Яков Рабкин - Что такое государство Израиль?
В этой риторике звучит явно тоталитарная нота: железо и сталь были излюбленными метафорами большевиков. Оправдывая свою политику, Сталин – не менее характерный псевдоним, – также ссылался на свои частные беседы с Лениным. Да и многие другие европейские движения, отмеченные печатью авторитаризма, использовали эти методы легитимации.
Идеологи сионизма издавна прибегают к мессианским образам. Рабочая партия Бен-Гуриона была особенно последовательна в использовании духовной образности, превращая приобретение земли евреями у арабов в «геулат а-арец» («Избавление земли»). Шломо Авинери назвал эти сделки «подозрительными операциями с недвижимостью»[141].
Даже пасхальная Агада* (наиболее известный евреям религиозный текст, в котором описывается Избавление евреев от плена египетского) стала орудием сионистского воспитания. Упоминания Бога исчезли, причем в некоторых кибуцах вместо них в Агаде появились рассказы о первых поселенцах-сионистах и даже о Сталине, «выведшего нас из рабства»[142]. Такое преображение понятий, превращение религиозных представлений в мирские было типичным для подвижников сионизма, считавших себя авангардом еврейского народа, рукотворно изменяющим ход истории. Для несения своей радикальной идеологии в еврейские массы Восточной Европы они использовали привычные для всех евреев религиозные термины, что должно было ослабить бдительность религиозных евреев.
Израильский историк и политолог Зеев Штернхель считает, что использование религии в качестве орудия сионистской пропаганды – явление отнюдь не уникальное: этот прием использовали представители многих разновидностей органического национализма, получившего распространение в Европе с середины XIX века. Сохранив социальную функцию религии – объединение народа, – националистические движения лишили ее духовного содержания: например, и лидеры польских националистов, и руководители французского движения «l”Action française» выставляли напоказ свои католические корни. Штернхелл говорит о такой тенденции, как о «религии без Бога», то есть о вере, в которой сохранились лишь внешние символы[143].
Один из идеологов рабочего движения в сионизме Берл Каценельсон (1887–1944), также выходец из России, применил подобный метод, полностью переписав текст поминальной молитвы «Изкор» («Да вспомнит Бог»). В оригинале молитва обращена к Богу: это просьба сохранить память о покойных, без указания причины их смерти. В сионистском варианте звучит призыв к евреям помнить своих героев, «отдавших жизнь за достоинство народа Израиля и Земли Израиля»[144]. Как и для многих других националистов в Европе, память о павших героях становится оружием в борьбе за независимость, в связи с чем духовные понятия трансформируются в политические. После победоносной войны 1967 года в порыве мессианского энтузиазма главный раввин Армии обороны Израиля Шломо Горен вернул традиционное начало «Да вспомнит Бог» в текст Каценельсона. В таком виде ее стали произносить во время официальных мероприятий, но в 2012 году после жалобы матери одного погибшего солдата все упоминания Бога снова были убраны[145].
Прохладное отношение к государству, присущее еврейской традиции, проявляется в высказываниях даже тех раввинов, которые терпимо относятся к Государству Израиль: они зачастую предостерегают, что существование государства не гарантировано навечно, потому не следует думать, что оно обеспечит защиту евреям до скончания веков[146]. А лидеры сионистов продолжают подчеркивать, что государство является национальной ценностью, очагом и сутью нации. Столь резкое различие в мировоззрении красной нитью проходит через всю полемику между сионистами и их религиозными противниками.
В отличие от русских сионистов, в большинстве своем настаивавших на полном отказе от еврейской традиции, Герцль оказался прагматичнее. Настолько далекий от иудейства, что отказался делать обрезание своему сыну, Герцль признавал полезность иудейской риторики как приманки, в особенности для тех евреев, которые «погрязли в отживших традициях», – в чем, кстати, оказался прав. На политическом уровне Герцль рассматривал иудейство как полезное в строительстве государства средство, подобно клерикализму в христианских странах[147].
