Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
О Южном Тринидаде лучше всего рассказал Боуэрс в письме матери, которое я помещаю ниже. Но сначала приведу мои краткие заметки того времени, может быть не лишённые интереса, так как они содержат сведения о другой части острова:
«Мы запрятали немного патронов, найденных Уилсоном птенца в пуху и яйцо крачки, и начали карабкаться вверх, на запад, кое-где отклоняясь от основного направления, чтобы обойти вершинки. Вышли к месту, откуда открывался вид на бухту Ист-Бей. Тут мы сделали первый привал, во время которого подстрелили несколько белогрудых буревестников (Oestrelata trinitatis) и одного черногрудого (Oestrelata arminjoniana). Отсюда прошли по скальному карнизу, где гнездились буревестники, и взяли два гнезда, принадлежавшие смешанным парам белогрудых и черногрудых буревестников. Одного Уилсон поймал руками, другого я вытащил из гнезда, и они не оказывали сопротивления и не торопились улетать. Прежде этих птиц относили к различным видам, но мы усомнились, правильно ли это: уж очень они похожи друг на друга.
Олуши и крачки вели себя совершенно необычно, как, впрочем, и все здешние живые существа. Стоило на какое-то время замереть в неподвижности — и крачки преспокойно усаживались нам на головы. Сидя на скалах, они подпускали к себе на расстояние двух-трёх футов. Нескольких олушей мы схватили голыми руками. Что же касается рыб, пойманных сегодня биологом, то все они могут довольно быстро передвигаться по суше. Во время посещения острова экспедицией „Дисковери“ Уилсон видел, как рыба выползла из воды, схватила берегового краба, хотя тот находился дюймах в восемнадцати от неё, и вместе с ним нырнула обратно в море.
Крабы повсюду кишмя кишат — их тысячи; главные их враги, скорее всего, собственные сородичи, ведь они каннибалы.
После привала мы долго, до половины второго, карабкались вверх, уже на север, по скалам, сквозь заросли кустовых злаков. Наши усилия были вознаграждены — открылся обзор на обе стороны Южного Тринидада и маленькие островки Мартин-Вас в отдалении.
Нашли много птенцов и яиц качурки прямо на скалах, без гнёзд, а Хупер принёс двух птенцов олуши. Они ещё не оперились, но даже в этом возрасте крупнее грача. При подъёме дальше стали попадаться окаменевшие деревья, которыми славится остров.
Подкрепившись — четыре-пять „капитанских галет“ составили прекрасный ленч, — начали восхождение на вершину острова, возвышенность к западу от нас. Она была покрыта камнями и высоким и весьма густым колючим кустарником — на этом клочке больше растительности, чем на всём остальном острове. И, продираясь сквозь неё, мы всё время перекликались, чтобы не потерять друг друга.
Встречалось множество древовидных папоротников, но низкорослых. На их верхушках спали олуши, нежились на солнце крабы. Крабов были мириады — в расселине между двумя скалами я насчитал их семь экземпляров.
На вершине отыскали тихое место, расположились поудобнее и решили, что не так уж плохо быть выброшенными на необитаемый остров. Кто мог подумать, что нас вот-вот постигнет участь потерпевших кораблекрушение, во всяком случае на некоторое время.
Крабы окружили нас кольцом и разглядывали так пристально, словно ожидали, что через минуту-другую мы превратимся в падаль и они за нас примутся. Один огромный краб отделился от общего круга, приковылял к моим ногам и внимательно обследовал ботинки. Щипнул раз, другой, пробуя их на вкус, и, явно разочарованный, ретировался — можно было представить, что он в отвращении качает головой.
Помимо птиц и яиц собрали несколько пауков, очень крупных кузнечиков, мокриц, майских жуков, многоножек разной величины. Это место буквально кишело насекомыми. Должен оговориться: мы их распознавали в основном по внешнему виду, не думая о чисто научной классификации.
Спускались поспешно, иногда на всех четырёх, и примерно на полдороге, как только далеко под нами показалось море, бьющееся о скалы, увидели, что поднялась волна. День клонился к вечеру, мы развили предельную скорость, опираясь о скалы ружьями.
Чем ниже мы спускались, тем грознее казалось волнение.
Очевидно, это была зыбь, пришедшая издалека, и когда мы скатились на каменный склон между высокими утёсами, у которого причалили, то обнаружили там всех высадившихся на остров, а лодки — вдалеке от него. Подойти вплотную им не давал прибой.
Тут на берег удалось забросить штормовой линь с буйком, Боуэрс влез на скалу и закрепил его. Мы сложили ружья и собранные образцы в кучу, как нам казалось, вне досягаемости волн, но два огромных вала подхватили нас в тот самый момент, когда футах в тридцати, не меньше, от их основания мы выбирали леер. Нас опрокинуло, ружья, образцы и одежда промокли совершенно.
Тогда мы перенесли вещи и трофеи ещё дальше, в безопасное место, а сами по очереди, держась за леер, начали переправляться через линию прибоя. Работа эта — врагу не пожелаешь, но по-настоящему досталось только Хуперу. Он спустился с крутого склона, но не успел продвинуться между замыкавшими его с моря скалами, как волна откатилась. Следующая волна подхватила его и отбросила назад, и он выпустил из рук леер. Валы то надолго накрывали его с головой, то отступали, мы же в полной беспомощности только старались забросить к нему линь. К счастью, он сумел ухватиться за леер и пройти опасное место.
