Константин Кайтанов - Наше небо
Прошло часа два. Скитев со страшным грохотом примчался на своем мотоцикле. Смущенно раскланявшись, он объяснил свое отсутствие тем, что, прикорнув минут на пять, проснулся через два часа… Накануне в части была боевая тревога, и после ночных полетов Скитев считал вполне оправданным этот отдых.
Вскоре вокруг нас образовалась толпа — летчики, техники, мотористы, красноармейцы аэродромных команд. Все интересовались, куда и зачем летим, почему так много навешано приборов, почему, наконец, в такую жару мы надеваем меховые комбинезоны.
Но вот все готово. Заработали винты. Освеженные струями воздуха, мы повеселели. Скитев вырулил на старт. Стартер замахал белым флажком. В этот момент я заметил, как с правой стороны аэродрома через все летное поде с криком побежал боец, размахивая руками и весьма выразительно предлагая нам остановиться. «Ну, уж довольно!» — подумал я про себя.
— Опять задержка? Не выйдет! Взлетай! — заорал я Скитеву во всю силу своих легких.
Скитев незамедлительно дал газ, и моторы взревели тысячами лошадиных сил.
И вот мы в воздухе.
Горизонт открылся перед нами всеми знакомыми очертаниями, как на огромном нарисованном плане, с серыми линиями шоссейных дорог, зелеными прямоугольниками посевов. После первого разворота Скитев пошел на высоту бодро и стремительно. Он набирал высоту почти вертикально, до того свободно и легко многосильные моторы поднимали изумительно красивое тело самолета. Буквально через несколько минут средняя часть тропосферы была уже пройдена. Альтиметр показывал шесть с половиной тысяч метров.
Ощущение утренней свежести, которое так приятно на земле, уступило здесь место холодку. Он пробирался сквозь непроницаемый меховой комбинезон, за шиворот, сквозь легкую кислородную маску. Температура резко падала. Мы сидели в своих кабинах молча, экономя движения: Скитев — сосредоточенный за контрольными приборами, я, как говорят, — в состоянии полной прострации.
Скитев набирал высоту кругами, радиусом километров в тридцать, все удаляя от себя земные ориентиры и аэродром, который уже, казалось, мог бы уместиться на ладони. Так дотянули мы до девяти тысяч метров. Кабина моя покрылась колючими иглами инея. Термометр показывал минус сорок два градуса. Я слегка наклонился, чтобы лучше разглядеть землю. Она лежала чуть подернутая дымчатой вуалью, словно раскрашенная бурыми красками земли, зеленью полей и перелесков.
Самолет свободно набирал высоту, всем своим могучим рокотом говоря о большом запасе потолка. Но я уже не сводил глаз с альтиметра, стрелка которого осторожно приближалась к десяти тысячам. Девять тысяч восемьсот!..
Отряхнув с себя сонливость и лень, навеянные холодом, я поднялся во весь рост, предупредив Скитева сигналом. В кабине летчика вспыхнула белая лампочка, означающая: «Я готов покинуть самолет». Вслед за вспышкой лампочки я почувствовал, как Скитев перевел самолет в вираж и, уменьшив скорость, описал большую кривую. Еще раз проверил на прочность шланг кислородного прибора, который должен будет питать меня во время падения с парашютом. Все хорошо и, видимо, безотказно. Тогда я отделился от стационарной кислородной установки (в самолете) и мгновенно переключил маску на питание от индивидуального прибора. Маленький баллон, в который вогнан кислород под страшным давлением, находился у меня в специальном кармане мехового комбинезона. Теперь по шлангу, идущему от этого баллончика, я и получал живительный газ. Окончательно убедившись, что все в порядке, я нажал кнопку второго сигнала, дал вспышку красной электрической лампочки и бросился в пространство, явственно ощущая грузное падение своего тела, обвешанного парашютами и аппаратурой…
Увлекаемый огромной силой земного тяготения, я падал, переворачиваясь несколько раз, и по свисту, все усиливающемуся в ушах, ощущал нарастающую скорость своего падения.
Очень хотелось потянуть вытяжное кольцо, прекратить это безудержное падение, но необходимость подальше уйти от самолета, погасить приданную мне несущую скорость, заставила сдержать себя.
Я отсчитывал тягостные секунды:
— Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…
Я продолжал считать про себя, падая и переворачиваясь, на мгновения видя мелькающую в глазах землю и всем своим сознанием удерживая себя от желания раскрыть парашют. И вот, наконец, на девятой секунде, пропадав, вероятно, тысячу — тысячу двести метров, я дернул вытяжное кольцо и, развернувшись в этот момент на спину, стал падать лицом, обращенным к небу. Отчетливо увидел вытягивающуюся колбаску парашюта, которая удлинялась непостижимо медленно. Потом понесся вслед за мной, весь вытянувшийся на стропах, длинный шелковый рукав и медленно начал, от краев, наполняться воздухом.
