Дмитрий Хмельницкий - Запретная правда Виктора Суворова
При оставлении Красной Армией региона НКВД перебросил группу Солдатенко в катакомбы. Как отмечали в отчете руководству сотрудники румынской спецслужбы «Сигуранца», отряд обладал «шпионскими и террористическими заданиями»[128]. К началу ноября в подчинении у Солдатенко находилось девять обычных советских людей. Командира сопровождала «ППЖ» — Елена Малицкая (комсомолка с 1935 года), которая до войны была бухгалтером «Госдоходов». Документы Центрального архива общественных объединений Украины сохранили и сведения о главном кондукторе станции Одесса-Товарная Афанасии Колосе (1914 г.р., комсомолец с 1935 г.), председателе колхоза им. Хрущева Михаиле Быстрицком (1909 г.р., член КП(б)У с 1939 г.), комсомольце Петре Драчуке (1918 г.р.), до войны работавшем стрелочником на железной дороге, а также беспартийном слесаре Иване Мельникове (1907 г.р.)[129]. К сожалению, пока не удалось установить биографические данные еще четверых бойцов: Михаила Богушевского, Леонида Черного, Леонтия Буряка и В. Николенко.
Выявив группу, румыны замуровали часть выходов из катакомб, а у остальных поставили охрану.
Отряд обладал солидным количеством вооружения, а вот шанцевый инструмент отсутствовал, как, впрочем, и достаточные запасы продовольствия.
Положение становилось критическим, но Солдатенко за предложение сдаться расстрелял Николенко. Позже командиром был отдан приказ и об уничтожении прибившихся к отряду беженцев — Бялика и его жены Евгении. Судя по фамилии жертв, они спасались в катакомбах от антисемитского террора. Оперативники «Сигуранцы» в конфиденциальном документе на имя Антонеску писали, что решение «было принято Солдатенко на основании специфического большевистского критерия. Бялик и его жена не были членами этой группы и не были членами коммунистической партии». Тела несчастных «были разрезаны на куски, положены в бочки и засолены. Это продовольствие потреблялось некоторое время…»[130].
Потом каждый из партизан начал гадать: кто пойдет под нож следующим? Четверо бойцов сумели бежать (впрочем, минимум троих из них из-за неестественно белого цвета кожи соседи сдали полиции, след Михаила Быстрицкого затерялся). Через некоторое время еще трое жителей подземелья решили последовать примеру коллег и для надежности умертвили командира и его подругу. Сразу выйти на поверхность не удалось — помешали клубы дыма, с помощью которых румыны пытались выкурить группу. За ожиданием, когда смог спадет, партизаны частично съели трупы Солдатенко и Балицкой. Когда выжившие таким образом бойцы все же пробрались на поверхность, они оказались в руках властей и после допроса и фотосессии[131] вместе с тремя своими бывшими соратниками были казнены.
Условия самоликвидации этой группы ликвидаторов заставляют вспомнить о временах первобытной дикости, особенно если учесть, что румыны относились к населению и бывшим противникам гуманнее, чем немцы. Кроме того, в вооруженных силах любого нормального государства командир подразделения при исчерпании возможностей сопротивления обязан выбросить белый флаг. А в Советском Союзе действовало правило: «У нас военнопленных нет, у нас есть предатели». Людоедская по своей сути система в очередной раз породила каннибализм.
Александр Гогун
ДВЕ РЕЦЕНЗИИ
Мой Телемак,
Троянская война
окончена. Кто победил — не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов
вне дома бросить могут только греки…
Иосиф Бродский,
«Одиссей Телемаку», 1972 г.
Из работ, сравнивающих сталинщину и национал-социализм[132], опубликованная в середине прошлого года монография американского полонофила Тимоти Снайдера «Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным»[133] выделяется по многим критериям. Во-первых, для ее написания использованы литература и архивные документы на десяти языках. Во-вторых, монография сфокусирована на наиболее страшных проявлениях режимов — терроре, зверствах и войне.
В-третьих, акцент сделан на интеракции систем на разных уровнях, а географический фокус нацелен на «соединительную ткань» между тиранами, на поле битвы и одновременно объект притязаний — пространства между Берлином и Москвой: Польшу, Украину, Белоруссию, Прибалтику, западную Россию.
