Барбара Мертц - Древний Египет. Храмы, гробницы, иероглифы
Египтологов, у которых воображение не хуже, чем у любого другого, очень забавляла рыжеволосая царица Хетефер. Поскольку блондинки в Египте довольно редки, они предположили, что Хетефер или кто-нибудь из ее предков были выходцами из ливийских народов Северной Африки, которые жили в восточной пустыне, недалеко от Дельты. Предполагалось, что легенда о Нитокрис составилась из разных источников: реальная царица VI династии, носившая это имя; строительница пирамиды Хенткаус IV династии и рыжеволосая Хетефер, память о которой могла сохраниться в светловолосой даме в описании Манефона.
Нитокрис, быть может, и составного происхождения, но царица с тициановскими волосами – больше не факт. Один мой друг как-то рассказал об истории Хетефер знакомому антропологу и был испуган, когда упомянутый джентльмен взорвался. Не было, воскликнул он, светловолосых ливийцев; в Северной Африке вообще не было светловолосых людей! Да, он знает, что египтологи твердят о них многие годы, каждый, кого он встречал, рассказывал ему историю Хетефер, и он ее каждый раз опровергал, но хорошая история, кажется, имеет больше шансов на выживание, чем истина. (Последнее довольно справедливо.) С недавнего времени египтологи вынуждены забыть о рыжеволосой даме по другим причинам. Несколько цариц IV династии изображены в париках такой же формы, как парик или волосы Хетефер. Цвет во всех остальных случаях пропал, но кажется наиболее вероятным, что Хетефер носила на голове желтый парик или платок. А красные линии? Возможно, это разметка художника, оставшаяся нестертой (чему есть сотни примеров).
Глава 3
Добрый пастырь
Картуш Сенусерта
1. ОТЧАЯНИЕ И ИЗБАВЛЕНИЕОглядываясь на первые шесть династий Древнего Египта, мы смотрим на десять столетий его истории. Мы не можем избежать символа пирамиды, которая возвышается над пустыней, как культура Века пирамид возвышается над глинобитными лачугами варваров додинастического Египта. Сколько бы мы ни хмурились на власть фараонов, мы не можем смотреть на крах цивилизации, такой плодоносной, как цивилизация Древнего царства, без сожаления – сожаления не только о ее художественных и интеллектуальных ценностях, но о страданиях, которые социальный хаос должен был принести людям, которые пережили его.
«Земля повернулась подобно колесу горшечника; благородные дамы подбирают колосья и вельможи в работном доме, но тот, кто никогда не спал и на доске, теперь владеет кроватью; тот, кто никогда не ткал для себя, теперь владелец тонкого белья».
Для египтянина распад священного социального порядка был уже достаточно плох. Но беды зашли еще дальше.
«Я покажу тебе сына как злодея, брата как врага. И человека, убивающего своего отца. Дикие звери пустыни будут пить из рек Египта и бродить на свободе. Мужчины возьмут оружие войны. Страна будет жить в запустении».
Эти цитаты взяты из двух великих жалоб, составленных пророками Ипувером и Неферроху. Как ветхозаветные пророки, эти люди приходили к царю и вещали о горестях земли египетской. В языке и структуре обеих композиций есть некоторая искусственность. Не похоже, чтобы они были составлены в условиях стресса и агонии, которые в них описаны. И действительно, мы знаем, что одна из жалоб была задумана как похвала более позднему царю, который восстановил порядок из хаоса, согласно содержанию текста. Но хаос был достаточно реален. Страна распалась на маленькие государства, воевавшие друг с другом. Насилие всех видов сделалось обычным делом; грабители нападали на мертвых и живых одинаково.
Естественно, египтяне искали козла отпущения и не преминули отметить присутствие вторгшихся азиатов. Но эти народы просачивались в плодородную долину Нила всегда, когда могли обойти пограничную стражу. Они были результатом катастрофы, а не ее причиной. Источник трудностей скрывался в самом государстве и поднялся из неудач централизованного правительства.