Когда мы подошли к берегу и увидели, как скверно всё складывается, Уилсон уселся на камень и самым хладнокровным образом принялся грызть галету. Есть ему не хотелось, он пытался таким образом унять своё волнение.
Как странно, сказал он мне позднее по поводу случая с Хупером, что группа людей, которая видит, как человек борется за жизнь, но не в силах ему ничем помочь, может при этом сохранять спокойствие. На это, считает он, способен только английский темперамент. Впоследствии, однако, обнаружилось, что, пока мы ожидали своей очереди плыть через прибой, и у меня, и у него был сердечный спазм».
А вот письмо Боуэрса:
«Воскресенье, 31 июля.
Прошедшая неделя была так богата событиями, что я даже не знаю, с чего начать. Приближение к земле всегда связано для меня с ожиданием писем от вас, они делают особенно радостным прибытие в порт. Но странный необитаемый остров, на котором мы побывали, заставил меня забыть о почте до Кейптауна, вернее до Саймонстауна. 25-го Кемпбелл и я с нока фор-реи увидели Южный Тринидад, а 26-го сутра пораньше мы встали на якорь в гладком, как стёклышко, море. Северо-восточные пассаты, поднимающие большую волну, ударялись в восточный берег, у западного же всё было тихо, словно на запруде у мельницы. Мы подошли к нему очень близко, чтобы бросить якорь, здесь почти сразу у острова очень глубоко, — прямо над нашими головами нависали скалы, горы уходили ввысь более чем на 2000 футов. На месте нашей стоянки, в бухте Уэст-Бей, вода была настолько чистая, что на глубине 15 саженей был прекрасно виден якорь. Тут же появились акулы и различные рыбы, прилетело несколько птиц. Лейтенант Эванс решил разведать берег, и мы с Отсом, Ренником и Аткинсоном сели с ним в шлюпку гребцами. Внимательно осмотрели места прежних высадок, но они нам не понравились — слишком каменистые и опасные.
И хотя море напоминало мельничную запруду, всюду был прибой, правда не сильный. Наконец, мы выбрали совсем новое место — небольшую выемку в скалах.
Берег и здесь был сплошная скала, но в ней образовалось нечто вроде бухточки, тут-то мы и решили высаживаться.
Мы вернулись на судно позавтракать и узнали, что в наше отсутствие Уилсон и Черри-Гаррард подстрелили несколько фрегатов и других птиц, которых подобрали с маленькой норвежской лодки — плашкоута. К слову сказать, Уилсон — специалист по птицам и собирает коллекцию для Британского музея.
Мы не мешкая высадили на сушу целый десант: Уилсона и Гаррарда с ружьями — стрелять птиц; Отса с собаками; Аткинсона также с небольшим ружьецом; Лилли — собирать растения и геологические образцы; Нельсона и Симпсона — наблюдать за морскими животными у берега, и т. д.; и наконец, последнюю, но не менее важную партию — энтомологическую, во главе с вашим покорным слугой и в составе Райта, а затем и Эванса в качестве ассистентов. Пеннелл присоединился к Уилсону, и „завоевание“ острова началось. Не удивляйтесь, что я взял на себя сбор насекомых для экспедиции — у наших учёных столько работы, что они были рады-радёшеньки спихнуть на меня мелких тварей. Аткинсон специалист по паразитам, эта наука называется гельминтологией, прежде я о ней не слышал. Он потрошит каждое убитое животное, а поскольку он ещё и хирург, то ему это, наверное, интересно. На острове множество белых крачек. Они летают, словно привидения, и так доверчивы, что садились нам на шляпы. Гнезда у крачки нет, своё единственное яйцо она кладёт прямо на скальные выступы, и с первого взгляда его не отличить от камней. По-моему, это средство защиты от береговых крабов, вы о них, наверное, слышали. Тринидадские крабы стали символом острова, и того, безусловно, заслуживают, ведь они заполонили его от берега моря до самой высокой вершины. И чем выше, тем они крупнее. Горы и долины усеяны валунами, весь остров (он имеет вулканическое происхождение) зарос жёсткой травой, а с высоты 1500 футов начинается область древовидных папоротников и субтропической растительности, простирающаяся чуть ли не до самых высоких районов. Куда ни глянь, везде высохшие деревья непонятного происхождения, хотя у Лилли много остроумных теорий на этот счёт. Когда-то Южный Тринидад принадлежал нам, потом немцам, сейчас его хозяева бразильцы. Но из-за крабов никто не мог жить здесь постоянно. И не только люди, но и животные. По преданию, на Тринидаде закопал свои сокровища капитан Кидд, и лет пять назад парень по имени Найт шесть месяцев провёл на острове с шахтёрами из Ньюкасла в поисках клада. Он уже нашёл было место, где пират зарыл золота на три четверти миллиона, но его накрыл оползень. Крабы — чистое бедствие. Они пялятся на тебя из каждой щели, с каждого камушка. Их неподвижные вытаращенные глаза следят за каждым твоим движением, как бы говоря: „Только упади — мы не оплошаем“. Лечь где-нибудь на острове и заснуть равносильно самоубийству. Найт наверняка очистил какое-то пространство от крабов и принимал все меры предосторожности, иначе бы ему не выжить среди этих тварей, которые, стоит остановиться, впиваются в твои ботинки, при этом ни на минуту не спуская с тебя глаз. Одинокий человек, попав на остров, очень скоро свихнулся бы из-за того, что непрестанно чувствовал бы на себе их взоры, замечал бы, даже не видя их подчас, что они с отвратительным упорством следуют за ним по пятам.
