Семен Либерман - Дела и люди(На совесткой стройке)
* * *
Этот первый визит послужил началом дальнейших моих встреч с Лениным, и я поэтому имел возможность узнать его ближе. Вскоре в партийных кругах, а также и в среде спецов, стало известно, что Ленин охотно меня принимает. В дореволюционные годы, когда мы говорили о Ленине, мы всегда видели перед собою фанатичного заговорщика, конспиратора и человека, который всем и всеми готов пожертвовать ради своей партии. Я принадлежал к тому течению русского марксизма, которое проповедывало свержение царизма и замену его буржуазной демократической республикой, считая исторически предопределенным развитие капитализма в России и борьбу рабочего класса за социализм. Русская революция должна была быть, по нашему учению, буржуазной революцией, но доминирующую роль в ней должен был сыграть русский рабочий. Отсюда знаменитый афоризм Плеханова:Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может». (Парижский Международный Социалистический Конгресс 1889 г.). Между тем, я впервые стал лицом к лицу с тем, кто считал, что русский пролетариат, в союзе с крестьянством, должен осуществить народную революцию, не останавливаясь перед якобинскими методами: в жертву могли быть принесены не только враждебные группы и их собственность, но - если революция этого требует - также ии миллионы рабочих и крестьян. Я увидел перед собой человека, который впервые в России поставил под сомнение принципы Великой французской революции - свободу, равенство и братство - и который считал, что Россия готова для социальной революции… Конечно, я не мог не ощущать какой-то настороженности к нему. До этого мне приходилось неоднократно видеть и слышать Ленина. Я видел Ленина в начале апреля 1917 года, когда он прибыл на Финляндский вокзал в Петрограде из-за границы. Я присутствовал при его первом публичном выступлении после приезда, 4-го апреля 1917 года, когда он выставил свой лозунг:«Вся власть Советам!». Против него тогда метали гром и молнии представители других социалистических партии, а также некоторые старые большевики, обвиняя его в анархистском уклоне, в желании занять пустующее кресло Бакунина и т. д. Быть революционером - это значит быть в меньшинстве и свою волю - волю меньшинства - навязать насильно большинству». «Если ты друг народа, то поведи его против пушек, так как сам народ не знает, что хорошо и что плохо». «Для революционера - настоящее ничто, а будущее все»,- говорил Бакунин. Это, как будто, те же мысли, с какими Ленин предстал перед собранием 4-го апреля 1917 г. Летом 1917 года, в период Временного Правительства, я видел Ленина и слышал его речи с балкона реквизированной большевиками виллы балерины Кшесинской, бывшей фаворитки последнего царя. Наконец, я видел Ленина в дни Октябрьского переворота в Смольном Институте. Я относился после Октября отрицательно к политике Ленина и его партии. Но в то же время я сознавал, что революция будет шагать вперед, что назад повернуть уже нельзя и что, худо ли это или хорошо, но это моя страна, и я не должен покидать ее. Я постепенно увидал, какая разница существовала между Лениным и большинством его соратников. У Ленина была глубочайшая, непоколебимая вера в русскую революцию; он был прочным, твердым ядром, вокруг которого все концентрировалось. По мере общения с ним по конкретным вопросам, я все больше приходил к заключению, что он имел и все данные, которые нужны для управления этим большим государством, так как он был не только революционером, но и высокообразованным человеком. Ленин обладал замечательным свойством: быстро привлекать к себе людей, даже чужих, даже настроенных скептически или отрицательно к его политике. В этом отношении он резко отличался от других видных представителей коммунизма. Когда мне приходилось говорить с разными народными комиссарами, я часто знал, что, несмотря на доверие, как будто выказываемое ими мне, несмотря на проявляемое внимание, и даже любезность, у них имеются еще какие-то задние мысли; они чего-то явно недоговаривают, и я чувствовал, что те или иные мои слова или фразы могут на завтра сделаться известны в Чека. Этого чувства никогда у меня не было в разговорах с Лениным. Он умел проявлять большую внимательность и располагать к себе. Каждого человека он стремился прежде всего перевести в свою веру, а поэтому был с ним мягок, даже вкрадчив, хотя и прост. При этом он производил впечатление человека совершенно бескорыстного. Каждый, кто приближался к нему, ощущал:«Вот передо мной правитель государства, который абсолютно ничего для самого себя не желает!» Возможно, конечно, что любезность Ленина объяснялась и его чисто практическим стремлением сохранить вокруг себя полезных людей:в хорошем хозяйстве, мол, и веревочка пригодится!» Моя первоначальная осторожность или даже недоверчивость к Ленину вскоре исчезла.. Независимо от моих политических взглядов, у меня постепенно создалось лично теплое отношение к нему и готовность к сотрудничеству. Во многих позднейших разговорах и встречах я излагал ему новые проекты и идеи, которые рождались у меня во время работы, делился впечатлениями от моих поездок по стране и за границей. Некоторые из моих предложений были затем осуществлены, как, например, создание трестов из государственных предприятий, и т. д. Мне приходилось встречать много крупных