Иосиф Гуммер - Это было в Калаче
Цыганков привирал немного, но ребята его не поправляли, им тоже казалось теперь, что все было именно так.
— А в другой раз Ильинов приказал… — начал вспоминать Цыганков другой эпизод.
— Кто, кто приказал? — перебил его насторожившийся Володя.
— Да Ильинов. Полковник, про которого рассказываю…
— Павел Петрович?
Вот его имя и отчество Цыганков не знал. Все обращались к комбригу «товарищ полковник».
— Павел Петрович, точно, — подтвердил вдруг Шестеренко. — Я слышал, как хозяин его так называл.
Володя изумленно всплеснул руками:
— Так это же мой батя! Я же Владимир Павлович! Нашелся отец!
— Постой, постой! — нахмурился Цыганков. — Ты же говорил, что он у тебя генерал.
— Подумаешь! Чуточку прибавить нельзя, что ли? Не генерал — так скоро будет. Он уже давно в полковниках ходит.
Когда ребята рассказали, что Володина сестра Валентина воюет на Волге, он сказал:
— Она бедовая, вся в отца! Вот ты говоришь, что наши пошли прорываться из окружения. Думаешь, не прорвутся? Плохо ты знаешь моего отца! Он, если захочет, обязательно добьется. Упрямый. И я в него пошел. Вот разыщу его и обязательно пойду в солдаты. Танкистом хочу стать.
Пока судили, примут ли Ильинова-младшего в танкисты, стемнело. Ребята распрощались с новым товарищем, и Цыганков проводил его до Ильевки.
— Большой привет полковнику и лейтенанту Ивану Васильевичу.
— Обязательно передам, — откликнулся Володя и исчез в темноте.
И снова нужно рассказать о том, чего калачевские ребята так никогда и не узнали.
Володя добрался до города. И здесь, на Дар-Горе, его совершенно случайно встретил отец. Сын рассказал полковнику о клятве Цыганкова и его друзей.
Мечта Володи сбылась. Сначала его взял к себе ординарцем отец. А через несколько месяцев, после непродолжительной учебы, Ильинов-младший отправился на фронт уже в составе танковой части. Он не дожил до победы — погиб в боях за освобождение Прибалтики.
МИНЫ СОБСТВЕННОГО ИЗОБРЕТЕНИЯ
Из Калача в Ильевку то и дело мчались машины. Они шли по одной, по две, а то и целыми колоннами. Тяжело груженные машины везли все необходимое для фронта, а в обратную сторону — раненых и награбленное добро.
Дорога проходила недалеко от лесочка, в котором встречались ребята. Обидно было сидеть и смотреть, как мимо ездят враги. Полоснуть бы по машинам из автоматов, да что толку! Повредишь одну-две, а себя сразу обнаружишь.
— Раздобыть бы пару мин, — как-то вздохнул Кошелев.
— А где ты их возьмешь?
— Можно у фашистов украсть.
— Попадешься. Надо что-то другое придумать.
— Давайте, мины поставим, — вдруг предложил Шестеренко.
— Да ты спишь, что ли! — разозлился Цыганков. — Ведь мы только что говорили о минах. Негде их взять.
— Так это вы про какие мины. Я про другие. У них только название мины, а делаются они просто. Набьем на дощечки большие гвозди, возьмем и разбросаем по дороге.
— А ведь это дело! — обрадовался Цыганков. — Только не разбросаем, а аккуратно уложим, песочком присыплем, чтобы подарочек был незаметный.
— Где же гвозди взять? — задумался Покровский.
— Гвозди я достану у дядьки, — заверил Шестеренко. — Он у меня все еще плотничает, кое-что по дому делает.
— А мины будем дома готовить?
— Нет, лучше здесь.
В тот же вечер разошлись по домам, чтобы собрать все необходимое. На следующее утро Иван принес молоток, Пашка раздобыл дощечки, Михаил и Егор запаслись гвоздями.
К вечеру было готово около двадцати «мин».
Глубокой ночью, когда движение по шоссе почти прекратилось, ребята выбрались на дорогу. Двое ушли далеко в стороны, чтобы в случае чего предупредить об опасности, двое принялись за дело. Закладывали «мины» так тщательно, будто они были настоящие. Аккуратно закапывали дощечки в землю, сверху присыпали песочком.
Только острые гвозди, добрые плотничьи гвозди, едва заметно выглядывали наружу. Уложили одну дощечку, потом другую…
Наступило утро. Очень хотелось спать. Да и голод давал о себе знать. Но никто и не думал уходить. Уж очень хотелось посмотреть, как действуют «мины». Ребята улеглись в кустах.
Из Калача показалась тяжело груженная машина. С гулом промчалась она по дороге, пронеслась мимо лесочка и въехала на «заминированный» участок. Потом раздался громкий звук, напоминающий выстрел: лопнула проколотая гвоздем шина. Грузовик промчался по инерции еще немного и остановился, припадая на спущенный скат.
