Френсис Бейли - Защита никогда не успокаивается
Прежде всего — вопросы. Правильно подобранные вопросы должны задаваться определенным образом и ставиться так, чтобы на них можно было ответить либо «да», либо «нет». И прежде чем включить машину, вопросы следует подготовить в письменном виде. Испытуемый по крайней мере должен знать, на какие темы будут задаваться вопросы. Во-первых, неожиданный вопрос может вызвать реакцию, даже если ответ правдив. Во-вторых, уже одно то, что испытуемый ожидает вопрос, заставит его эмоционально подготовиться и сильнее прореагировать на этот вопрос, когда он будет задан. Поскольку манжет, при помощи которого проверяют давление, прижимает артерию, продолжительность теста не должна превышать 7 минут. Испытуемый сидит спиной к экзаменатору и полиграфу, чтобы его не отвлекало движение самописцев. После каждого вопроса на движущейся ленте делается отметка в том месте, где он был задан. Вторая отметка показывает, ответил испытуемый «да» или «нет». И, наконец, экзаменатор должен правильно расшифровать полученный график. Термин «детектор лжи» неверен; правильнее будет сказать «подтверждатель истины». По существу, единственная функция полиграфа — отделить тех, кто полностью сказал правду, от тех, кто этого не сделал. Пройти полиграф-тест может любой человек. Для этого нужно лишь одно — говорить всю правду. Можно ведь сказать правду в буквальном смысле слова и при этом фактически солгать.
Ну, например, Джона, подозреваемого в убийстве Мэри, спрашивают: «Вы убили Мэри?» Джон не убивал, но знает, кто это сделал. Или у него было тайное желание прикончить ее. В любом случае его реакция может оказаться очень схожей с такой, как если бы убийцей был он. И он не сможет снять с себя подозрения до тех пор, пока не расскажет экзаменатору все как есть.
Хотя гражданские суды считают полиграф угрозой для существования системы присяжных, тем не менее он широко используется правоохранительными органами, в военных и промышленных сферах. Кое-где человек, успешно выдержавший проверку на полиграфе, автоматически исключается из числа подозреваемых. В этом есть свой смысл, поскольку в таком случае отпадает необходимость в обвинительном заключении и суде — испытании, от которого не каждому удается оправиться, даже если он был оправдан. Если этого человека суд и счел невиновным, в глазах публики его просто-напросто сумел «вытащить» опытный адвокат. Это тот недостаток нашей судебной системы, который можно исправить при умелом использовании полиграфа. Может быть, сказал я Джону Тобину, дело Эджерли сможет в этом помочь.
Джону Тобину исполнилось 72. Это был усталый, больной человек, и судебный процесс добавил ему новых морщин на лице. Мне было 27, и я рвался в бой. Мы проговорили о полиграфе несколько часов. Потом Джон внимательно посмотрел на меня.
— Ли, — сказал он, — вы не хотели бы принять участие в процессе, провести перекрестный допрос этого парня, Лоулора? Я думаю, во всем Массачусетсе не найдется второго адвоката, имеющего представление о полиграфе. Мне кажется, вы могли бы помочь нам.
Основания для колебаний у меня были. Участвуя в деле Пейджа, я всеми силами старался доказать надежность полиграфа. Теперь Тобин просил меня доказать сомнительность результатов полиграф-теста. Но дать мне шанс принять участие в «деле о безголовом трупе» было все равно, что предложить кусочек луны. Я сказал «да».
Когда я ушел от Тобина и вернулся домой (через дорогу от моей Бостонской конторы), уже наступил вечер. С полиграфом я был знаком лучше, чем большинство адвокатов, но все мои исследования проводились с «позитивной» точки зрения; мне никогда не доводилось подвергать сомнению тест или экзаменатора. Нужно было снова браться за книги, а у меня на все оставалась одна ночь.
Студенческая привычка готовиться к экзамену в последний день сослужила мне в этот раз добрую службу. Друзья тоже не подвели. Я позвонил Дэну Блумфилду (тогда он был старшим следователем у меня в агентстве) и Филу Хэллорану, своему бывшему однокурснику. Мы сидели у меня дома, пили кофе и читали книги о полиграфе. Потом Дэн и Фил коротко излагали мне то, что прочитали они. Когда мы закончили, третий кофейник был пуст, а за окном уже светало. Пора было отправляться в суд.
Я надел черный костюм-тройку, начистил ботинки и сунул в портфель стопку инструкций по полиграфу и несколько журналов. Первый раз отправляясь в суд в качестве адвоката, я начисто забыл про полиграф. Вместо этого я перебирал в памяти все, что знал о самом сильном оружии в арсенале адвоката — перекрестном допросе.
