчикам, объяснил, что и как.
– Это мы сейчас, – сказал здоровенный командир. И вот шесть человек возвращают к жизни путешественников-меченосцев. Банку накрыли кислородной маской, покрутили вентиль баллона. Сквозь дырку в резине видно, как повеселели рыбки. Сосед мой тоже повеселел. Когда поднялись над Омском, он задремал. Пучок света от электрической лампочки освещает усталое, доброе лицо. На полках белеют чертежи, висит сумка с бумагами, сетка с покупками. Три дня геолог Анатолий Янко был в Москве. Тысяча дел по службе, десяток поручений жены и вот нашел время для меченосцев. Я представил, как он идет по улице с чертежами и с банкой, которую надо прятать от холода, надо менять воду…
– Подлетаем к Иркутску! – говорит стюардесса.
Геолог спит. Гляжу на его усталое, доброе лицо – не хочется будить. Таким людям снятся, наверное, хорошие сны.
Самолет устремляется на полосу красных огней. В синей воде красными стрелками носятся глупые меченосцы.
Снег
Снег, снег… Если бы не строгая колея, поезд заблудился бы. Все смешалось: земля, небо, тамбовские перелески – белая пелена, и ничего больше. Стучат колеса, звякает ложка в пустом стакане, дует в щель у окна. Не верится, что есть где-то тепло, огни. Но они есть где-то. Зеленый сигнал навстречу. Колея ведет нас вперед и вперед. Звякает ложка в стакане. Дует. Женщина снимает шаль и кутает девочку.
– Спи, Наденька…
– В отца черноглазая?..
– Да, очень похожа… И мать, говорят, чернявой была…
Шуршит снег по окнам. Какой-то пассажир вскакивает, хрипло спрашивает: «Не проехали?» и снова роняет голову на чемодан. Наденька спит. Кольца волос на подушке, леденец в кулачке.
– Издалека?
– Пензенские. Село в Земетчинском районе… Может, знаете?..
…Мать умерла в родах. Отец, промаявшись с ребенком два месяца, женился: «Девочке нужна мать». И она стала ей матерью, ласковой и заботливой. И были бы, наверное, трое людей счастливы, но закуролесил отец. То ли о первой любви тосковал сельский портной, то ли характер… Приходит пьяный, а то и совсем не придет. Скандалы и уговоры. Не помогло. Приезжал отец портного – умный, благообразный старик. Стыдил, ругал, уговаривал. Все напрасно. Бросить бы и уйти, но девочка… Пять годов. Вцепится ручонками: «Мама, папа опять…» Дальше нельзя было ни ждать, ни надеяться.
– Он не противился… Просил только беречь…Да что ж просить? Я для нее мать… – Женщина опять наклоняется к полке, поправляет шаль.
Девочка спит. Черные кудряшки. Леденец в кулачке.
– А путь-то дальний?
– К знакомым… – Обветренные руки развертывают бумажку с адресом. – Под Смоленском… Хорошие люди. Помогут на работу определиться, а Надю – в садик… Заживем, будто ничего и не было…
Шуршит снег по окнам, часто мигает фонарь в углу.
– Станция Лазинка, – кричит продрогшая проводница. – Стоим три минуты. – И опять снег, снег… Если бы не строгая колея, поезд заблудился бы. Каким чудом угадывает зеленые огни машинист?..
Песня наших забот
Самолет будет через сорок минут. Сижу на чемодане в Омском порту. Вот-вот взойдет солнце. Уже летают на горизонте розовые птицы. Уже окрасились плавленым золотом крылья у птиц. Сладко спит старый швейцар у двери. На потный от росы асфальт ливнем ссыпаются воробьи. Начинается драка за корку хлеба. Воробьи суетятся, прыгают, как на пружинках. Белой корки не видно среди взъерошенных перьев.
Развязываю шнурки у ботинок, блаженно шевелю пальцами – вторая ночь без сна. В ботинках белеют пшеничные зерна. Вытряхиваю – целая горсть… Воробьи с шумом взлетают, но тут же садятся. Через минуту зерен как не бывало. В карманах штанов и пиджака собираю еще одну горсть… Тяжелые, литые зерна. Кидаешь на камни – дзинькают, как стекло. Хороший урожай в этом году…
Пять дней я блукал по степи. Сидел рядом с шоферами и наверху в кузове, утопив ноги в тяжелом золотом ворохе… Вглядывался в запыленные, загорелые лица и, кажется, нашел, о ком надо писать. Но сейчас чувствую: проглядел, упустил, может быть, самое интересное, самое нужное…
На току Русско-Полянского совхоза он сам разыскал меня.
– Вам срочно в Омск?.. Вон в ту машину… Я только маслица разживусь…
Поехали с первыми звездами. Справа из-за низких березок показала макушку красная, невероятно большая луна.
– Давайте знакомиться, – сказал шофер.
Я назвал себя.
– А меня Семеном… Семен Велихов…
Луна оторвалась от березок и поплыла, чистая и круглая. Мотор не заглушал кузнечиков. У дорог стоял запах засохших цветов, хлеба и оседающей в безветрии пыли.
– Всегда по звездам?..
– У меня свой график… Люблю ночи. Вдобавок за неделю – рейсов пять лишних… Постоим малость, а? – Он потрогал сапогом колеса, заткнул паклей щель в кузове и сел у дороги.
– Ночь-то! Э-эх…
Степь тонула в голубоватом лунном дыму. На дальнем озере кричали гуси, и где-то у самого края земли плыли два огонька. Дорогу будто нарочно кто натирал. Казалось, еще немного, и станут глядеться звезды.
В зарослях бурьяна Семен долго светил фонарем. Вернувшись, вручил мне подсолнух, начатый птицами, и мы поехали… Опять мимо окон струились степные запахи, в столбах света кружились и бились в стекло мотыльки…
– Дремлется? – Семен рулит в сторону, глушит мотор. Из кузова достает и стелет на траву теплый от неостывшего зерна брезент. – Тут у меня всегда остановка. Вздремну часок, и снова…
Глядим на звезды. Из наклоненного ковша Медведицы льется в лицо прохлада. Постепенно звезды превращаются в пшеничные зерна… Сквозь сон слышу, как вздыхает Семен:
– Ночь-то…
Потом мы опять едем. Луна стоит прямо перед глазами. Блестит дорога. Кажется, не сбавляй скорости – можно прямо к луне…
– Опять клюете? С непривычки… А может, песню, а? Как вы?..
Семен запевает не сразу. Сначала без слов, настраиваясь. Потом уже со словами:
Забота у нас такая,
Забота наша простая…