«В порядке ли парашют, раскроется ли он?» — подумал я.
Огромная разреженность не давала парашюту насытиться воздухом. Поэтому он так медленно раздувался, увеличиваясь в своем объеме. Наконец, перед глазами появился полукруг купола, меня встряхнуло чудовищным толчком, сразу же бросило в сторону.
Это было раскрытие, по силе динамического удара, пожалуй, впервые столь тяжелое. На несколько мгновений от силы рывка я перестал что-либо видеть, потерял ориентацию. Потом зрение возвратилось ко мне, и, раскачиваясь как маятник под куполом, я различил довольно ясно землю.
Парашют не обманул, раскрылся. Мне не пришлось воспользоваться запасным. Снижение началось нормально. Но через каких-нибудь три-четыре секунды я убедился в ошибочности своих заключений. Страшные порывы ветра швыряли меня в сторону, все увеличивая угол раскачивания. Эта болтанка охватила меня так внезапно, что я сразу потерял из виду землю. После нескольких взмахов под парашютом, каждый, примерно, до ста двадцати — ста сорока градусов, меня бросило в пот. Из-под кислородной маски и шлема по лицу струились неприятно щекочущие капли.
Первым намерением было уменьшить болтанку, подтягивая боковые стропы парашюта, но все усилия мои были напрасны. Я отыскивал внизу землю, примерял оставшееся расстояние.
Как далеко!
Ко всем ощущениям болезненной усталости прибавилась страшная тошнота. Изнутри к горлу шел тяжелый, удушающий и отвратительный ком. Если начнется рвота, подумал я, неизбежно придется снять маску. Это значит лишиться кислорода. В то же время высота моего снижения была не менее восьми с половиной тысяч метров. Нет, маску снимать нельзя!
С беспокойством глядел на далекую землю, на парашют, раздираемый воздушными шквалами, ощущая страшное приближение удушья и свою полную беспомощность.
Вдруг грозный металлический гул нарушил мое одинокое снижение: в пятнадцати-двадцати метрах подо мной проскочил силуэт скоростного истребителя, сразу же пропавший. Меня бросило в холод. Летчик, увлекшийся пилотированием самолета, легким прикосновением крыла мог навсегда прервать мою тошноту и дальнейшее самостоятельное снижение.
Я не успел еще представить себе свое положение, как новый рев мотора пронесся надо мною. Инстинктивно, еще не видя ничего, с оставшейся силой вцепился я в несколько строп, чтобы скольжением заставить парашют быстрее выйти из опасной зоны. Может быть мне показалось, что тень второго истребителя проскочила над самым краем купола, вмяв его могучей воздушной струей…
Теперь я вспомнил красноармейца, пытавшегося задержать наш вылет, вспомнились и разговоры, слышанные перед стартом на аэродроме.
По намеченному плану, в полдень должны были подняться скоростные бомбардировщики и принять воздушный бой с истребителями. Время учебной атаки было согласовано с нашим полетом. Но мы вылетели не утром, как намечали, а в полдень… Командование не успело предупредить летчиков истребительной авиации, самолеты которой были уже в воздухе.
Звено истребителей, приняв самолет Скитева за «противника», атаковало его на высоте около пяти тысяч метров. Скитев уклонился. Истребители вновь атаковали его и вынудили принять бой. Скитев пытался еще раз уйти от них и обезопасить мое снижение, прорывая звено атакующих самолетов, но те буквально сели ему на спину и хвост. Я неизбежно оставался в зоне боя.
Видя перед собой только машину Скитева, летчики носились на огромных скоростях, не подозревая о моем пребывании в воздухе, которое мне начинало казаться уже последним.
Я решил воспользоваться перочинным ножом, привязанным к ноге, и перерезать стропы парашюта, чтобы затяжным прыжком уйти от истребителей и от бушующего воздушного шторма, а затем раскрыть второй запасной парашют. Но у меня просто нехватало сил. Никогда так безнадежно я не чувствовал своей беспомощности, никогда так властно не держал меня купол парашюта, покорный моему управлению. Теперь парашют управлял мной. Как зверек в барокамере, я покорился своей участи и неумолимой силе, опускаясь до того медленно, что, казалось, не сумею преодолеть до конца всех пыток своего снижения. Тошнота уже двинулась в глотку, душила, временами меня бросало в полное забытье…
