Марк Олшейкер - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц
Через неделю другой коп пришел к нему ночью и сказал, что его сосед Гарри во время приступа депрессии выбросился из окна. Замечу, что окна в общежитии открывать строжайше запрещено. Фрэд кинулся в коридор, добежал до нужной двери и, высунувшись из распахнутого окна, увидел на траве окровавленного Гарри. Он пулей слетел по лестнице вниз. Но когда появился на месте самоубийства, «труп» бодро вскочил на ноги и до смерти его напугал. «Кровью» оказался обычный кетчуп, бутылку которого слушатели прихватили из кафетерия. К концу курса у Фрэда начали выпадать волосы, он бросил бриться, у него онемела нога и он охромел, хотя невропатолог не обнаружил ничего клинически серьезного. Через год его по состоянию здоровья отчислили из регионального отделения Бюро. Мне было жаль парня. Но полицейские, хотя бы в одном отношении, похожи на преступников: им тоже всё время приходится доказывать свою жесткость. Несмотря на свой общительный характер и юмор, я тоже не избежал подковырок. Но, к счастью, все они оказались обычными армейскими шуточками. Однажды у меня из комнаты вынесли мебель, потом перевязали простыней постель, натянули целлофан в унитазе. Просто надо было как-то снимать стресс. Но настал момент, когда допекли и меня, и я отчаянно захотел хоть ненадолго вырваться. И они, как примерные полицейские, безошибочно это почувствовали.
Приподняли мой зеленый МГБ ровно настолько, чтобы колеса на долю дюйма не касались асфальта, и поставили на колодки. Я влез в машину, запустил двигатель, включил скорость и стал отпускать сцепление. Но сколько ни газовал, автомобиль не трогался с места. Проклиная британскую технику, я вылез наружу, открыл капот, постучал по шинам. Потом нагнулся и посмотрел под машину. И в этот миг вся стоянка осветилась — сидящие в своих автомобилях ребята одновременно включили направленные на меня фары. Они сами утверждали, что я им нравлюсь, и поэтому, когда шутка удалась, поставили машину на землю.
Доставалось и иностранным слушателям. Они, как правило, приезжали с пустыми чемоданами и словно бешеные бегали за покупками. Особенно мне запомнился высокопоставленный египетский полковник. Он имел неосторожность спросить у копа из Детройта, что значит слово «трахать». И тот, не моргнув глазом, ответил, что это многосмысловое слово и употребляется в различных ситуациях, но почти всегда по делу. Одно из значений — «великолепный», «стильный». Египтянин подошел к прилавку с фотоаппаратами и пробасил:
— Дайте мне вон ту трахнутую камеру!
Шокированная продавщица подняла испуганные глаза:
— Извините?
— Я хочу ту трахнутую камеру!
Коллеги быстро подошли к египтянину и объяснили, что, поскольку слово имеет множество значений, его лучше не употреблять в присутствии женщин и детей.
Японский офицер полиции спросил у другого копа, как принято вежливо приветствовать инструкторов. И с тех пор, когда бы он ни встретил меня в коридоре, всегда широко улыбался, почтительно кланялся и громко произносил:
— Мать вашу, мистер Дуглас.
Я не лез на рожон и улыбался в ответ:
— И вашу тоже!
Если японцы присылали в Академию слушателей, они настаивали, чтобы принимали двоих. Вскоре стало очевидно, что один из них начальник, а другой подчиненный, в обязанности которого вменялось чистить старшему ботинки, заправлять постель, убираться в комнате и вообще выполнять роль слуги. Несколько ребят отправились к Джиму Коттеру и нажаловались, что старший из японцев поднимает свой боевой дух, оттачивая на младшем приёмы карате, и забивает чуть ли не до смерти. Коттер отвел начальника японца в сторону и объяснил, что в Академии все равны, и ясно дал понять, что такое поведение нетерпимо. Но это только подтвердило, какие между нами стояли культурные барьеры и насколько сложно было их преодолевать. Я присутствовал на лекциях в аудиториях Академии и таким образом получал представление, как ведется преподавание. В конце сессии в декабре мне одновременно предложили работу и в НБП и в учебных подразделениях. Их начальник даже был готов выделить средства для оплаты продолжения моего образования, но меня больше интересовала бихевиористическая наука.
В Милуоки я вернулся за неделю до Рождества и был настолько уверен, что получу должность в Академии, что мы с Пэм приобрели участок в пять акров к югу от Квонтико. А в январе Бюро объявило, что начинает инспекционную оценку личного состава и на этот период замораживает все переводы. Новая работа уплывала из-под рук. Я завяз со своим участком в Виргинии и был вынужден занимать у отца, чтобы не опоздать с очередными взносами. И снова не имел представления, как сложится моя дальнейшая судьба в ФБР.
Но через несколько недель, когда я выехал на расследование с другим агентом Генри Мак-Каслином, раздался звонок: из штаб-квартиры мне сообщали, что в июне меня переводят в Квонтико и определяют заниматься БН.
