Николай Котыш - Люди трех океанов
Возвратясь на аэродром, неожиданно спросил:
— Программа, считай, исчерпана. Куда думаешь податься?
— В штурмовой, по вашей линии, думка была…
— Оставайся инструктором, — начальник училища произнес тоном просьбы.
В самолете Архипыча, чуть повыше приборной доски, появился портрет паренька в летном шлеме. Курсанты спрашивали:
— Кто это?
— Аким. Ленинградский летчик. По нему свой маршрут сверяю.
Не только сам летчиком стал Архипыч, но вывел на высокую дорогу целый отряд учеников. И теперь пошел с челобитной к начальнику училища:
— В боевой полк хочу.
Тот ни слова не сказал.
А время будто на винты самолетов наматывалось. Не успел оглянуться Архипыч, как под крылом проплыли миллионы километров. Он водил многие корабли. Год в воздухе пробыл. Там, на высоте, его не раз молнии крестили. В прямом и переносном смысле, И гроза заставала в пути. И сквозь снежные ливни пробивался. И, как пчела, потерявшая улей, метался в поисках места посадки: из-за непогоды ни один аэродром не решался принимать. А он садился и вновь взлетал всем чертям назло.
На маршруте и теперь встречаются ученики. Перекликнутся позывными и, бросив в эфир: «Салют командиру», уйдут своими дорогами.
ТЕПЛЫЙ БЕТОН
Небо раскалывалось, трещало, как лед, и наземь низвергался ливень. Нагретая за день солнцем и турбинами, аэродромная бетонка курилась паром. Захарий Кочарян, самый старый в полку техник, решив переждать ливень, сидел на корточках под плоскостью самолета. Дождь затянулся. Ноги затекли. Захарий снял ботинки и босиком пошел по лужам. Теплый бетон приятно щекотал подошвы ног, и Кочарян замедлил шаг: терять нечего — уже промок до нитки. Но раскаты грома подхлестнули, и он побежал нешибкой, стариковской, трясцой.
Захарий вошел в стартовый домик, и тут надтреснуто ахнул новый раскат. Окно распахнулось, и на пол посыпались стекла.
— Да закройте же дверь! — крикнул комэск Примаков и схватил трубку затрещавшего телефона: — Да, да, слушаю. Подполковник Примаков… Тише… Как? Тридцать второй? Есть!
Примаков схватил планшет, переместил по летной привычке на живот кобуру пистолета и бросил стоявшему наготове ведомому — совсем юному, с мальчишеским пушком на округлом подбородке лейтенанту:
— Огнев, вылет!
Шагнул за порог и… оступился. Стоявший у двери Кочарян поддержал его.
— Старики мы с тобой стали, Захарий, — морщась, потер Примаков ногу выше коленки. — На ровном спотыкаемся.
Сколько раз комэск упрекал себя за то, что опять напросился на летную работу. Здоровье уже сдало, а вот потянулся туда, куда конь с копытом. Написал даже рапорт о желании еще полетать. «Мальчишка», — упрекал себя, но не летать не мог. Собственно, когда командующему ВВС попал его рапорт, тот, не раздумывая, начертал отказ:
«Нет надобности при таком состоянии здоровья оставлять на летной должности».
Но Примаков не сдался. Обошел все инстанции и, сокрушив три заградительные линии врачей, добился своего. Ради этого стоило перенести все — и осторожную, но всегда понятную заботу однополчан за единственного «старичка», и слишком строгий медицинский надзор, и почти каждодневные упреки жены: «Уходи на пенсию. Ведь ты же дед всему полку». Иногда он и сам задумывался: может, и в самом деле бросить все это, заняться чем-то иным… Предлагали ведь в штаб. А то и просто в отставку. Пойти и обо всем доложить комдиву. Можно лишь намекнуть, и он поймет. Думал, но не шел. Просыпался утром отдохнувший и забывал обо всем. Привычно спешил на аэродром. А там начиналось то, без чего не представлял своей жизни.
И вот недавно ему вновь предложили идти на отдых. Отговариваться, упрашивать не стал. Хоть и больно было, но понимал: настал час уступить дорогу другим. Высоты пошли не те. И хотя Примаков никогда никому не жаловался на здоровье, все видели — ему трудно. Особенно когда доверили испытать новый истребитель на предельных высотах. Подполковник перешагнул расчетный потолок. И взял его не столько напряжением сил, сколько хитростью, расчетливой ловкостью. Набирал эшелон за эшелоном «ступеньками». Разгонит машину — и вверх. Потом вновь разгон — и вновь скачок! Такими «площадками» добрался, как после шутили летчики, до самого бога, то есть туда, где другие пока не бывали.
Однако мало кто знал, чего ему стоило это «свидание со всевышним». А испытать пришлось многое: и сильный перепад давления, и перегрузки, и плохое повиновение машины в мертвенной пустоте стратосферы, и небо над головой — тяжелое, иссиня-темное, почти фиолетовое. За этот своеобразный рекорд командующий флотом вручил комэску двухстволку и недвусмысленно напомнил:
— Что ж, Евгений Николаевич, видимо, настало время заняться земной охотой. Кстати, вы откуда родом?
