Анна Бройдо - Дорга, ведущая к храму, обстреливается ежедневно
— Сайка, как он?
— Дышит.
— Мурка, в Гудауту!
Ночь, возвращаемся с эвакопункта из горного селения Каман. В машине семеро раненых. Один очень тяжелый — черепно-мозговая травма. Поэтому Вика командует ехать не в Афон, а прямиком в гудаутский госпиталь: там — единственный на всю Абхазию нейрохирург.
Сайка — рядом с «черепником», поддерживает ему голову. Вика — на докторском сиденье, я, поджав ноги, посередине, на моторе. Мурману не позавидуешь: ехать медленно — не довезешь парня, быстро — растрясешь остальных.
Двигаемся в густой темноте: путь идет прямо над городом, на высоте наши фары — отличная мишень, поэтому на самых опасных участках Мурка выключает их вообще, едет практически вслепую, шепотом поминая то ли Бога, то ли черта. Дорога даже днем абсолютно непроезжая — щебень, раскуроченный снарядами и дождями. Потом — на зеленых подфарниках и только после бесконечно долгой четверти часа — полный свет. Наконец выезжаем на трассу — полный газ!
— Как он? — оборачивается Вика.
— Дышит.
— Мурочка, побыстрей…
Абхазские медсестры заслужили свою славу. Но все-таки было бы несправедливо, если бы она заслонила ежедневный героизм скромной мужской части медсанбата — санитарных шоферов. Машины с красным крестом, проскакивавшие под любым огнем, вылетающие на передовую — иногда даже впереди солдат! — стали излюбленной целью противника (это к вопросу о международных конвенциях). Один из ребят, попав под обстрел, чудом уцелел, спрятавшись за колесо. Потом посчитал — в «Скорой» почти сотня пробоин.
— Мур, ты кем до войны был?
— Шоферил, а потом ночной бар открыл.
— А после Победы чем займешься?
— Дожить еще надо. Одно знаю — ни дня на «Скорой» работать не буду! Неприятно, понимаешь — едешь, даже если пустой, на тебя встречные такими дикими глазами смотрят — не их ли близкого везу — как вестник беды. Так, знаешь, неприятно…
Варлам Кекелия, Мизан Кур-оглы, Рафик Барцыц, Гурам Квициния, Мераб Бигуаа, Гарик Джикирба, его брат Гена, не увидевший Победы — им действительно хватит подвигов на всю оставшуюся жизнь. Юра, отец троих детей, потерявший в юности левую руку, возивший на своем «Москвиче» легкораненых. Другой Юра, Акаба — директор совхоза, выкраивающий для раненых каждую свободную минуту, дядя Гурам, застенчивый машинист санитарного поезда Феликс…
— У Шромы — обстрел такой, что головы не поднять, — рассказывали мне бойцы в Гудауте. — И тут вдруг на дикой скорости вылетает «Скорая», шофер выскакивает, сам помогает занести раненых, разворачивается — и ходу! Нет, в натуре мужик этот пацан!
— Сайка, как парень?
— Погиб… Эх, вертолет нам — довезли бы!
— Мурка… вези в Афон…
* * *24 сентября — противник перешел в успешную контратаку. Наступление начинает захлебываться. Главный хирург эвакопункта Лев Ачба, темнея лицом, в сердцах бьет кулаком по стене.
С Северного Кавказа прибывает подмога — возвращаются уехавшие после подписания мирного Соглашения добровольцы.
* * *Высоко-высоко над Новым Афоном самолет. Люди, стоя в госпитальном дворе, наблюдают за ним, задрав головы. Вдруг на меня налетает Вика, схватив за шиворот, силой волочет в подвал.
— Вик, да ты чего?
Прислонившись к стене, она переводит дыхание:
— Да нет, все уже… Просто знаешь, у каждого свое… Вроде не труслива, но вот после тех бомбежек вижу в небе самолет — и не могу…
Когда по рации сообщили, что сбит летящий из Тбилиси самолет с отборными бойцами «Мхедриони» и боеприпасами, девчонки прыгали и хлопали в ладоши от счастья.
* * *Иногда с одним раненым прибывает сразу десяток сопровождающих — один тащит его автомат, другой — вещмешок и т. д. — целый «взвод почетного караула». Впрочем, трудно осуждать тех, кто воспользовался случаем хоть ненадолго вынырнуть из ада.
Непонятней другое — в разгар наступления бойцы отлучаются с передовой на похороны погибшего товарища. И вот тут — отнюдь не трусость, нет: так велит древний обычай. Но должен ли он работать в такой ситуации: разве продолжать бой — не лучший способ отдать последний долг другу? Делюсь сомнениями с товарищами-абхазами — кто-то соглашается, но кто-то убежден: сохранение традиций стоит жертв.
Конечно, некорректно со своей колокольни судить об обычаях другого народа. Но то, что и спустя месяцы после Победы не удается справиться с преступностью — тоже порождение местного уклада. Общепризнанные меры здесь не срабатывают — расстрел мародера будет воспринят многочисленной родней как тяжелейшее оскорбление, повод для мести. Особенно сложно с мародерами-абхазами, логика приблизительно такая: «нас и так мало, и сколько погибло в войну — как же можно расстрелять абхаза!» Говорят, в старину родня действовала несколько иначе: так же не давали трогать своих, но зато предельно жестко разбирались сами — чтобы фамилию не позорил.
