Яков Рабкин - Что такое государство Израиль?
Социализм Бен-Гуриона, напоминает нам Штернхель, вдохновлен германским национальным социализмом, возникшим после Первой мировой войны. Социал-сионистам была близка мысль Шпенглера, который, в свою очередь, перефразировал слова Генриха фон Трейчке: «Социализм означает власть, власть и снова власть»[159]. В 1923 году Жаботинский публикует статью на русском, в которой, используя выражение «железная стена» и другие идеи Бен-Гуриона, утверждает, что победа может быть достигнута лишь посредством силы[160]. Жаботинский, почитавший Муссолини (который платил ему взаимностью), призвал евреев на войну, восстание и самопожертвование.
Идеи Жаботинского не потеряли своей актуальности и в наши дни. Активисты еврейских террористических организаций Лехи и Эцель вышли из рядов Бейтара. В период британского мандата некоторые из них встретили свою смерть на эшафоте. Среди выдающихся последователей Жаботинского – Менахем Бегин (1913–1992), Биньямин Нетаньяху и Ариэль Шарон (1928–2014).
В отличие от Жаботинского, большинство первых сионистов отрицали существование конфликта из-за земли между приезжими и местным населением. Почти все они принадлежали к левому крылу сионистского движения и не признавали национального характера арабского сопротивления колонизации. Именно таким противоречивым отношением к арабам объясняется конфликт, который не прекращается с самого начала сионистского предприятия в Святой земле. Господствующая идеология самообороны позволяла сохранять видимость надежды на мир и братство, даже если за этим фасадом все больше сгущались тени взаимных страхов и подозрений. Но реалии 30-х и 40-х годов XX века, арабское восстание и отдаленное эхо геноцида европейских евреев породили цинизм и пессимизм и, как следствие, агрессивную психологию, в духе которой утверждалась неизбежность вооруженного конфликта с палестинцами.
Страх полного истребления крепко врезался в колониальную ментальность политического сионизма. Призрак этого страха все еще витает над израильским коллективным сознанием, несмотря на несомненное военное превосходство государства над соседями. Страх объясняется тем, что Израиль создан вопреки воле подавляющего большинства населения региона. Еще 1919 году Бальфур признался: «Мы не думаем проводить даже формальной консультации с нынешними жителями страны… Четыре великие державы высказались за поддержку сионизма, и сионизм – прав он или нет, хорош или плох, – коренится в древних традициях, в настоящих потребностях и будущих надеждах; он значит куда больше желаний и предубеждений 700 000 арабов, которые ныне населяют эту древнюю землю»[161].
Избавиться от многовековой еврейской традиции смирения и нравственной требовательности к себе было совсем не просто. По словам Аниты Шапира, «семьдесят первых лет нового еврейского заселения Палестины прошли в постоянном конфликте между ментальностью диаспоры и постоянно меняющейся палестинской действительностью»[162]. Поколение, последовавшее за первыми поселенцами в Палестину, воплощало мечты отцов-основателей; следующее поколение уже считало себя прагматичным, физически подготовленным и способным взяться за оружие. Несмотря на то что социалисты, сторонники идеологии самообороны, на словах критиковали Жаботинского и его милитаризм, реалии конфликта, порожденного в Палестине действиями сионистов, привели к победе его учения. В Израиле начала XXI века его идеи не утратили былой популярности. Стоит, однако, отметить, что сегодня различия между правыми и левыми сионистами настолько незначительны, что «миф о прогрессивном сионизме жив исключительно в умах горстки западных либералов»[163].
Понятие «самообороны», распространенное перед образованием Государства Израиль, было заменено концепцией «безопасности» – священной коровой современного израильского общества. Слово «битахон» (ивр. «безопасность») заимствовано из раввинистической литературы и означает «уверенность в уповании на Господа». Современный язык перенял иудейское понятие и придал ему противоположный смысл: вместо того чтобы полагаться на Провидение, новый еврей надеется на свои собственные силы и «голос» оружия. Такого рода преображения сознания непременно находят свое отражение в повседневном языке.