В тридцать два года я должен был занять место Пэта Муллани, которого откомандировывали в инспекционный состав штаб-квартиры. Дело немалое. И прикидывая, что от меня потребуется, я по-настоящему беспокоился только лишь тогда, когда вспоминал о людях, которых мне предстояло учить. Я знал по своему опыту, как полицейские могут обходиться с куратором — даже с тем, который им нравится. Что уж говорить об инструкторе, пытающемся учить их, профессионалов, их собственному делу. Право сплясать перед ними я, безусловно, имел. Только вот сумею ли подобрать нужный мотив? Если предстояло преподавать им бихевиористическую науку, стоило подумать, как эту самую БН поглубже запрятать. Ведь чтобы заставить шефа полиции на пятнадцать-двадцать лет старше меня слушать мои откровения, следовало предлагать добротный товар.
6. Представление с колёс
Когда в июне 1977 года я приступил к службе в Научном бихевиористическом подразделении, туда были назначены девять других специальных агентов — главным образом на преподавательскую работу.
Основным курсом, который предлагался как сотрудникам ФБР, так и слушателям Национальной Академии, была прикладная криминалистическая психология. Его начал читать Говард Тетен еще в 1972 году и сосредоточился на том, что являлось самым важным для любого следователя — мотиве преступления. Предпринималась попытка разъяснить слушателям, почему убийцы и насильники думают и действуют так, а не иначе. Но несмотря на свою доступность и практическую пользу, курс всё же основывался на академической психологии. А примеры Тетен брал из личного опыта и позже из опыта других инструкторов. Но в то время авторитетами являлись и вели широкие методические исследования в своей области лишь академисты. И мы постепенно осознавали, что такой подход только сужает прикладной характер дисциплины в сфере законопорядка, и в особенности при раскрытии преступлений.
Кроме прикладной психологии в Академии читали: курс проблем современной полиции, который рассматривал кадровые вопросы и вопросы управления, деятельность полицейских союзов, отношения с общественностью и прочие подобные темы; курс социологии и психологии, отражавший программу для младших студентов колледжа; курс истории преступлений на сексуальной почве — к великому сожалению, скорее развлекательный, чем полезный и информативный. В зависимости от того, кто его читал, он становился то более, то менее серьезным. Один из инструкторов создавал настроение с помощью куклы старого развратника. Манекен был закутан в плащ, но когда ему нажимали на голову, пола отлетала в сторону и из-под нее выскакивал пенис. Другие сотнями показывали фотографии людей с тем, что сейчас принято называть парафилией, но что шире известно как извращение: трансвестизм, фетишизм, эксгибиционизм и прочее. И в аудитории часто возникал неуместный смех. Можно еще хихикнуть над фотографией, изображающей мужчину в женском платье или подглядывающего за женщиной. Но если слушатель смеется, разглядывая случаи садомазохизма или педофилии, значит, что-то не в порядке с ним или с преподавателем, а может быть, с тем и с другим. Прошло еще несколько долгих лет, прежде чем Рой Хейзелвуд и Кен Лэннинг начали преподавать эту тему на высоком профессиональном уровне. Теперь Хейзелвуд уже в отставке, хотя по-прежнему консультирует, а Лэннинг вскоре готовится покинуть свой пост. Но оба остаются ведущими экспертами в своей области. В гуверовские времена, когда все действовали по принципу «только факты, мэм», никому и в голову не могло прийти, каким эффективным средством раскрытия преступления может стать методика составления психологического портрета. Само словосочетание «бихевиористическая наука» было нонсенсом, а ее сторонников могли обвинить в защите ведовства и шизоидных галлюцинаций. Поэтому все, кто увлекался этой наукой, работали неофициально.
Когда Тетен и Муллани предложили методику разработки психологического портрета, все было рассказано устно и ничего не фиксировалось на бумаге. Первейшее правило гласило: «Не испытывай терпение Бюро и не оставляй документов, которые впоследствии могут ударить по тебе или твоему начальнику». Хотя Тетен и выступил с инициативой и на базе того, что он узнал в Нью-Йорке у доктора Брассела, полицейские чины получали индивидуальные консультации, не существовало никакой организованной программы и никому не приходило в голову, что это функция Научного бихевиористического подразделения. В лучшем случае выпускники Академии персонально обращались к Тетену и просили совета по конкретному делу. Одним из первых так поступил полицейский офицер из Калифорнии, который никак не мог распутать убийство женщины, погибшей от множественных ножевых ранений. Очевиден был только жестокий характер преступления, но ничего особенного больше не всплывало, и не было никакой возможности передать дело в суд. Когда полицейский изложил немногочисленные факты, Тетен посоветовал искать преступника по соседству с домом жертвы — живущего в одиночестве хилого, некрасивого юношу лет под двадцать, который убил женщину в приступе бешенства и теперь мучается чувством вины и трясется при мысли, что его арестуют. Тетен предложил, войдя в дом, посмотреть подозреваемому прямо в глаза и сказать: «Ты знаешь, почему я пришел». Он считал, что признания добиться будет несложно.