Философ Лейбович резко отзывается о превращении иудейства в средство политического воздействия:
«Но есть нечто ужасное – своего рода дисквалификация как религии, так и морали, духовное извращение, основанное на лжи и лицемерии и граничащее с кощунством, – в том факте, что народ мог использовать Тору для укрепления своих национальных претензий, при том что большинство его представителей, также как и принятое ими общественное и политическое устройство, не имеют никакого отношения к религиозной вере и считают ее лишь сказками и предрассудками. Проституирование иудейских ценностей – вот что такое использование их для прикрытия патриотических устремлений и интересов. И если находятся евреи, желающие примкнуть к этому национально-оккупационному движению и заходящие столь далеко, чтобы сделать “Великий Израиль” – любыми самыми жесткими военными мерами – существенным элементом своей веры, религиозной заповедью, то эти люди становятся прямыми наследниками тех, кто поклонялся золотому тельцу и тоже провозглашал: “Вот божество твое, Израиль” (Исход 32:4). Золотой телец необязательно сделан из золота. Он может называться “народом”, “землей”, “государством”»[148].
Подобная политизация иудейства оказалась эффективным средством мобилизации масс. Герцля завораживали обряды хасидских* дворов, и он несколько цинично надеялся использовать их в своих целях. Он сознавал, какое сопротивление его подход вызывает среди западных раввинов «Protestrabbiner» – как ортодоксов, так и реформистов, – озабоченных сохранением политических и социальных достижений евреев в западном обществе, однако недооценивал силу ненависти и возмущения, которые сионизм вызвал среди раввинов Восточной Европы. Хотя сионизм нашел своих самых горячих приверженцев именно в России, с наиболее жесткой оппозицией он также столкнулся в еврейских общинах России и соседних с ней стран.
Концептуальные связи между сионизмом и антисемитизмом уходят корнями в общую европейскую историю, из недр которой также возникли колониализм и расовая дискриминация. Многие сионисты, в том числе Герцль, открыто полагались на содействие антисемитов в осуществлении планов переселения евреев в Палестину. Вдохновивший его европейский колониализм не считался с интересами местного населения, а порой и просто изгонял его или загонял в резервации. Но к тому времени, когда было основано сионистское государство, европейские страны, испытавшие ужасы Второй мировой, уже отшатнулись от этнического национализма. Причем сионисты создали государство на территории, где они находились в явном меньшинстве. Именно поэтому сионизм называют иногда «незаконным сыном этнического национализма»[149].
Переселенческий колониализм
В наше время упоминание в научных кругах колониальных аспектов истории Израиля возмущения не вызывает. Хотя такой подход не всегда приветствуется последователями сионизма, он признан «правомерным и желательным»[150] видными экспертами, например, израильским историком Анитой Шапира. Сионистские планы подразумевали колонизацию европейцами территории Западной Азии, заселенную разными этническими и конфессиональными группами. Однако идеологи сионизма, принадлежавшие к ее социалистическому крылу, отрицали существование конфликта с местным населением. По их мнению, местные жители только выигрывали от сионистской колонизации либо вообще не обращали на нее внимание. Однако создание чисто еврейских поселений и сегрегация на рынке труда, которую стали практиковать приехавшие в начале XX века поселенцы-сионисты, постепенно вызвала недовольство местного населения. Так, арабы не имели права обрабатывать земли, приобретенные Еврейским национальным фондом, который до наших дней отказывается эти земли им продавать и сдавать внаем.
Первые еврейские иммигранты конца XIX века селились очень разрозненно и нанимали арабов для работы на фермах. Колонисты начала XX века следовали лозунгам «завоевание трудом» и «афрада» («разделение») и селились кучно, коллективами. Иными словами, сионисты пошли по пути обособленного развития, по которому идут до сих пор. Это во многом предопределило изоляцию Государства Израиль в регионе.
Решение палестино-израильского конфликта, по-видимому, требует хотя бы частичной деколонизации. Так как у переселенцев-сионистов нет родины, куда они могли бы вернуться (как в свое время вернулись на родину французские переселенцы из Алжира), деколонизация могла бы пойти по южно-африканской модели: Африканский национальный конгресс официально признал законность присутствия белых колонистов в стране. Не менее серьезной проблемой стал бы раздел жизненно важных ресурсов, прежде всего воды и земель, а также высокий уровень социально-экономического расслоения на территории между Иорданом и Средиземным морем.
