Эдуард Лимонов - Дед (роман нашего времени)
«Подложат, не подложат, всё равно ты, старый упрямый парень, будешь делать то, что считаешь нужным. Без устали сплачивать различных протестных людей на Триумфальной. Это такая твоя работа сейчас. Алексеева подпортила тебе твою работу, увела часть либералов обратно в их гетто. Не столь важно, наивна ли она и её наивность использовали, либо она не наивна, но тщеславна, высокомерна и власть использовала эти её качества. Им удалось расколоть “Стратегию”».
«Не следует останавливаться на неудачах», – сказал себе Дед и захлопнул тетрадь.
Дверь в камеру открыли.
– К вам гость …ард…инович, – провозгласил, улыбаясь, сержант в шапке.
Из-за спины сержанта вошёл, улыбаясь, старый знакомый Деда, Васильич. Только он был в гражданском, а не в милицейской форме.
– Господи, Васильич! Товарищ капитан!
Дед спрыгнул с верхней палубы и, сунув ноги в ботинки, подошёл.
Они подали друг другу руки и даже обнялись слегка. Дед обнялся с ментом!
– Здравствуйте …ард…инович. Вот прослышал, что вы опять здесь, и приехал вас повидать.
– А я спрашивал про вас. Мне сказали – перевёлся ближе к дому.
– Да уж, перевёлся, как же! Меня уволили, сократив мою должность. Теперь я в другом спецприёмнике лямку тяну. А здесь моя дочь служит. Зайди, Вера! – сказал Васильич в коридор.
Зашла улыбающаяся черноволосая девка в милицейском тулупе.
Милиционерша и Дед пожали друг другу руки.
– Много о вас от отца слышала, – сказала Вера.
– Мы же потомственные. Куда её ещё отдавать, – оправдался Васильич.
– Как вы тут? Всё в порядке?
– Завтра выхожу уже.
– Слышал, слышал про Новый год. Всё упорствуете.
– Другого выхода нет. Свободы так просто не даются.
Дед знает Васильича с первого своего заезда в спецприёмник по административке. Тогда они ещё помещались на Гиляровского, кажется. Васильич, верный читатель прохановской газеты «Завтра», пришёл в камеру к Деду тогда в первый раз, поговорить. Да так и простоял рядом с открытой дверью больше часа. Потом ещё пришёл, на следующий день. Дед не пытался распропагандировать пожилого капитана милиции. Это капитан мог бы, при желании, распропагандировать Деда. На самом деле они обменивались мнениями о стране. Это были красные мнения. И патриотические мнения.
Оба, и Дед, и Васильич, хотели, чтобы в стране было больше равенства и справедливости. Васильич профессионально жаловался, что на милиции воду возят, нагрузили её как ломовую лошадь, всё на МВД свалили, и менты изнемогают.
Дед, поскольку государство полицейское, а он – оппозиционер, вынужденно тёрся боками с ментами уже двадцать лет, они его возили в суды, разгоняли на митингах, надзирали за Дедом в тюрьме. И менты узнали Деда ближе, и Дед – ментов.
В отличие от обывателя, для которого все кошки ночью чёрные, Дед разобрался в ментах. Прежде всего, он разделял их на «ментов» и «жандармов».
Жандармы – это, в первую очередь, сытый ОМОН, тренированный против народа – что футбольных фанатов, что протестующих политических. Их ежедневно обучают искусству избиения, надламывания, причинения физических страданий.
Помимо ОМОНа есть ещё оперативные полки милиции. На Триумфальной Деда и его товарищей последнее время репрессирует 2-й оперативный полк. Есть ещё в Москве и 1-й оперативный полк.
А сколько ОМОНа? Дед слышал, будто бы 129 отрядов на всю Россию. Где-то по сотне человек в каждом отряде. Не так много получается, всего около 13 тысяч человек. В Москве отрядов ОМОНа несколько, может быть, свыше девяти. Потому что Дед слышал о трёх батальонах Московского ОМОНа. Но это неточные сведения.
Войска МВД, вот эти чахоточные и низкорослые подростки в стоптанных сапогах, которых привозят и ставят в оцепление на массовых мероприятиях, – это не жандармы, конечно. Они солдатики, и их даже жалко, этих сынков.
Так что жандармские подразделения – это отряды ОМОНа и оперативные полки милиции.
Рядовые менты собраны по территориальному принципу в Отделения внутренних дел. Вот они и есть истинные труженики асфальта и тротуара, защитники, но немного и угнетатели граждан. Это на них жалуется всё время обыватель. Но и в темноте орёт «Караул!», «Спасите!» именно к ним. Менты в ОВД занимаются всем, разгребают всё дерьмо жизни. Где-то у ночного клуба поножовщина – менты туда, торговок у метро обязаны ловить – менты, пленять юношей, распивающих пиво, обязаны менты. Прекращать семейные ссоры и драки – едут менты. Ограбление случилось – едут менты. Ночь-полночь, а вынь да положь, наряд чтоб прибыл.
