Дмитрий Хмельницкий - Запретная правда Виктора Суворова
Повсеместно в работе употребляются словосочетания «еврейская цивилизация» применительно к местечкам и гетто ашкенази, и «польская цивилизация» (р. 153, 222, 280, 377 и др.). Возможно, более корректным в обоих случаях выглядит термин «культура».
Вологда названа «северно-русским городом смерти» (р. 130), хотя она известна как сравнительно благоустроенный региональный культурный центр.
В описании марша вермахта в глубь СССР и наката красного парового катка на Запад наличествует досадная асимметрия даже уже на уровне лексики. Распространение общества поголовного рабства нередко называется «освобождением» (р. 300, 312 и др.).
Военным преступлениям советской стороны уделяется совсем мало внимания. Полстраницы (р. 316–317) посвящено страшному погрому, который устроила Красная Армия в тогдашней Восточной Германии в конце 1944 — начале 1945 г. В книге постулируется, что оргия убийств, вандализма, насилия и разбоя стала следствием наличия в вооруженных силах большого количества бывших заключенных и, в широком смысле, советского воспитания солдат.
Но, по всей видимости, «праздник» был начат устным приказом Сталина. Предполагалось изгнать немцев с территорий, которые, по замыслу Вождя, должны были после войны отойти Польше и СССР. О подобных интенциях свидетельствуют даты двух приказов. Первый — о разрешении солдатам посылать домой внушительные по объему посылки (23.12.1944), т. е. грабить — в момент вступления Красной Армии в Восточную Пруссию и подготовки к захвату Силезии. Второй — о резком уменьшении веса и содержания посылок (10.03.1945) — после выхода на линию Одер — Нейсе. Вспомним также публикацию в «Правде» «утихомиривающей» статьи (14.04.1945) — в период подготовки Берлинской операции, т. е. похода уже на земли будущей ГДР.
Послевоенному антисемитизму советской системы уделена значительная часть повествования, хотя прямыми жертвами этого явления стали в тысячи раз меньше людей, чем других репрессивных послевоенных акций коммунистических режимов.
В «Кровавых землях» гипотеза о плане депортации советских евреев в 1953 году скорее поддержана (р. 368). Однако документальных свидетельств о наличии столь грандиозного замысла не выявлено. К тому же сложно предполагать, что Сталин был готов нанести сокрушительный удар как по государственному аппарату, так и по престижу СССР. В связи с этим имеет смысл отметить небольшую деталь. В рецензируемой монографии как достоверное приводится высказывание Сталина от 1 декабря 1952 года: «Каждый еврей — националист и агент американской разведки» (р. 366).
Во-первых, это не запротоколированное изречение, а дневниковая запись свидетеля, т. е. ненадежный источник. Во-вторых, перевод цитаты неточен, т. к. в оригинале мысль звучит иначе: «Любой еврей-националист — это агент американской разведки»[135].
Общая оценка жертв коммунистов выглядит заниженной: «…Советский Союз при Сталине на территории «кровавых земель» уничтожил свыше 4 миллионов человек (и всего — около шести миллионов)» (р. 384). Очевидно, что 6 миллионов — это совокупный результат расстрелов 1937–1938 гг. и Голодомора 1932 г. Однако угробленные непосильным трудом, холодом и голодом в ГУЛАГе, умершие ссыльные, а также мобилизованные крестьяне, особенно на «стройках пятилеток», расстрелянные по национальным и/или политическим мотивам не в годы Большого, а в ходе повседневного террора, в том числе в период войны, умершие в результате голода 1946 г. — все это тоже жертвы сталинщины. Важно помнить и о варваризации советского быта, начавшейся в 1928 г. и приведшей к росту смертности от недоедания, скученности проживания, свирепой хозяйственной эксплуатации, болезней, в том числе эпидемий. По подсчетам профессора Ивана Курганова, в результате войн и других мероприятий ленинско-сталинского периода истории демографический дефицит (число убитых и не родившихся) в 1959 г. в СССР составил 110,7 миллиона человек[136]. Германский исследователь Йорг Баберовски оценивает результат правления «кремлевского горца» в 20 миллионов прерванных жизней[137].
Любопытно, что тезисы работы породили полемику.
В частности, интеграционный посыл — слияние воедино двух традиций памяти о трагедиях — был воспринят многими коллегами автора в штыки.
Например, глава иерусалимского отделения Центра Симона Везенталя Эфраим Зурофф поместил в «Гардиан» статью, где высказался против приравнивания СССР к нацистской Германии. По мнению израильского историка, это означает снятие основной ответственности с главного виновника войны и обоснование тезиса о двойном геноциде, который опасно искажает историю Второй мировой войны и Холокоста.
