Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным
– Наверное, телевизор пошли глядеть, – сказал отец и включил радио. «…Ветер юго-восточный… Температура у Байкала около нуля», – равнодушно сказал диктор.
Отец вдруг быстро начал натягивать сапоги, а мать уронила тарелку, потому что сразу вдруг вспомнила, как в эту же пору год назад принесло замерзших ребятишек с другого берега…
– Да, в такую ночь и взрослый, чего доброго, богу душу отдаст… В чем одеты? – спросил отец больше для порядка, потому что видел – ребячьи куртки висят на гвозде…
В двенадцать ночи поселок у станции был на ногах. Трещали моторки, в сторону ветра широким веером уходили рыбачьи лодки. Вдоль линии по проводам помчался сигнал: «В море трое детей!» С ближайшего аэродрома готовились к вылету вертолеты… Никто не спал. На берегу толпа. Все молчали. Только слышались всхлипывания двух матерей, и кое-кто вполголоса припоминал прошлогодний случай.
…А трое сидели, прижавшись друг к другу на дне лодки.
– Ты у нас самый маленький, садись в середину, – сказал Пашка, когда уже зуб на зуб не попадал. Он вычерпал пригоршнями ледяную воду со дна лодки и усадил брата. Вместе с Валеркой они прикрыли Витьку спинами. Он перестал плакать и даже чуть задремал.
– Давайте шевелить руками, как на зарядке…
– А нас найдут? – спрашивал Пашка шепотом, чтобы не слыхал Витька.
Двенадцать часов ледяной ветер нес лодку в темноту. Утром с рыбацкого катера в бинокль увидели темный предмет:
– Может, льдина?
– Нет, лодка…
Так их и увидели: сидят, прижавшись друг к другу спинами, руки сложены на груди.
– Я же говорил, что спасут, – улыбнулся Пашка. И у рыбаков отлегло от сердца – живы!
…Мать бросилась в воду навстречу лодке. Отец подхватил двух очень похожих друг на друга братьев на руки.
– Ремня всыпать, – сказал кто-то сердито.
– За что ремня… Ты, Пашка, плакал?..
– Я чуть-чуть плакал, – признался Витька.
…Дмитрий Павлович пошел проводить меня до вокзала. Дорогой мы говорили о воспитании ребятишек. Я сказал, что мне понравились хорошие товарищеские отношения между отцом и детьми.
– Переживал я, конечно. Но у штанов держать – толку мало. Хлюпиков растить зачем же? Чай, у Байкала живем. На месяц, однако, дал запрет на лодку.
Уже перед отходом поезда я вдруг вспомнил, что не спросил у ребят самого главного. Домик был недалеко. Я оставил у дежурного сумку и побежал к садику, где возились мальчишки.
– Павлик, а про четырех солдат, что в море на барже плыли, ты знаешь?
– Это что сапоги съели? – спросил Пашка и убил картузом муху, севшую брату на спину.
Фото автора. Ст. Мысовая, Байкал. 7 октября 1960 г.Плата за выстрел
Осенью лес молчит. Такая тишина! За сто шагов слышно, как убегает мышь по сухим листьям. В предчувствии холодов умолкли птицы. Ни звука. В такую пору особую радость в лесу приносит рабочая музыка дятла. Кажется, не по дереву, а по тугой струне стучит костяной молоточек.
Я долго шел по ельнику, пока не увидел единственного в безмолвном лесу музыканта. Дятел работал без устали. На заболевшей сосне виднелся узор от его «долота». В бинокль было видно, как длинным языком дятел доставал засевших в древесине личинок. Я спрятался за куст полюбоваться работой. Дятел косился вниз, но продолжал барабанить… В эту минуту случилась история, к сожалению, очень нередкая. С нее мне и хочется начать разговор о человеке с ружьем.
Из кустов орешника грянул выстрел. Дробью сорвало источенную червями кору. Вместе с ней на желтую траву упала и птица. Дятел не успел проглотить личинку. Она так и осталась белеть в окровавленном клюве.
Из синего дыма на прогалину вышел лет семнадцати парень с новой двустволкой, со скрипящим поясом, полным патронов. Я не ругался, но парень почувствовал: встреча не сулит хорошего. В довершение всего он не знал, что делать с птицей.
– Зачем?..
– А просто так. – Парень неловко топтался на месте. Он вытащил из второго ствола патрон и сунул его в карман.
Не в первый раз довелось встречать человека с ружьем. Случалось, патрон не прятали, а демонстративно загоняли в ствол. Парень чувствовал себя виноватым. Я взял из его рук птицу и кинул в траву: «Сойки съедят. Присядем…»
Я вспомнил себя пятнадцатилетним мальчишкой. Вспомнил, как собирал и носил в аптеку отмытые пузырьки от духов и лекарства, как в папиросной коробке копил мятые рубли, чтоб купить у сельповского сторожа Тихунка ржавую берданку.