И критиковать друг друга тоже, к сожалению, не принято. Что особенно тревожно, поскольку все нынешние пороки Грузии начались с утраты реального самовосприятия.
* * *— Надо для Льва Николаича баночку сгущенки припрятать. Какое счастье, что он у нас на эвакопункте работает! А сколько ранений в тазовую область — ребята же стесняются… Без мужчины бы не справились.
— Э, нет! — энергично жестикулируя, вмешивается шумная толстушка Джульетта Капикян. — Вика, моя золотая, я тебя умоляю — если не дай Бог чего, посмотри меня сама, Леве — у-у-убийце — ни за что не отдавай!
— Джуль, да тебе с такой задней мишенью подальше прятаться нужно! — поддразнивают подружки. Джуля молодец — не из обидчивых.
Сам «у-убийца» ходит мрачный — от работы в полусогнутом состоянии «проснулся» радикулит.
* * *— Когда началось формирование медсанбата, мы агитировали в санитарные шоферы ребят, у которых были собственные микроавтобусы. Я к Мизану подошел, объяснил, что к чему. Он отвечает: «Нет проблем, я согласен, только учти — я задний ход не имею!» А это такой чисто сухумский жаргон — «дать задний ход», в смысле, струсить, отступить. Я отвечаю: мол, все мы здесь ребята храбрые, ты прямо скажи, согласен или нет. А он опять: «Да согласен я, только знай — я задний ход не имею!» Ладно, думаю, ну комплексы такие у человека. Сняли сиденья, установили пару носилок, красный крест на боку и крыше оттрафаретили — а тут сразу с передовой вызывают по рации «Скорую». Приехали, раненых погрузили, и тут по машине как начался обстрел! Я кричу: «Сдай назад!» А он тоже кричит, чуть не плача: «Да я же тебе сколько повторял, что машина задний ход не имеет!»
* * *— Ой, девочки, не к столу будь сказано, но мы люди военные…
* * *— Когда в первый раз конкретно ударили артиллерией по эвакопункту, как раз к нам раненых привезли. Я одному помощь оказываю и тут такой грохот, как конец света. Я со страху просто ума лишилась, в беспамятстве забилась под каталку. Мой бедный раненый сам встал, меня из-под нее еле вытащил, стал успокаивать: «Не бойся, сестренка», и так и увел меня в укрытие. Ну, понятно: сколько мне тогда всего было — восемнадцать лет! — снисходительно говорит она с высоты своих девятнадцати…
* * *— А вот интересно, в их армии девочки воюют?
— Да, ребята рассказывали: подбили танк, экипаж выскочил, его расстреляли, потом подошли — среди них одна девочка. И такая необыкновенная красавица, что ребята просто заплакали, увидев, какую девочку убили.
— Бедная! Заморочили ей голову пропагандой, а за что она погибла…
— А, может, и хорошо, что так получилось. Попала бы она в плен — не дай Бог, нашелся бы среди наших какой-нибудь мерзавец — осквернил бы эту красоту…
* * *Иногда по присоединенному к автомобильному аккумулятору приемнику удается послушать радионовости. Судя по постановке вопросов — «не двинутся ли абхазы за пограничную реку Ингури», западные корреспонденты считают победу Абхазии решенным делом. В Москве — осложнение политической обстановки, резко обострилось противостояние между Президентом Ельциным и Верховным Советом, идет чрезвычайный депутатский съезд.
— М-да, — произносит Лев Ачба, — глядишь, так придется тебе здесь политического убежища просить. Скорее, скорее продвигаться надо, пока Москве не до нас!
* * *— Раньше мы думали: хуже, чем Гамсахурдиа, ничего и быть не может: ведь именно при нем Грузия стала настоящей «малой империей». Хотя, с другой стороны, их национализм еще раньше пышно расцвел — иначе бы его так единодушно не выбрали. И резню в Южной Осетии единодушно одобрили. Теперь понимаешь: лучше бы уж он остался, ему никто в мире руки не подавал. А вот Эдуард Бомбосбросович для них — голубь мира: он и СССР развалил, и Варшавский договор, поэтому Госсовет его и призвал на власть, чтобы получить на Западе поддержку. Грузию сразу в ООН приняли — и это как раз в то время, когда вовсю шла война в Мингрелии. Через месяц и у нас началось, а Аслан Абашидзе, президент Аджарии, давал интервью в российских газетах, что был план одновременно ввести войска и к ним, чтобы обе «мятежные автономии» разом задавить. Вот только аджарцы сразу резко дали понять, что разберутся без Тбилиси, а наши, абхазские грузины, оказались пятой колонной. А ведь если бы они тогда выступили против вторжения, мы бы, дураки, их на руках носили! Вот что значит — жадность сгубила. Беда в том, что Шеварднадзе и в России большую поддержку имеет, не зря они с Ельциным вместе в Политбюро сидели. Ведь за месяц до начала войны с российской правительственной дачи в Пицунде вывезли в Сочи все карты, оружие, боеприпасы, необходимые для ее охраны — только рации оставили. Даже карт у нас в начале войны не было: в мае 1992 через командование Закавказского военного округа со всех военкоматов Абхазии были затребованы в Тбилиси карты гражданской обороны. Я больше чем уверен: в Москве знали, что здесь готовится.