Мы все устраиваем перекрестные допросы. Родители — детям, начальники — подчиненным, политики — своим помощникам и друг другу. Но для адвоката в суде перекрестный допрос — смертельный номер. Он должен разрушить улики и свидетельские показания, собранные против его подзащитного, уменьшить их впечатление на присяжных, объяснить, ослабить, свести на нет. Если прокурор старается построить обвинение, адвокат делает все возможное, чтобы разрушить его. Адвокатам, которые этого не понимают, лучше держаться от судов подальше.
К сожалению, таких адвокатов мы встречаем там ежедневно. Большинство юридических факультетов почти не обучают студентов умению вести перекрестный допрос. Методам и принципам перекрестного допроса должен быть посвящен специальный курс, после которого необходимо пройти практику. Вместо этого новоиспеченному адвокату приходится учиться вести перекрестный допрос прямо в суде, за счет своих клиентов. Мне кажется, это столь же разумно, как учить студентов-медиков хирургии на живых людях вместо трупов.
Искусство перекрестного допроса страдает также от неправильного взгляда на него широкой публики. Это уже серьезная проблема, поскольку именно из нее, из этой самой публики, мы набираем присяжных. Слишком многие присяжные ждут Перри Мейсона;[2] они надеются увидеть адвоката, который заставит свидетеля сознаться, что подсудимый невиновен, а танцовщицу убил он. Ну, что же, такое тоже бывает, но только по телевизору.
В действительности же главное правило перекрестного допроса — не задавать вопросов. Если только свидетель не скажет что-то, что может быть использовано против него, или не появится шанс уменьшить воздействие его показаний, адвокат должен улыбаться и говорить: «Вопросов нет».
До тех пор пока свидетель не сделал конкретного заявления или не занял определенную позицию, он всегда сможет уклониться от ответа на вопрос. Проводящий перекрестный допрос должен прежде всего точно установить все, что свидетель, по его мнению, знает по данному делу, а также все, чего он не знает. Последнее не менее важно, поскольку часто именно недостаток улик и дает основание для сомнений в виновности подсудимого.
Разумеется, во время прямого допроса свидетель уже сделал какие-то заявления, но эти показания, как правило, отличаются краткостью и отсутствием деталей. Поэтому прежде чем перейти в наступление, нужно терпеливо и методично задавать вопросы до тех пор, пока свидетель по всем пунктам не займет определенную позицию — «да» или «нет». Самая распространенная ошибка адвоката при перекрестном допросе — переходить в наступление раньше, чем свидетель будет в достаточной степени связан своими показаниями. В итоге тому удается выкрутиться.
Перекрестный допрос свидетеля-эксперта (как раз это мне и предстояло) имеет свои особенности. Это специалист, который понимает судебный процесс, знает, до какой черты он может себе позволить дойти безнаказанно; знает, как отвечать на вопросы. К тому же он, как правило (хотя и не всегда), опытный специалист в своей области. Задайте эксперту достаточно общий вопрос — и вам конец. Вот поэтому-то адвокат, выступающий в суде, должен быть напичкан самой разной информацией. Ему надо знать обсуждаемый предмет достаточно хорошо для того, чтобы суметь обнаружить слабые места в показаниях такого свидетеля.
Именно это я должен был проделать с Августином Лоулором, провинциальным аптекарем, который на два дня занял такое важное место в моей жизни.
В то морозное февральское утро, поднимаясь по стертым ступеням здания суда Ист-Кембриджа, я размышлял о своих слабых местах. Я не видел таблиц тестов Лоулора. Я никогда не встречался с ним. Я не знал, что он за человек или какой из него свидетель. Я никогда и никого не допрашивал перед присяжными. Я проработал адвокатом всего три месяца.
Зал судебных заседаний, где мне предстояло выступать впервые в жизни, переносил вас в Англию 1800-х годов. Высокий потолок, темная мебель красного дерева, старинный стол защиты, резное судейское кресло. Акустика здесь была просто ужасной. Многие любители сенсаций, сидящие на местах для зрителей, едва ли могли что-то расслышать. Тем не менее зал был набит до отказа.
Джон Тобин был болен, его помощник, Клем Маккарти, отвел меня к судье Эдмунду Р. Дьюингу, который дал мне разрешение выступать по делу Эджерли. Окружной прокурор Джон Дж. Дроуни тепло пожал мне руку; похоже, он не принял меня всерьез.