людей - и до революции, и после нее, и в Россиии, и за границей. Когда я ближе подходил к ним и лучше узнавал их и в работе и в личной жизни, у меня почти всегда наступало некоторое разочарование. Старое изречение гласит: чем ближе подходить к горе, тем она кажется больше, чем ближе подходить к человеку, тем он кажется меньше. Ленин составлял одно из очень немногих исключений из этого правила. Конечно, я отнюдь не хочу сказать, что он был совершенством. Мне многое в нем было непонятно. Можно было не соглашаться ни с общими принципами его политики, ни с очень многим из его политических действий. Его публичные выступления, с их бесконечным повторением одной и той же простой мысли, казались мне однообразными и подчас тусклыми. Его статьи и книги выражали, по большей части, слишком упрощенное представление о законах общественного развития. И все же, чем ближе я его узнавал и чем чаще я его посещал, тем больше вырастал он в моих глазах. Это был крупный человек, бесконечно превосходивший своих сотрудников и соратников - среди которых, впрочем, тоже было много недюжинных людей. Он обладал теми особыми и очень редкими свойствами, которыми наделены лишь немногие и которые превращают человека в подлинного вождя. Впоследствии многое стало для меня более ясным и понятным в этой личности, и постепенно как-то «сгладились» те особенности, которые были неприемлемы в его действиях, как политического вождя предреволюционной России. Ленин глубоко верил в благодетельное влияние революции. В этом отношении он, действительно, был схож с Бакуниным. Он, на самом деле, считал себя русским «якобинцем», но марксистского толка, то есть, верующим в великую освободительную миссию рабочего класса. Но он также утверждал, что рабочий класс в своей повседневной борьбе неспособен идти дальше своих насущных нужд и что задача вождей - толкать рабочих и направлять их на путь классовой революционной борьбы. Возможно, что для этого рабочий класс должен нести жертвы, жертвовать даже целым поколением, но зато будущие поколения заживут более счастливой жизнью. Поэтому, быть может, Ленин в своих писаниях и речах был так однообразен и настойчив: он все время стремился вдалбливать свои идеи в умы рабочего класса. В личных же встречах и беседах с Лениным, я увидел перед собою настоящего вождя, активного революционера и в то же время глубокого мыслителя, высокообразованного человека, которого природа наделила всем, что нужно, чтобы руководить массами; он их знал, и знал также, что им нужно и чем можно их взять, чтобы послать их на жертвы, и даже на смерть. Он был непримирим в принципах, но склонен к компромиссам в практических вопросах. Ленин умел быть заботливым в отношении лиц, которых он почему-либо ценил или считал полезными. В общении с людьми, если он не видел перед собою политического противника, в нем всегда доминировала его человечность, и даже мягкость. Мое отношение к Ленину в результате наших встреч так переменилось, что меня даже не шокировало, когда я где-то прочел, что Луначарский, описывая образ Ленина, нашел, что его голова и лоб похожи на Сократа. В лице Ленина - особенно в его глазах - было что-то располагающее, хотя оно никак не походило на те благородно-одухотворенные лица, на которые молилась русская интеллигенция: на Герцена, Чернышевского, Льва Толстого. Его бородка не подходила к ленинской физиономии. Его легче было представить себе либо совсем без бороды, либо с бородой, растущей в беспорядке. Между тем, его бородка и усы были аккуратно подстрижены и обличали ленинскую любовь к порядку, несмотря на некоторую небрежность в его внешности и манерах. В этом ощущалось одно из противоречий Ленина: твердость, при мягкости обращения, конкретность и практицизм, как-то странно сочетавшиеся с теоретичностью и догматизмом. На Ленине был всегда один и тот же костюм темного цвета, короткие брюки в трубку, однобортный короткий пиджачок, мягкий белый воротник и поношенный галстук. У меня остался в памяти неизменный галстук - черный с белыми цветочками, немного потертый в одном месте. В одной руке он всегда держал карандаш, а пальцы другой были заложены между страницами лежавшей перед ним обычно книги, точно он сравнивал одну страницу с другой. На столе его находился блокнот и нарезанная бумага разной величины. Во время работы или разговора он писал записки, брал то ту, то другую бумажку, часто исписывая ее полностью, до самого конца. Так бывало во время заседаний и Совета Труда и Обороны, и Совета Народных Комиссаров, на которых он председательствовал. Он обыкновенно появлялся из соседней комнаты, быстро садился за стол, открывал заседания и управлял ими, как хороший дирижер своим оркестром. Все роли были предварительно разучены, так как он уже до заседания сговаривался с соответствующими представителями ведомств. По ходу прений он обыкновенно посылал записочки разным членам собрания, спрашивая их мнения или предлагая им выступить по поводу того или иного предложения; затем резко, неожиданно предлагал прекратить прения и тут же начинал диктовать постановления. Только по хитрой улыбке можно было догадаться, что у него на уме, и даже те, кто уже успел привыкнуть к его манере, так и не знали до самой последней минуты, как Ленин столкнет противников, направит прения, поведет свою игру и каково будет окончательное решение.