— Из-под Вологды, — ответил подполковник.
— О, там глухарей видимо-невидимо, — улыбнулся адмирал.
В общем, через неделю Примакову предложили в отставку. Вежливо объяснили: мол, не стыдно идти на пенсию — честно отслужил свое.
И вот сегодня он, видимо, в последний раз на полетах. И вылет — наверняка последний. Истребители уже стояли зевами соплов в сторону взлета. Примаков двумя прыжками влетел в кабину и, как только Кочарян доложил «Есть пламя!», прибавил газ, снял самолет с тормозов, дал полные обороты. Машина, опаляя бетон, тронулась. Плиты слились в одну ленту.
В воздухе уточнили координаты нарушителя. Одна мысль гнала Примакова к цели: «В тридцать втором квадрате — неизвестный самолет. Идет курсом на базу. Лишь бы он не уклонился, и тогда будет перехвачен». Два истребителя вначале шли на малой высоте, вдоль выщербленной черты берега. А потом, повернув к морю, врезались в облака. Теперь шли только по приборам, не доверяясь даже тому драгоценному чутью, которое вырабатывается у летчиков годами. К плексигласу кабины прилипла мутная темень. В такие минуты трудно представить, где находится самолет — над морем или над сушей.
Когда пара вышла за облака, командный пункт приказал ведомому остаться над верхней кромкой, а ведущему — идти на предельную высоту. На короткий миг Примаков представил знобящий холод труднодоступной выси, где и небо не такое, как здесь, у земли, в атмосфере, — веселое, со степным размахом далей, а тяжелое, словно ледяная глыба, и непривычно мрачное. Новая команда о координатах цели смахнула раздумья, и он заученно взял ручку на себя. Ему уже знакомы «ступени к богу». Он и сейчас решил ими воспользоваться. Стремительный полет по горизонтам несколько раз чередовался с крутым набором высоты. Евгений Николаевич и не заметил, как достиг предела возможного. С тревогой смотрел на бившуюся у одной черты стрелку высотомера, ожидая, что она продвинется еще хоть чуточку. Но стрелка не двигалась. Присмотрелся: так высота ж достигнута! Даже чуточку больше, чем в том испытательном полете.
Внизу далекими хребтинами гор белели облака, а вверху висел иссиня-фиолетовый полог. И нигде ни малейшей точки. Примаков запросил пункт наведения. Там уточнили: цель левее. Летчик вглядывался в чернильный глянец высоты. И вдруг по глазам, словно лезвие, резануло солнце. Давняя летная привычка подсказала — это отсвет стекла кабины. Чуть прищурясь, подполковник неотрывно глядел туда, где только что вспыхнул отраженный свет. И вдруг заметил странное, необычное: слева плыла какая-то синяя тень. Да это же самолет! Но почему он в такой необычной окраске?! И тут же понял: машина окрашена под цвет стратосферной выси.
«Миг» развернулся и пошел на сближение. Незнакомый самолет тоже лег в вираж и внезапно начал снижаться. О, как хотелось Евгению Николаевичу рвануть ручку и с разворота бросить машину вдогонку. Но сдержался: опасно. На такой высоте машина инертна и при резком управлении может свалиться. Надо все делать спокойно, расчетливо.
Подполковник опасался одного: пока развернется и приблизится к незнакомцу, тот уйдет в облака. Так оно и случилось. До чужой машины осталось совсем немного, когда она юркнула в облака. Примаков сообщил об этом пункту наведения. Оттуда передали направление цели. Надо идти наперехват. Турбине даны полные обороты, и на плечи, на все тело тотчас легла невидимая тяжесть ускорения. Раздались глухие хлопки, а перед носом взметнулось искрометное свечение: «миг» переходил звуковой барьер. Через минуту, когда установилась сверхзвуковая скорость, машина словно успокоилась, пошла ровно.
На выходе из облаков самолета не оказалось. Примаков знал, что его ведомого уже послали к нижней кромке облаков. Может, чужак там. Подполковник запросил Огнева. Тот ответил — пока не видит.
Чтобы не терять времени, Огневу приказал следовать к базе и барражировать над ней. Сам взял курс на зюйд-вест. У него были свои расчеты: если незнакомец залетел преднамеренно, то наверняка попытается резко менять курс, чтобы спутать карты. Но в тот момент, когда на приборной доске выровнялся авиагоризонт, Примаков успел разглядеть расплывчатый силуэт самолета. Он шел почти встречным курсом, видимо нащупывая безопасный путь. Но вставшая на пути тучевая гряда скрыла его из виду. Примаков на миг поддался раздумью: то ли снижаться до бреющего, что небезопасно, то ли пробивать каучуковые облака, что тоже не менее рискованно: не мудрено столкнуться с незнакомцем. Неожиданно в наушниках прохрипело:
