Михаил Грабовский - Плутониевая зона
— Здесь, дорогие мои друзья, наша сила, наша мирная жизнь на долгие-долгие годы…
— Хорошо, не правда ли? — Шутову хотелось получить поддержку у Ширяевой. Но она молчала, расслабленно скрестив руки на коленях.
Павел Анатольевич продолжил, еще более возвысив голос:
— …Со временем в нашем с вами городе будет все — детские сады, прекрасные магазины, свой театр, свой, если хотите, симфонический оркестр!.. Разве не стоит для этого жить?
— Каково, а? — с гордостью произнес Шутов, возвращая листок на свое место. — И ведь не преувеличивает, знаете. Я твердо верю: так и будет!
Далее Павел Анатольевич решил мягко и плавно перейти к личной судьбе Ширяевой. Поинтересовался ее планами по трудоустройству.
— Я, простите, еще ничегошеньки не решила. Ничего. Пока просто отдыхаю. Гуляю, хожу в лес. Привыкаю к новой жизни. Радуюсь ей.
Шутов соглашался, поддакивал, одобрял. Но и предлагал. Работу для Ширяевой он видел в трех формах. Первую он назвал «уличной». Украшение улиц: скверы, фонтаны, памятники.
Вторая, «парковая», охватывала зону отдыха: парковые ансамбли и стадион.
— Здесь широкое поле деятельности для вашего таланта, — уверял Шутов. — Гипсовые девушки с веслом и дискоболы Мирона, вероятно, изжили себя. Устарели несколько. Пожалуйста, дерзайте, открывайте, пробуйте.
Третье направление Павел Анатольевич назвал «камерным». В драмтеатре, руководимом приглашенным из Москвы режиссером Ор-дынянским, когда-то связанным с театром Пролеткульта, уже заканчивалась подготовка спектаклей «Роковое наследство» и «Особняк в переулке». На подходе была пьеса Островского «Без вины виноватые».
— Нужен художник! — торжественно закончил Шутов. — По декорациям и костюмам. Художник хороший, профессиональный, с настоящим утонченным вкусом. Понимаете?
Ширяева прекрасно понимала, что все три предложения имеют одну цель: оставить ее внутри зоны. А она рвалась домой, в столицу. Подала уже заявление для оформления документов на выезд из зоны. И вот теперь такие лестные предложения. На лице ее было написано раздумье.
— Оставайтесь, Ольга Константиновна, — мягко нажимал Шутов, — мы вам гарантируем квартиру, денежное пособие и хорошую зарплату. Между прочим, вдвое выше столичной. А публика у нас в городе собралась благодарная и достойная. Много интеллигенции. Большие ученые. Научная элита: Игорь Васильевич… фамилии по известным соображениям не называю… Юлий Борисович… Яков Борисович. И откровенно вам скажу, все они к вам относятся прекрасно, по-дружески…
«Знают ведь», — мелькнуло в голове Ширяевой.
При упоминании имени Якова Борисовича у нее защемило сердце. Как он там в Москве? Когда приедет в следующий раз? Обещал скоро.
— Предложения ваши, Павел Анатольевич, — заверила Ольга, — заманчивы и прекрасны. Вероятно, я даже недостойна их. Я благодарна за ваше личное участие в моей судьбе. И все-таки разрешите мне некоторое время подумать. Трудно сразу решиться на что-то определенное именно здесь. Все-таки город наш закрытый…
— Ну, это ведь временно, — перебил возражением Шутов, — неужели вы думаете, что колючая проволока на долгие годы? Ну что вы в самом деле…
И он опять принялся с увлечением рассказывать о перспективах расширения и украшения города.
А Ширяева в эти минуты думала о Якове: «Надо с ним посоветоваться. Отношения наши крайне неопределенные. На что я могу рассчитывать? Ведь у него в Москве семья, жена и дети. А кто я для него?».
— Павел Анатольевич, не нажимайте. Прошу вас. Я не могу решить этот вопрос прямо сейчас, сию минуту.
— Конечно, конечно, — согласился Шутов, — подумайте в спокойной обстановке. А через дней двадцать встретимся. Идет? Обещаете? Ну и прекрасно.
Такой исход беседы вполне устраивал Ольгу. Через две недели должен был появиться Яков. Надо посоветоваться с ним…
Встреча их была незабываемо чудной, какой она может быть у двух влюбленных и свободных людей. Яков советовал Ольге выбираться из зоны. Тем более что его командировки сюда вскоре должны были прекратиться. Скорее всего, ей не разрешат сразу поселиться в Москве. Пусть будут Вологда, Владимир или Киржач. Они будут периодически встречаться.