Трагедия обычно влияет на характер человека, изменяя его к добру или к худу, и она должна была повлиять на египтян. Я лично смотрю с подозрением на любые попытки характеризовать национальный дух, – если таковой вообще существует. Однако письменные документы этого катастрофического периода сильно отличаются от надписей предшествовавших стабильных эпох; один вид простого мудрого человека, поносящего божественного царя, заставил бы египтянина времени IV династии онеметь от шока. Разочарование и мужественные обличения пророческих текстов представляют только один из способов, которыми люди этого несчастного века выражали свою реакцию на катастрофу. Один из самых любопытных текстов данного периода представляет собой обширную поэму, в которой человек обсуждает со своей душой проблему самоубийства. Жизнь сделалась невыносимой; «камни и стрелы разъяренной судьбы» губят поэта, и только смерть кажется ему сладкой. Сперва его душа пытается разубедить его, указывая, как принцу Датскому, что смерть может таить ужасы, худшие, чем любое зло жизни. Но в конце аргументы мизантропа берут верх; душа соглашается сопровождать поэта, куда бы он ни отправился, даже в страну теней. Смерть – единственное избавление от боли и разочарований во времена бедствий.
Вот другой образчик истинной в своей лаконичности поэзии:
Боги, которые жили прежде, покоились в их пирамидах;
Обожествленные мертвые также похоронены в их пирамидах;
И те, кто построил дома,
Которых больше нет.
Я слышал рассуждения Имхотепа и Хордедефа,
Словами которых так часто говорят люди.
Где их место теперь?
Их стены развалились, и домов их больше нет,
Как если бы их никогда не было.
Посмотрите, к чему ведет нас автор, – тщета мирской власти не менее велика, чем тщета интеллектуальных достижений; даже мудрость не может спасти знаменитых мудрецов прошлого от забвения. Вывод? Ешь, пей, веселись…
Менестрели, развлекавшие вельможу на его праздниках, распевали эту песню; некоторые из слушателей начертали ее слова на стенах своих гробниц, где они стали исповеданием веры. Некоторые вельможи копировали другую песню арфиста, выражающую иной подход к жизни и смерти.
Я слышал те песни, что в древних гробницах,
И что они говорят,
Восхваляя жизнь на земле и принижая область мертвых.
Хорошо ли они делают, говоря так о стране вечности,
Честной и справедливой,
Где нет ужасов?
Ссоры отвратительны ей; никто не насмехается над своим собратом.
Это страна, против которой никто не может восстать.
Вся наши родня покоится там с начала времен.
Потомство миллионов приходит туда, каждый человек.
Ибо никто не может остаться в земле Египта;
Нет ни одного, кто бы не ушел.
Протяженность всего земного – только сон,
Но добром встречают того, кто достиг Запада.
Любая из этих красивых и грустных песен прозвучала бы странно в гробнице вельможи Древнего царства, в которой выражались наивные ожидания материальных благ будущей жизни. В эпоху IV династии вельможи хвастались своими деяниями и повышениями по службе. «Я получил за это великие похвалы; никогда не совершал подобного ни один вельможа передо мной». Биографические надписи I Переходного периода тоже говорят о великих делах. «Я спас мой город, – ядовито замечает один вельможа, – от ужасов царского дома». («Ну, знаете ли!» – воскликнул бы Хуфу.) Но в текстах этого периода есть нечто новое – почти тревожное утверждение других деяний и иных достижений, резко противостоящих бахвальству карьерой или богатством.
«Я давал хлеб голодным, воду жаждущим и одежду раздетым. Я хоронил стариков. Я был отцом сироте, мужем вдове. Я не делал зла народу, ибо это ненавидит бог. Я отправлял правосудие, как желал царь…» – таков взятый из многих надписей перечень добродетелей, притязания на которые характеризуют этот период.
Было бы цинизмом говорить, что некоторые из людей с такими притязаниями были безнадежными грешниками. Важен факт, что эти притязания высказывались. Стремление к бессмертию, вероятно, вещь такая же древняя, как сам человек. Даже неандертальские охотники хоронили своих мертвых с орудиями, которые понадобились бы тем в будущей жизни, с запасом пищи для самого длинного из путешествий. По мере того как общество становится более сложным, а жизнь – более приятной и желанной, человек ищет все новые средства продления удовольствий – роскошные гробницы, запасы пищи и прочих нужных вещей, сложные методы сохранения тела, золото, драгоценности и высокое положение. Но человек никогда не был уверен в том, что его золото является подходящим средством обмена в раю. Социальный распад и физические разрушения I Переходного периода придали сомнениям египтян большую остроту. В течение всего этого периода мы видим, наряду с цинизмом и гедонизмом, попытку заменить ценности, оказавшиеся неадекватными, другими, которые, будучи невидимыми и неосязаемыми, не подвержены распаду.