Изобретение нового языка
Язык – один из ключевых элементов органического национализма, особенно когда в результате ослабления прочих элементов в коллективном сознании возникает пустота. Современное национальное самосознание часто строится на эмоциональной связи с родным языком и родной землей. Но создание современного иврита – беспрецедентное историческое событие, потому что у евреев нет ни общего языка, ни общей территории. Новый язык был создан на основе «лешон а-кодеш», «языка святости», до того предназначенного исключительно для молитвы и изучения Торы.
Когда в середине XIX века некоторые раввины поддержали создание современного языка, они ориентировались скорее на европейский национализм, нежели на еврейскую традицию[164]. Возрождение местных языков в Восточной и Центральной Европе подало надежду, что из языка Торы и раввинистических комментариев удастся выковать современный иврит. Сионисты не были первыми, кто стремился говорить дома на национальном языке: так поступали националисты в таких странах, как Литва, Венгрия и Польша, где городское население предпочитало более универсальные русский и немецкий. Интеллектуалы-националисты в многонациональных империях конца XIX века изучали родной язык крестьян – единственного слоя общества, говорившего на нем свободно, – а затем обогащали его научными, философскими и политическими терминами. Задача создателей современного иврита была совершенно противоположной: нужно было вдохнуть новую жизнь в язык раввинов, приспособив его к использованию в общественной жизни, сельском хозяйстве и промышленности. При создании иврита выполнение задачи осложнялось отсутствием и общества, и крестьянских хозяйств, и предприятий, где этот новый язык мог потребоваться.
В XIX веке в Центральной Европе постоянно сталкивались претендующие на одну и ту же землю националистические движения. Вдохновленные Иоганном Готфридом Гердером (1744–1803), протестантским идеологом германского культурного возрождения XVIII века, поддерживавшим переселение евреев в Палестину, многие представители националистически настроенной элиты в Восточной и Центральной Европе стали обучать своих детей национальному языку. Их целью было создание литературы на национальном языке, общей истории, «национального духа» – важнейших элементов будущих этнонациональных государств[165]. Энтузиастам превращения языка святости в современный разговорный язык достаточно было посмотреть вокруг, чтобы обнаружить множество обнадеживающих экспериментов и образцов для подражания.
По примеру ранних художественных произведений европейских националистов в основу первого романа на иврите был положен библейский – как бы «национальный» – сюжет[166]. Роман был издан в Российской империи, в Литве, где активно действовали два националистических движения – польское и литовское: каждое восхваляло прошлое своего народа в современных литературных формах и, естественно, на национальном языке. В XIX веке светская литература на иврите распространилась по всей Европе, но Российская империя, где многие евреи лучше владели древнееврейским, чем русским, стала особенно плодородной почвой для распространения иврита. Некоторые бывшие студенты таких прославленных литовских ешив, как Воложинская, отойдя от иудейства, стали столпами новой литературы на иврите, идолами сионистской культуры. Часть еврейской интеллигенции вдохновило движение Хаскала*, выступавшее за принятие ценностей европейского Просвещения, и появление в 1784 году в Кенигсберге журнала «А-Меасеф», который одним из первых стал использовать древнееврейский в журналистике[167].
Сионистская литература и публицистика развивались также и на имперских языках: русском и немецком. Эти языки знали в основном ассимилированные евреи, к которым принадлежали почти все лидеры сионистского движения. Особенно плодотворная и плодовитая литературная среда возникла в Одессе. В дальнейшем некоторые еврейские писатели, такие как Илья Ильф, Исаак Бабель и Михаил Светлов, станут писать по-русски и прославятся в Советском Союзе.
Владимир Жаботинский также мастерски писал на русском, но, в отличие от многих членов этой творческой среды, прославился как сионист. Максим Горький, будущий столп советской литературы, сокрушался, что сионизм перетянул на свою сторону столь многообещающего беллетриста. Жаботинский, известный прежде всего как основатель ревизионистского движения в сионизме и теоретик его политической и военной доктрины, был также автором нескольких пьес и исторических романов, отражающих его романтическое прочтение еврейских источников.
