Владимир Хрусталев - Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова
7 июля. – Сейчас кончаю это письмо и отсылаю его. Мне ужасно совестно его посылать. – Мои мысли всегда с тобою и больше нигде. – Крепко обнимаю и нежно тебя целую, моя дорогая и нежная Наташечка.
Весь твой Миша.
P.S. Прошу сказать Miss Rata, что я извиняюсь, что не успел ей ответить, сделаю это [в] следующий раз.
Пожалуйста, пришли мне пузыречек репейного масла. Вместо прованского в этот раз мне прислали миндальное, но это не беда.
Шлю мой сердечный привет: Елизавете Николаевне, Mrs Bennett, Шлейферам (детей целую), шлю поклон няне и Анюте.
М[ихаил].
ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 22. Л. 30–37 об.; 40. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой
12–16 июля 1916 г. – м. Поток Злоты.
Моя дорогая и милая Наташечка, вчера в твоей телеграмме ты мне написала, что за мое письмо не благодаришь; я сам отлично понимаю, что благодарить действительно за такое письмо незачем, но если б ты знала, как я тоскую и как на душе у меня нехорошо, тогда ты бы меня поняла и простила. В последнем письме ты пишешь, что ужасно устала от такой нашей жизни, от постоянных наших переездов, а главное от частых и продолжительных разлук, последнее, как ты пишешь, тебя даже отдаляет от меня. Это, конечно, индивидуально, на тебя действует так, а на меня наоборот, т. е., чем больше я бываю без тебя, тем больше я тоскую по тебе и убеждаюсь, что жить без тебя не могу. Если б ты знала, как я тоже устал и проклинаю все то, что нас разлучает. Устал я нравственно, я думаю, еще больше, чем ты, знать ты этого не можешь, но те, которые со мной, – это знают, видят и понимают. Теперь я твердо решил, примерно через месяц съездить в Ставку и там переговорить с кем нужно о моей дальнейшей службе во время войны. Я обещаю тебе устроиться так, как устроился Борис [Владимирович], т. е. получить такое назначение, которое меня не свяжет ни с Ставкой, ни с другим местом, а буду иметь возможность жить дома и только проводить периодически несколько дней в Ставке, разъезжать по фронту по очереди, где это потребуется, и возвращаться опять домой. Что же касается нашей жизни после войны, то я ее устрою так, как ты этого пожелаешь, и там, где ты пожелаешь, у меня нет и не будет никогда других стремлений и желаний; как только делать все, и жить, так как тебе приятнее и лучше. Ведь ты не можешь не знать, не видеть и не чувствовать, что я тебя люблю больше всего и больше всех на свете, если бы это не было так, то меня удовлетворяла бы всякая другая жизнь и я бы не жил таким схимником, каким всегда живу без тебя, и с такой тоской в душе. – Ты мне ничего не написала, как провела день твоего рождения, я только из телеграммы знаю, что кофе вы все пили на Ферме и что были: Мария Васильевна, Гужон и Павел Николаевич, не считая, конечно, своих. Я очень рад, что Miss Neame тебе нравится и симпатична, надеюсь, что и в будущем все будет хорошо и гладко. Приносит ли пользу гомеопатическое средство, во всяком случае я тебя умоляю беречь себя и принять к руководству тот режим, о котором я тебе писал в последнем письме, это очень, очень важно для здоровья, а когда мы будем вместе, я заставлю тебя делать немного гимнастику, самые легкие и полезные движения, хотя я сам уже много месяцев не делал гимнастику. Послала ли ты мое письмо в Копенгаген; я в нем тебя не назвал, думая, что тебе это будет приятнее так, хорошо ли я сделал? Очень надеюсь, что твой сенной насморк редко тебя беспокоит, ужасно это обидно, неужели у Беби бедного будет то же самое, я считаю, что как у тебя, так и у него это на нервной почве и излечить это возможно. – Хорошо бы тебе успеть покончить с зубами, когда будешь проездом через Москву. Вот уже больше года, что я не был у зубного врача, в следующий мой приезд непременно надо будет ими, т. е. зубами, заняться, я думаю обратиться к твоему доктору, хотя мне жалко моего старого и симпатичного друга Ламби. – Я должен сказать, что мне верится [в] то благосостояние Германии, о котором тебе говорил Натюраль. Конечно, с голоду они там не помрут, но лишения у них страшные, и это говорят все пленные, перебежчики, шпионы и т. п. – Когда кончится война или, правильнее говоря, «эта бойня» трудно сказать, но мне кажется, что Австрия совсем выдыхается и возможно, что в таком случае заключит сепаратный мир, что, в свою очередь, сильно ускорит нашу расправу с Германией. В общем, трудно что-либо предвидеть в этом огромном хаосе, и, в сущности, сколько людей, столько и мнений и предположений. – На этом я теперь кончу, иду пить чай, а затем приму ванну и лягу. – Спокойной ночи, моя нежная и дорогая Наташа, крепко обнимаю и нежно тебя целую.