В публикации также высказан специфический взгляд на пакт: «Сталин подписал его, так как не имел другого выхода: переговоры об антигитлеровском альянсе с Британией и Францией провалились, а Польша не согласилась пропускать советские войска по своей территории. Пакт позволил Сталину хотя бы выиграть время на подготовку Красной Армии к неизбежному столкновению с вермахтом»[138].
На страницах той же газеты автор «Кровавых земель» похожим образом сформулировал и свое видение внешней политики Кремля: «Летом 1939 года Гитлер хотел войны, а Сталин — перемирия. В 1930-е годы Сталин очень боялся оказаться в кольце у коалиции Германии, Польши и Японии»[139].
Да и в монографии высказывается положение, что Сталин опасался нападения, поэтому его шаги в 1920-1930-х годах были направлены на оборону страны (р. 157, 163 и др.). Отсюда же утверждения: социализм в отдельно взятой стране был предпосылкой устройства рая для советского рабочего (р. 13), а коллективизация представляла альтернативу захвату колоний (р. 159) и являлась формой колонизации внутренней.
Таким образом, если благодаря книге Снайдера красный террор уже подвергается должной переоценке, то экспансионистские устремления СССР, без учета которых сложно точно оценить внутреннюю политику Сталина, на Западе еще ждут столь же громкого бестселлера.
2. гоп-стоп с кавказско-русским размахомНовая работа известного польско-немецкого историка Богдана Мусиаля «Сталинский поход за добычей. Разграбление Германии и превращение Советского Союза в мировую державу»[140] выделяется из ряда книг о советско-германских отношениях, вышедших в последние годы[141].
Во-первых, монография базируется в основном на ранее недоступных или не введенных в оборот документах, прежде всего из московских архивов.
Во-вторых, взимание репараций и просто реквизиции военной добычи в победном сорок пятом увязываются с германской политикой СССР с 1920-х годов до смерти Сталина. В-третьих, беспощадный разбой на территории будущей ГДР описан параллельно с аналогичными действиями «освободителей» в Австрии, Румынии, Польше, Венгрии, Финляндии и отчасти Маньчжурии и Корее. Все это делает работу ценным вкладом как в науку, так и в популяризацию знаний — ведь в книге использованы опубликованные источники и литература на семи языках.
Монография построена по проблемно-хронологическому принципу.
В первой части описываются военно-экономические аспекты советско-германского сотрудничества. Подчеркивается, что индустриализация была осуществлена в первую очередь благодаря закупкам оборудования в Германии в период Великого кризиса. Западные страны легкомысленно вооружали того, кто хотел их поработить, а также морил голодом собственный люд. В похожем ключе описываются и события 1939–1941 гг.
Постоянно повторяется давно ставшая общим местом очевидная мысль: нападение Германии на СССР было вызвано переоценкой Гитлером со товарищи собственной мощи и умалением противника. Также делается акцент на том, что поставки технологий и даже вооружений из рейха в СССР стали следствием головокружения от успехов нацистской верхушки. Однако упускается из виду важное обстоятельство: в 1939–1941 гг. германская экономика остро нуждалась в ресурсах. Это позволяло состоятельной советской стороне наглеть при выборе товаров импорта и указывать на наиболее лакомые куски. Политика выкручивания рук развоевавшемуся партнеру достигла апогея в ноябре 1940 года, когда Молотов выдвинул Гитлеру ряд политически неприемлемых предложений. После чего и был подписан план «Барбаросса».
Кроме того, в первой части приводится тезис: СССР готовился напасть на Германию не в 1941, а в 1942 году. За исключением того, что Красная Армия находилась в стадии реорганизации (с. 55), что является перманентным процессом любого крупного общественного института, никаких аргументов для обоснования этого положения не называется.
Вторая часть посвящена мобилизации советского ВПК и общества в связи с германским нападением. Критикуется тезис ряда западных авторов о том, что советское «танковое чудо» и победы Красной Армии в 1941–1943 гг. были вызваны «массовым героизмом», замешенным на «советском патриотизме». Подчеркивается репрессивно-карательная составляющая армейских будней, когда военными трибуналами осуждались сотни тысяч человек, родственники «изменников родины» наказывались, т. е. семьи солдат превратились в заложников, а количество пойманных НКВД-НКГБ дезертиров и уклонистов исчислялось семизначными цифрами. Стиль ведения войны Сталиным можно охарактеризовать одним словом — бойня. Вермахт был утоплен в крови советских солдат.