Несомненным достоинством работы является простой, но яркий стиль, который уже сделал «Кровавые земли» бестселлером в англоязычном мире — тираж достиг 70 тысяч. В настоящий момент книга переводится на 20 языков.
Текст организован по проблемно-хронологическому принципу: искусственно устроенный Советами голод, классовый и национальный сталинский террор, репрессии в раскромсанной диктаторами Европе — все это описано широкими мазками. В главу «Экономика апокалипсиса», помимо воссоздания хозяйственных планов и действий тиранов, входит и рассказ о гибели миллионов советских военнопленных, блокаде Ленинграда, а также о внешнеполитических планах двух режимов. Холокосту посвящено три главы, куда вкраплены сюжеты о сопротивлении нацистам. Отдельно рассматриваются нацистские лагеря уничтожения. Две последние главы повествуют о послевоенных этнических чистках, в том числе депортациях немцев, а также о такой мрачной странице, как антисемитизм сталинщины, в том числе в Польше.
Во введении и заключении автором обозначены принципы работы: объединение и культивация разрозненной исторической памяти об общих трагедиях, произошедших на «кровавых полях». Ведь в сознании массового читателя преступления сталинизма ассоциируются прежде всего с холодной Сибирью и расстрельными подвалами Москвы. Нацистская индустрия смерти связывается с чистыми улочками Германии. Однако, по словам Снайдера, преимущественно на землях бывшей Речи Посполитой два режима в 1930–1953 гг. уничтожили большинство своих жертв: 14 миллионов гражданских лиц. Не считая сугубо фронтовой мясорубки.
Страны и народы «кровавых полей» показаны в основном не как субъекты, а как жертвы двух тоталитарных империй. Подчеркивается, что в жерновах Большого террора «Украина как советская республика была пропорционально сверхпредставлена в СССР, а поляки были сверхпредставлены в Советской Украине» (р. 107). Более того, истребление польских элит в 1939–1941 гг. получило своеобразную историософскую оценку: «Это массовое убийство двумя оккупантами было знаком того, что польская интеллигенция выполнила свою историческую миссию» (р. 154). Подобные взгляды были весьма распространены в Польше в приснопамятные 2006–2007 гг., а в Украине — в 2005–2009 гг. Впрочем, и сейчас значительная часть центрально- и восточноевропейских читателей концентрируется на наболевшем, на кошмарных страницах отечественного прошлого.
Книгу отличает компаративистский подход и нацеленность на сопоставление. К прямым общим жертвам систем относятся погибшие советские военнопленные, а также мирные жители, замордованные в ходе «антипартизанских» операций вермахта и СС. Даже косвенным путем «взаимодействие» несло смерть — стороны использовали зверства друг друга, чтобы оправдать свои карательные мероприятия, в том числе публичные.
Сложно не согласиться с автором: сравнивая два режима, можно глубже понять каждый из них, да и вообще события XX века.
В целом монография выполнила поставленную задачу, проинформировав читателя, прежде всего американского, о трагедии Центральной и Восточной Европы. Поэтому немаловажно упоминание в книге выразительного молчания свободного мира относительно волн красного террора и иных издевательств над людьми. Наиболее яркий пример — визит в СССР лидера Радикальной партии Франции Эдуарда Эррио. В итоге поездки по удушаемой коллективизацией Украине в 1933 году он был приглашен на прием в Кремле. После участия в застолье с неизменной икрой бывший премьер-министр позволил опубликовать в «Правде» свое высказывание, восхваляющее колхозы (р. 58).
При этом в работе есть публицистические перехлесты. Не всегда можно согласиться и с принципами отбора материала, а также с рядом оценок.
В книге утверждается, что в начале Голодомора Сталин «руководствовался чистой злобой, когда украинские крестьяне были агрессорами, а он, Сталин, жертвой. Голод был формой агрессии, для Кагановича в классовой борьбе, а для Сталина в украинской национальной борьбе, против которой голод был только обороной» (р. 42). Именно этот тезис подтверждается ссылкой на эссе 30-летней давности, хотя по поводу мотивов организации Голодомора после открытия архивов появилось немало публикаций, к слову, использованных в монографии. В них, в частности, указывается не только на «дисциплинирующее» воздействие рукотворной напасти, но и на выкачку из деревни средств, причем не только продовольствия[134] — для закупки на Западе оборудования.
