Роман Бабаян - Территория войны. Кругосветный репортаж из горячих точек
Мы изучали карту и знали, что этот городок надо проехать насквозь по главной улице, никуда не сворачивая. За ним начинаются селения, разделённые рекой Босна, по имени которой и названа страна. По одну сторону реки сербские деревни, по другую — хорватские. Хорваты живут в своих домах по сей день, а от сербов остались только названия населённых пунктов.
Здесь ещё раз стоит вспомнить, насколько странным выглядело государство Босния и Герцеговина. Кроме уже упомянутой мной Республики Сербской со столицей в Баня-Лука там довольно много хорватских поселений с давней историей. Главный хорватский город — Мостар, который также разделён рекой на две стороны. Так вот на одной стороне реки официальной валютой являются боснийские динары, на другой — хорватские куны. Вот такой местечковый суверенитет, независимость всех от всех.
Но вернёмся к нашей дороге. Первым же населённым пунктом за Маглаем была деревня Донья Бочинья. Справа, за рекой — хорватское село, видна колокольня католического костёла.
При въезде в Донью Бочину первое, что мы увидели, была лесопилка. Жужжит циркулярная пила, лежат штабели брёвен, пахнет стружкой. Всё бы ничего, обычная сельская картина. Но сразу бросилось в глаза, что все, кто работает на лесопилке, — арабы. Мы ещё не знали в тот момент, что запомним эту лесопилку на всю жизнь.
Навстречу нам идут по улице женщины. Все они… в паранджах. Лица закрыты волосяными сеточками. У меня вновь возникло ощущение, что я где-то в пригороде Багдада или Кабула, только не в Европе. Экзотика! Только тревожная.
Мы проехали деревню насквозь. Буквально в двухстах метрах от нее увидели ещё одно село с табличкой, где написано название на сербском языке. Собственно, от этого села только одно название и осталось. Все дома разрушены, никаких признаков жизни. Видимо, во время войны здесь шли жестокие бои и за прошедшие пять лет никто ничего не восстанавливал. Потом мы часто наблюдали в бывших сербских сёлах такую печальную картину.
Остановились в чистом поле. Вышли из машины, стали совещаться. В любом случае надо снять видеоряд, или, как у нас говорят, картинку. При этом мы понимали, что арабы работать в деревне нам не дадут. Значит, надо что-то придумать.
Думали-думали, в конце концов я предложил ребятам такой ход:
— Возвращаемся в село, я выхожу из машины и стараюсь завязать разговор с кем-нибудь из моджахедов. Пока я буду заговаривать ему зубы, оператору надо снять как можно больше. В первую очередь, конечно, людей. В их паранджах и арабских халатах. Если мы даже просто покажем такую картинку и скажем, что это снято в Боснии, этого уже будет достаточно. Только снимай так, чтобы никто этого не заметил.
Так и решили. У первого же двора я увидел мужчину лет сорока уже не в арабской, а в афганской национальной одежде — халат, шаровары, паколь — афганский берет, который чаще называют масудовкой. Я много раз бывал в Афганистане и определил всё это сразу.
Мы, все впятером, вышли из машины — я, Андрей Бинев, оператор и его ассистент, водитель. Я вежливо поздоровался с мужчиной на арабском языке. Он молчит. Я повторил то же приветствие на турецком — молчит. Тогда я перешёл на фарси — язык персов и афганцев. Молчание. Никакой реакции. Непроницаемое лицо. Я в растерянности вытаскиваю пачку сигарет, закуриваю. И тут мой немой собеседник вдруг произносит на чистом сербскохорватском языке: «Забраньено пушенье» — «Курить здесь нельзя». Лёд тронулся.
Я сразу вежливо закивал, потушил сигарету. Заговорил на сербскохорватском языке.
— Добар дан. Мы представляем российское телевидение, готовим фильм о ситуации в Боснии, о том, что было до войны и что теперь, после войны. С кем здесь можно поговорить на эту тему, кто у вас старший?
Пока я всё это произносил — всего за несколько секунд, нас внезапно окружила толпа людей. Арабы и афганцы. Их было человек двадцать, а может быть, и тридцать. Как из-под земли выросли. Один сразу бросался в глаза — про таких говорят: «Рожа конкретного убийцы». Потом, когда мы монтировали фильм и вспоминали эту сцену, прозвали его между собой «Мясником».
Он что-то истошно выкрикивал, таращил глаза, скалил зубы и первое, что сделал, подойдя к нам, — вырвал из рук оператора кинокамеру. Потом мы услышали: «Пасоши, пасоши. Паспорта! Паспорта!» Пришлось отдать документы. Больше нам никто ничего не говорил, но один из них отошёл в сторону и стал на арабском языке по рации кому-то объяснять, что в деревне появились какие-то странные люди, то есть мы.