В своём мужланском коллективе менты, конечно же, грубы, расхристанны и насилие им друг, на нежности они не заточены. Но Дед понимает душу мента и для него менты не загадка. Он не либерал какой-нибудь – первоход, орущий благим матом на каждый вопрос протоколирующего его участкового милиционера.
Не то чтобы Дед не верил в то, что по приказу менты и его изобьют, скажем, если приказ сверху и крепкий, Дед верит. Но чего, но вот так, вот Васильич, приехал из своей Московской области сказать Деду пару слов. Дед был тронут.
– Кто такой? – спросил его Гарик, наблюдавший за беседой. Васильич только ушёл.
– Старый приятель. Мент! – ответил Дед с вызовом.
3Ночью арестованные «пятой» камеры как взбесились. Кричал дагестанец. От дагестанца возбудился бомж Василий. Дед приоткрыл полость одеяла, отделявшего его от камеры, и посмотрел. Дёмушкин невозмутимо читал на верхней койке у окна свои бумаги.
Дед вылез из кровати и подошёл к двуярусу Дёмушкина.
– Как орут, а, Димка!
– Так вы заткните их. Они вас послушают.
– Да пусть поорут. Мне завтра вечером уже уходить.
– А мне в час ночи. Меня в час задержали.
– Потому вы и не спите, я не догадался.
– Ну да… У меня тут …ард…инович, мысль одна появилась. Может быть, нам подписать совместную телегу о том, что будем вместе защищать политзаключённых, и ваших, и наших. Хасис вот с Тихоновым у нас сидят, за либеральных, вот Немцов подпишет, я подпишу, вы…
– Давайте, – согласился Дед. – Я за любой кипеш, кроме голодовки.
– Что?
– Ну, то есть под любые инициативы, только на голодовку не подпишусь.
Вместе они быстро сочинили несколько строк, в двух экземплярах. Подписались.
– А как Немцова подпись получить?
– А я уходить буду, попрошу, чтоб его открыли, сказать Good bye.
– И вам откроют?
– А чего нет?
Дед пожал Дёмушкину руку, пожелал удачи и пошёл спать. Телефонами они давно обменялись.
Улёгшись, Дед стал размышлять, почему он теперь реже думает о его девке. Первые дни ареста ты, старый, представлял её несколько раз в день, а?
И сам себе Дед ответил: «Так это же легко, старый, понять, как два пальца оросить. Когда я под арестом – “моё” – осталось там, отдалилось, и стало менее “моим”. Мои книги, подсвечник, бельё Фифи, сама моя девка, новогодняя ёлка… менее моё. А здесь вступило в сознание новообразованное “моё” – из реальности спецприёмника: три одеяла, три старых матраца, вонючие, но мягкие подушки».
Из внешнего мира камеры до него доносились отрывки громкой беседы. Беседовали трое или четверо. Дед прислушался. Разговаривали о делах семейных. Все пьют, выходило из разговора: тёща, зять, отчим жены, сама жена, тесть. И все друг друга обвиняют в пьянстве, порицают, становятся в позы обличителей, произносят язвительные речи. Однако: «Я принес им бутылку». «Жена пришла с бутылкой». Обыкновенный российский кошмар. Все участвуют.
«Лучше бы они эти темы не затрагивали, – подумал Дед под двумя одеялами, – а то становится мрачно». Когда-то Дед написал о российской семье лекцию «Монстр с заплаканными глазами». Может быть, пора написать продолжение, «Об алкоголизме в русской семье»? «Какой ты был молодец, мальчиком сбежал из семьи и из рабочего посёлка, – похвалил себя Дед, и добавил уважительно, – …ард…инович!» Засмеялся и уснул.
4Встал он рано. Голо и одиноко работала лампочка под потолком. Спали сокамерники. Казах у себя в углу только сидел в позе лотоса на втором ярусе, но, увидев Деда, не шелохнулся. «Запах в камере – не “амбре”», – констатировал Дед. Пошёл к дальняку, отлил, вымыл руки. Вернулся к тумбочке. Вынул оттуда зубную щётку и пасту. Пошёл почистил зубы. Спящий вблизи умывальника бомж Василий открыл один глаз, увидел Деда, закрыл. Дед умылся.
Дед прошёл к окну, вытирая полотенцем шею, взглянул в мир. Пробежали несколько пустых заледенелых трамваев, ещё без пассажиров.
«Ну чего, старый, пойдёшь домой сегодня», – сказал он себе.
Возразил себе: «Муйня, никакого дома ни у кого нет. Дом наш там, где обитает наша душа, следовательно, моё тело – это мой дом. Вот черепаха ползает с её панцирем, прочно к нему прикована. Твой дом, Дед, в твоём теле, так что ты просто пойдёшь вечером и переставишь свой дом на другую площадку, так-то, Дед». Вдогонку этой мысли Дед подумал, что он большой-большой чудак. Не первый и не последний на территории Руси-России, но таки чудак отменный.