Шофер и солдаты деловито принялись за ремонт. Им, кажется, и в голову не пришло, что прокол был не случайным.
Не успели отремонтировать эту машину, как показался легкий нарядный «оппель». Он тоже сразу наскочил на одну из дощечек. Из машины вышел офицер и, пока шофер возился со скатом, принялся носком сапога ковырять дорогу. Делал он это довольно лениво, наверное, для того, чтобы убить время. Но вдруг его что-то заинтересовало. Он наклонился и поднял аккуратно усаженную гвоздями дощечку.
Из своего лесочка ребята не могли рассмотреть лицо немца. Но, судя по тому, как он забегал, о чем-то оживленно говорил с шофером, не выпуская дощечку из рук, немец был встревожен не на шутку. Потом ребята услышали, как он несколько раз прокричал, потрясая дощечкой: «Партизанен! Партизанен!»
— Видал, как его забрало, — прошептал Кошелев. — Завертелся, гад! Подожди, еще не то будет!
— Тихо ты, — остановил его Иван.
Шофер сменил наконец скат, и офицер, не выпуская дощечки из рук, сел в машину.
— Ну, помчался к начальству. Будет теперь докладывать, звонить, что здесь партизаны.
— А тебе что, жалко? — заметил Шестеренко. — Пусть напугает всех своих.
Павел был прав. В тот же день дощечка с гвоздями лежала на столе у коменданта Калача, через несколько часов ею заинтересовалось гестапо, а еще через день по всем инстанциям пошел секретный приказ о том, что в районе Калача действуют партизаны и что требуется принять срочные меры.
Четверо ребят лежали в кустах возле дороги и смотрели на свою работу.
Машины неслись одна за другой: начинался новый день.
Одни благополучно проскакивали дорогу, другие застревали. Яростно ругаясь, фашисты меняли скаты. Кое-кто находил дощечки и со злостью отбрасывал их с дороги.
«Мины» действовали безотказно. Пора было идти домой.
Договорившись о следующей встрече, ребята выбрались окружными путями из лесочка и по одному разошлись.
Александра Дмитриевна молча встретила сына. Вид у него был усталый, но счастливый. Хотела мать с ним поговорить, чувствовала, что неспроста пропадает ночами. Но Иван едва дотащился до кровати и тут же заснул.
Мать поправила одеяло и, тяжело вздохнув, задумалась о судьбе сына, о его жизни.
ПУСТЬ ЯРЧЕ ГОРИТ
А сын уже определил свою судьбу. Во всяком случае до конца войны, до тех пор, пока фашисты не будут изгнаны из родных мест. Четверо ребят не давали гитлеровцам покоя.
Так Иван Цыганков стал командиром маленького отряда. С молчаливого согласия остальных ребят он распределял задания, возглавлял все операции.
Четверо друзей понимали, что лучше всего действовать вчетвером, да так, чтобы никто другой ни о чем не догадывался. И ребята никому не рассказывали о спрятанном оружии, о своих делах.
Неужели никого не осталось в Калаче из райкома партии, воинских частей — никакой подпольной группы? А если она есть, то как разыскать ее, как с ней связаться? Однажды встретил Иван на улице какого-то человека, пригляделся к нему, и показалось, что видел он его в штабе части, которая стояла в Калаче до прихода фашистов. Хотел было подойти к этому человеку, да сдержался. А тот быстро завернул за угол и исчез.
В другой раз Иван нашел у себя во дворе листовку. Она была написана от руки, и говорилось в ней, о том, как бьют наши фашистов на волжском берегу.
«Близок час избавления! — сообщалось в листовке. — Жители Калача, не давайте врагу покоя, прячьте от фашистов продукты, уклоняйтесь от работ. Красная Армия скоро придет к вам».
В конце была сделана едва заметная приписка:
«Размножьте листовку и развесьте по Калачу».
Ваня не знал, специально была прислана эта листовка или нет. Может быть, кто-то знал о делах маленькой группы а доверял ей серьезное задание. А это значит, что связь есть. Пусть незримая, слабая, но все-таки связь.
Листовку переписали. Иван раздал каждому по пять экземпляров и решил:
— Расклеивать будем ночью. В три часа. Самое лучшее время: даже патрули спят. В центре Калача — я и Павел, на одной окраине — Михаил, на другой — Егор.
В три часа ночи, действительно, даже патрули спали. Раньше хоть собаки тявкали, а сейчас — мертвая тишина, такая, что даже здесь, в центре, слышны всплески донской волны. Настороженно замерли дома, за стенами которых сейчас тревожным полусном дремлют измученные, напуганные, уставшие от бесконечных тревог и неизвестности люди. На улице темь, хоть глаз выколи. Тревожная ночь, страшная ночь. Зато в такую ночь легко пробираться неслышной тенью по улицам, намазывать клеем листовку и в одно мгновение бесшумно приклеивать ее к стене дома.