Я понял, что сейчас должен кто-то приехать. Вокруг нас шум, все кричат, что-то друг другу доказывают. Нам ничего не оставалось, только ждать.
И тут этот самый «Мясник» с рожей убийцы, который орал громче всех, протиснулся сквозь толпу и вдруг что есть силы пнул моего оператора сзади по ноге. Тот вскрикнул от боли и чуть не упал. А этот негодяй так же ударил ассистента. Я видел, что моих ребят буквально скрутило — здоровенный бугай бьёт их по ногам со всей дури.
Неизвестно, что случилось бы дальше, но тут подъехал автомобиль. На машине было написано — «Локална полицийа». Местная, то есть боснийская, полиция. У нас немного отлегло от сердца, появилась надежда, что всё закончится благополучно. Из машины вышли двое полицейских. Подошли к толпе и начали спрашивать, что происходит, в чём дело, кого вы поймали. Им что-то кричат в ответ. Причём — полицейские разговаривают на сербскохорватском языке, а отвечают им… на арабском. Наконец один из стражей порядка протиснулся к нам, спросил, кто такие? Мы объяснили. Следующий вопрос, конечно же, о паспортах. Арабы показали ему наши документы, но издалека, не выпуская из своих рук. Полицейский достал блокнот и ручку, стал переписывать наши имена. И тут — никогда не забуду этот момент! — я увидел, как сильно дрожат его руки. Стало понятно, что рассчитывать на помощь местной полиции не приходится. Судя по всему, они боялись этих людей как огня.
Пока полицейский кое-как корябал ручкой в своём блокноте, «Мясник» начал по слогам читать наши имена в паспортах: «Ро-ман Ба-ба-ян… Ми-ха-ил Ку-ле-вич, Вик-тор Про-нин». Дошёл до паспорта Андрея Бинева. А он болгарин по национальности и на всякий случай в эту поездку он взял с собой свой болгарский паспорт. В отличие от наших паспортов, в болгарских указывают не только имя и фамилию, но и отчество. И вот «Мясник» читает — «Ан-дрей Пе-тро-вич» с ударением на первом слоге. И кричит: «Ты сам — серб!» Решил, что «Петрович» — это фамилия. А в такой ситуации назвать человека сербом — значит подписать ему смертный приговор. Андрей говорит: «Я русский, Бинев, Андрей!!! Петрович — это отчество». Тот твердит: «Ты сам — серб». Андрей: «Это отчество!» Стали все вместе объяснять тупому громиле, что такое отчество. С тех пор наш Андрей получил прозвище «Петрович», это ещё одна память о той командировке.
Пока мы доказывали, что среди нас нет сербов, один из арабов попытался вытащить пистолет из кобуры второго полицейского. Тот кое-как отбился, первый закончил писать, и они поскорее прыгнули в свою машину и умчались прочь.
Через пару минут к нам подъехала ещё одна машина. Из неё вышел человек с небольшой аккуратной бородкой, в пиджаке поверх арабского халата. По тому, как перед ним сразу все расступились, я понял, что прибыл главный, босс. Он слегка повёл рукой — ему сразу же отдали наши паспорта. Он не глядя, через плечо, передал их своему сопровождающему. Спросил по-арабски: «Что они тут делали?» — ему ответили, что мы что-то снимали на камеру. Следующий вопрос: «Где их камера?» Ему тут же услужливо передали через толпу камеру. Он велел поставить её на капот машины, после чего повернулся ко мне, спросил уже на сербскохорватском: «Вы кто?» Пришлось всё объяснять сначала — о фильме и о российском телевидении.
Он пристально посмотрел на меня и с издевкой произнёс: «А вас не учили, что когда приходите в чужой дом, нужно сначала постучаться в дверь?» Было понятно, что это означает. Для приезда в Донью Бочинью и для съемок здесь требовалось заранее получить его разрешение.
Я понял, что терять нам уже нечего, и сказал так:
— Когда мы сюда приехали, я подошёл к этому человеку, — и я показал на того афганца, с которым пытался заговорить. — Представился, всё ему объяснил и попросил показать мне старшего, который мог бы дать нам разрешение на съемки. Но он никак на меня не отреагировал, не ответил ни на один вопрос. Сказал только, что здесь запрещено курить. Это во-первых, а во-вторых, насколько я знаю, это вообще-то сербская деревня, они её построили. А вы, насколько я понимаю, совсем не сербы. Когда вы пришли сюда, не забыли постучаться?
Араб посмотрел на меня, прищуря глаз.
— Хорошо, — говорит. — Я понял. Что вы здесь сняли?
Отвечаю:
— Ничего не сняли. Ни одного кадра.
— Точно?
— Точно. Не успели. Ваши люди отобрали у нас камеру.