— Нет, надо уезжать, — считал Яков Борисович. — Как только документы на выезд будут готовы, надо зайти к Шутову, поблагодарить и вежливо отказаться от предложенной работы. А можно и вообще не заходить к нему.
Они не знали, что Шутов сразу после выхода Ширяевой из кабинета поднял трубку и дал команду задержать рассмотрение ее документов:
— Да-да. Задержите. Вплоть до моего дополнительного звонка.
22
В начале декабря 1948 года на объекте «Б» начался невообразимый аврал. Через несколько недель предстояло принимать первую продукцию с завода «А» — первую партию облученных урановых блочков.
Основная технологическая линия — емкости, трубопроводы, запорная арматура — была смонтирована наспех. Емкости спешно промывались очищающими растворами и сушились сжатым воздухом. Трубопроводы прокачивались и проверялись на проходимость. Тысячи задвижек и запорных вентилей, уровнемеры и сотни показывающих приборов испытывались наладочными бригадами с составлением актов. На этой стадии для контроля были подключены и сотни будущих эксплуатационников: аппаратчицы, операторы, технологи, лаборанты.
Вот уж когда Варвара и Татьяна вспоминали Николая Михайловича: «Работы будет невпроворот». Порой начальству приходилось принимать жесткие меры.
Из воспоминаний Ф.Д. Кузнецовой, аппаратчицы завода «Б», 1999 г. (В. Ларин. «Комбинат «Маяк» — проблема на века»):
«Несмотря на спешку, к назначенному сроку производственная схема не была готова… Спецслужбы давили — делайте быстрее. Нашему начальнику 8-го отделения было сказано: пока не закончишь подготовку оборудования — с рабочего места не уйдешь. Пришел часовой и отобрал у него пропуск, без которого нельзя было выйти с территории предприятия. Что он мог сделать один? Ясно, что мы все остались с ним. Мы провели на заводе двенадцать суток, пока технологическая схема не заработала…»,
20 декабря, после месячной выдержки в водяном хранилище на объекте «А», первая партия блочков была загружена в специальный вагон-контейнер. Морозной уральской ночью под прикрытием взвода охраны радиоактивный бронепоезд двинулся из пункта «А» в пункт «Б».
Утром 22 декабря лидирующая тонна урановых блочков, испускающих смертельные ионизирующие лучи, была загружена в первый по ходу технологической цепочки аппарат-растворитель А-210 емкостью в 6 кубических метров. Блочки автоматически ссыпались из железнодорожного контейнера в приемный бункер, откуда под собственным весом должны были скатываться по широкой приемной трубе непосредственно в аппарат. Труба имела по длине (около десяти метров) два плавных изгиба, сразу же доказавших на практике свою опасность. Тяжелая масса блочков застряла на первом же повороте. В ударной спешке не придумали ничего лучше, как подтолкнуть непослушные блочки длинными железными прутьями. Из горловины бункера вылетал в окружающее пространство такой мощный поток радиоактивного излучения, что все имеющиеся в наличии переносные дозиметрические приборы зашкаливали.
Среди немногочисленных мужчин-ремонтников, имевшихся в смене, бросили клич о помощи. По очереди они подбегали к смертельному конусу и в спешке шуровали прутами, пытаясь протолкнуть блочки по трубе в приемный бак.
Справились с задачей за пятнадцать минут. «Шуровки» аккуратно прислонили к стене здания: пригодятся на будущее. Трудящимся была объявлена благодарность после того, как в аппарате пошел начальный процесс растворения блочков в концентрированной азотной кислоте. Процесс пошел! Но все технологические этапы требовали корректировки.
Отделение растворенного плутония от уранового осадка тоже протекало с осложнениями.
После того, как раствор с плутонием сливался, в емкостях оставался урановый осадок в виде пульпы. Для утилизации урана и получения его в твердой фазе пульпу необходимо было отфильтровать. Для этого непосредственно перед фильтрованием проводилась операция равномерного перемешивания пульпы путем продувки ее сжатым воздухом (барботаж), а затем полученная взвесь сразу сливалась по трубопроводам на ткань специальных фильтров. Первая же подобная операция привела в состояние шока руководителей пусковой бригады: никакого уранового осадка на фильтрах вообще не обнаружили. Добрая сотня килограммов урана испарилась неизвестно куда. Исчезла совершенно.
Оказалось, что давление воздуха при барботаже было слишком высоким. Осадок вместе с продуваемыми пузырьками воздуха образовал шипучую пену, которую выбросило в вентиляционный короб на крыше здания. Там и нашли осадок урана, запекшийся и замерзший на тридцатиградусном морозе. Поскольку уранового сырья в стране не хватало, каждый килограмм урана, возвращаемый затем в ядерный цикл, был на строгом учете.