13 июля. – Продолжаю писать сегодня утром, моя Наташечка. На днях у меня был кн. Багратион и говорил, что очень надеется, что дивизию включат в скором времени в наш корпус. До меня все время доходят слухи, что, как командиры полков, так и всадники очень грустят и желают этого. Половцов, который мне, как ты знаешь, симпатичен, обо мне не очень лестно отзывается; слышал я об этом не от Якова Давыдовича [Юзефовича], а от другого лица. Я.Д. ни о ком мне скверно не говорит и никогда не злословит, если ты мне не веришь, то можешь это проверить у кого угодно. Мне жалко, что ты такого плохого мнения о нем. Если у него и есть враги, то только те, которые не желают работать, а он очень строгий и держит подчиненных в «решпекте», кроме того, он за очень редким исключением человек справедливый и очень честный, умный, совсем не хитрый и способный военный. Если я и пишу все это, то только для того, чтобы ты знала правду, ведь он ничем не связан со мной, я уйду с этой должности, и этим кончится наша совместная служба, которая тебе так неприятна. Вот ты думаешь, что мне все равно твое мнение о людях, что я не обращаю никакого на это внимания, а на самом деле, если б ты знала, как сильно действуют на меня всегда твои слова, и когда кто-нибудь тебе не нравится, даже тот, с которым я был близок раньше, мои отношения с таким лицом уже далеко не те и у меня всегда остается какое-то тяжелое и неприятное чувство к таким людям. – Я также знаю, насколько тебе Клевезаль надоел и вообще не нравится, а поэтому советую во время его отсутствия назначить кого-нибудь другого, кого пожелаешь, теперь такой удобный случай и ничего несправедливого не будет, т. к. он теперь получил новое назначение. Вот, кажется, я на все теперь ответил, что было в твоем письме. Что же касается нашей жизни здесь, то в настоящее время она настолько монотонна и не интересна, что буквально нечего писать. Стоим мы пока на месте, сижу я дома обыкновенно до 5 ч., а затем делаю прогулку пешком, со мною ходят Врангель и Керим, у Котона нет подходящих сапог, а у Вяземского последнее время от ходьбы болит нога выше колена. Котон премилый, хотя он мне и прежде нравился, мы много о тебе говорим, как он, так и его жена тебя страшно любят и преданны тебе. – Кумыс я начал пить, т. к. это хорошее питательное средство, но вот последние дни мне пришлось прекратить, ввиду расстройства компенсации, выражаясь деликатно. Вообще жаловаться на здоровье не могу, хотя часто чувствую страшную вялость (усталость), вот почему я и хочу начать принимать спермин, который, говорят, подхлестывает организм, а мне это очень нужно, потому что я настолько раскисаю, что ложусь днем и засыпаю, что прежде почти никогда со мною не случалось. – К счастью, погода с третьего дня исправилась, после почти двухнедельных непрерывных дождей. Вода в Днестре поднялась на 7 аршин, и были снесены как австрийские, так и наши мосты, уцелел один мост у Залещик. – Только что получил телеграмму, в которой ты пишешь, что дело нашего лазарета уладилось, очень рад этому, но меня страшно интересует, каким образом все это могло произойти и можно ли будет поймать виновных лиц, хотя, наверное, все это будет объяснено просто недоразумением, пожалуйста, напиши мне об этом. – Лайка оказалась очень симпатичной, чистой и доброй, кроме того, она очень веселая и умная. Я с первого же дня, во время прогулки, пустил ее гулять на свободе. На второй день я выпустил ее погулять в сад около дома, она с места убежала и пропадала восемь часов. Около 12 ночи, я лежал уже в постели, вдруг с треском открывается дверь, и она с довольным видом вбегает ко мне. – С тех пор она больше не убегает и ведет себя хорошо, с собаками не дерется. Ее звали «Мальчиком», что глупо, я переменил и называю «Волчек», потому что, действительно, он похож на волка.
16-го июля. – Моя родная Наташечка, от всего сердца благодарю тебя за длинное и хорошее письмо, которое я получил вчера утром (ровно сутки тому назад), но, как нарочно, вчера весь день до позднего вечера я отсутствовал, у нас, т. е. на всем нашем фронте начались дела, и мне пришлось день проводить там, поближе к передовым частям, но не подумай, что было опасно, это было все-таки в нескольких верстах от передней линии, и местность эта совсем не обстреливалась, а для распоряжений там удобнее ввиду телефонной связи. Спешу отправить обратно курьера, поэтому писать больше не успею. Да вот еще что: Врангель по своим делам приедет в Петр[оград] 20–21-го, если будешь еще в Гатчине, прими его, а если уже уедешь, то на обратном его пути сюда пригласи его на сутки в Брасово, он тебе на словах скажет то, что я тебе написал о моем осеннем предположении, и тебе это будет приятно, сделай это. По приезде он позвонит к тебе. – Еще благодарю тебя также за все поручения. – Всем сердцем, всеми мыслями и всем существом я всегда с тобою и только с тобою, чем больше мы не видимся, тем больше я тоскую или вернее, изнываю без тебя. Да хранит тебя Господь, будь здорова, целую тебя всю, всю без конца.