Рубить гвозди на дробь, самому, как алхимик, делать порох. Сколько мальчишеской радости было в старой берданке!.. Выстрелы по стае воробьев, по жаворонку, по чибисам на лугу… Наша разжиревшая кошка ходила встречать меня за околицу. И как знать, может, и до сих пор не понял бы я страшных последствий выстрелов ради забавы, если б пятнадцать лет назад не встретился с умным человеком.
Он тоже был с ружьем. Он остановился и стал наблюдать, как я подкрадываюсь к чибису. Он дал мне выстрелить, а потом подошел, оглядел берданку и, размахнувшись, зашвырнул ее в озеро.
– Доставать не пробуй, глубоко…
Охотник был новым человеком в деревне. Я стоял перед ним, не зная, что делать: грозиться или реветь от обиды. А он спокойно поманил собаку и, обернувшись, сказал:
– Вечером заходи. Поговорим… Ружье не жалей. Если захочешь – можешь мое брать…
Взрослым человеком по-настоящему понимаешь цену учителям. Скольким обязан я этому человеку! На память остался толстый с пожелтевшими листами Брем, книжки по ботанике… Мы много раз вместе караулили уток и ходили на зайцев. Чаще всего возвращались домой с пустыми руками. Кошка перестала поджидать меня у околицы. Зато какой мир открылся вдруг за нашим сереньким лугом! Я узнавал, как дышит трава, в какую зорю ждать вальдшнепов, какие грибы самые вкусные… Открылась вдруг незаметная до этого красота маленького озера с норами ласточек на обрыве. Спрятавшись в тальнике, мы подолгу глядели на беспокойных чибисов, и я с ужасом вспоминал, как год назад сбивал этих красавцев рублеными гвоздями…
Встретился хороший человек. Но мог и не встретиться. Кто же должен научить мальчишек, с семи лет влюбленных в рогатки, в самодельные пистолеты, в старые берданки и новые двустволки? Кто должен научить их беречь и любить природы? Кто должен объяснить им, что лес без птиц скучен и неприветлив? Кто должен научить их радоваться прилету журавлей и беречь рощу, островком темнеющую в поле?
В школе не учат этому. Вспоминаю свою учительницу по ботанике и зоологии. Я получал у нее пятерки. Я без запинки водил указкой по бумаге «с окунем в разрезе». Я знал, где у цветка пестик, где рыльце, где цветоложе. Я без ошибки называл цветы в запыленном школьном гербарии. Но я не знал, какие птицы водятся в нашем лесу за озером. Не знал, что совершаю преступление, отравляя мелкую рыбешку борной кислотой…
Природа в школьной программе и поныне представлена «окунями в разрезе», скелетами кроликов и взъерошенными чучелами птиц. И если, на беду, еще и сам учитель не отличает вороньего крика от сорочьего, если он не покажет ученикам, как по весне желтыми огнями цветет ива в низинах, если не поведет их в осенний лес и не расскажет, сколько поэтов посвятили ему прекрасных строчек, – из школы выходит плохо воспитанный человек. Он не умеет ни любить природу, ни правильно хозяйничать в ней.
Два года назад, как раз в эту пору, осенью, я ехал вдоль лесной полосы по-над Доном. В машинах сидели старики-лесоводы, заместитель министра, журналисты, двое студентов. Возле станции Вешенской нас встретил и повез показывать «свою часть полосы» молодой ростовский профессор Александр Петрович Ш. Он очень толково и горячо говорил о значении леса, о том, что «рыбы в Дону поубавилось». Я проникся к нему уважением и подумывал: не заказать ли статью для газеты? Пусть поучит молодежь, как надо относиться к природе.
В сумерках мы переехали Дон. Профессор, вежливо извинившись, пересел в головную машину, а минут через двадцать наша колонна остановилась. Головная машина свернула с дороги и, сверкая фарами, пошла колесить по озими… Выстрел. Еще выстрел.
Раза три сворачивала машина с дороги. Когда остановились в Вешках, профессор с гордостью кинул к нашим ногам зайчонка.
– Одного достал-таки…
Все молчали. Молчал заместитель министра, молчали старики-лесоводы, молчали студенты. Неловко было сказать уважаемому профессору, гордившемуся знакомством с Шолоховым, обидные слова в лицо. А профессор даже не смутился. Он не понял, как мерзко выглядела его стрельба из-под фар. Много учился человек. В совершенстве постиг «окуней в разрезе», но ни любить природу, ни беречь ее не научился.
С парнем, убившим дятла, мы расстались друзьями. Мы не раз еще встретимся. Думаю, это был его последний дятел. Но сколько таких парней с ружьями! Выстрелы гремят в любое время года – есть ли охота, нет ли охоты. Бьют уток в гнезде, бьют зайцев из-под фар, бьют дятлов, бьют дроздов, синиц.
